Уж замуж невтерпеж

XLIV

        Ледяная вода вернула в чувство. Гермиона моргнула несколько раз, прежде чем опустить взгляд на яблоко в руках. То казалось слишком красным на фоне грязно-салатового цвета, в который была выкрашена больничная раковина.
— Гермиона? — донесся голос из соседней комнаты. От внезапного звука девушка вздрогнула. Она выключила кран и повернулась в сторону дверной рамы. Вода с рук и вымытого яблока продолжала капать на пол.
— Я уже иду, мам, — ответила она как можно более весело, но голос подвел в этот раз, сорвался. Гермиона быстро смахнула рукавом подступившие слезы и, сделав несколько глубоких вздохов, продолжила. — Я помыла тебе яблоко.
— Ты так быстро убежала, — запричитала Джин. — Я даже тебя не просила мыть это яблоко, я его абсолютно не хочу. Лучше бы рассказала подробнее про эту свою годовщину. Что там будет?
— Не мою годовщину. Но там ничего такого. Просто танцы, мам. Не интересно, — Гермиона наконец показалась из ванной комнаты. — Очередная показуха.
— Почему показуха? — губы женщины тронула легкая улыбка, а лицо приобрело мечтательное выражение. — Это, должно быть, красиво. Танцы — это весело.
Волоски на руках поднялись из-за внезапных мурашек. Хотелось бы уже давно привыкнуть, но Гермиона не могла. Она не могла смотреть в такие родные, до боли знакомые глаза и осознавать, что перед ней — абсолютно другой человек. Это было больно.
— Мам, но тебя ведь никогда не волновали такие вещи, — тихо пробормотала Гермиона, сглатывая очередную порцию слез. Она сдерживалась каждый раз, чтобы не закричать в лицо этой незнакомой ей женщине, чтобы та перестала носить маску ее матери. Кто она такая? Что забыла в этом теле?
И, что самое главное, почему все эти трудности выпали именно на долю Гермионы? Мало ей было Магической войны, Волдеморта с Пожирателями смерти, недавно сведенного шрама от надписи «грязнокровка», который, тем не менее насколько впечатался в память, что девушка нет-нет, но проведет ногтями по зудящей коже.
Она медленно сглотнула, надеясь прогнать это жуткое ощущение сухости в горле.
— Я пойду, к папе схожу.
Все, что ей хотелось — выбраться отсюда. Стены палаты нещадно давили на плечи, Гермиона чувствовала, что ещё какая-то минута и все, она задохнётся.
Девушка резко развернулась на каблуках и быстрым шагом вновь отправилась в ванную комнату, где находилась дверь, ведущая в другую палату.
В палату Боба Грейнджера, ее отца.
В нос тут же ударил резкий запах лекарств. Мерно капал состав в капельнице. На больничной койке недвижимо лежал мужчина.
Как и вчера. Как и день до этого. Уже почти год.
Удивительно, но рядом с отцом, находившемся в коме, Гермионе было намного проще.
В легких наконец появился воздух. Почувствовав, что сил больше не осталось, она плюхнулась на кресло в углу палаты, закрыв руками лицо.
— Наверно, этот кошмар никогда не закончится. Да, папа?
Ответом ей стала тишина. Гермиона выпрямилась в кресле, подобрав под себя ноги.
Громоздкий аппарат жизнеобеспечения мешал разглядеть мужчину. Мерно тикали часы на стене, отсчитывая каждую секунду страшного, беспробудного сна.
В последнее время она часто сидела тут, с отцом. Не в надежде, что он скоро проснётся, а в попытке сбежать от действительности. В этой палате жизнь текла как-то иначе и напоминала скорее тягучую ореховую пасту, чем привычный быстрый ручей нескончаемых событий.
— Это становится невыносимо, — снова пожаловалась девушка. — Мне кажется, что ещё чуть-чуть, — и я взорвусь. От чувства бессилия. Шутка ли, я думала в детстве, что, раз я волшебница, мне все подвластно. Мои суждения не сильно изменились с возрастом, стали разве что более приземлёнными. А тут я ничего не могу поделать.
Она посмотрела на свои руки. Сухие, изрезанные листами пергамента из-за часов, проведённых в библиотеке. Перстень Малфоев смотрелся инородно. Она бы сравнила его со злокачественной опухолью, но тут была обратная ситуация: скорее, это ее неухоженные руки портили вид диковинного украшения.
Если бы она нашла способ избавиться от него, стало бы на одну проблему меньше. Она хотя бы могла снова стать той Гермионой, которой была до этой нелепой помолвки на публику. Гермионой, которая могла горы свернуть на пути к своей цели, а не этой размазней, которую из неё сделало чистокровное семейство.
— Папа, во что я только вляпалась? — она горько усмехнулась, касаясь перстня. Артефакт тут же отозвался теплом на прикосновения. Волшебный паразит медленно, но уверено тянул из неё последние силы, а она сидела тут и жаловалась отцу, который ее даже не слышал.
Ну, точно. Размазня. Иначе и не скажешь.
Гермиона залепила себе громкую пощечину. Щеку тут же обожгло недружественным прикосновением, но Грейнджер уже вскочила на ноги и, на ходу прогоняя звездочки, плясавшие перед глазами, направилась снова к матери. Ей нужно было напомнить той про лекарства.
Как только за девушкой захлопнулась дверь, в палате снова повисла тягучая тишина, прерываемая только звуком капающего в капельнице раствора и редким попискиванием приборов.
Рука мужчины медленно поднялась над телом, но почти тут же бессильно упала, свисая сбоку.

В коридоре было темно. Единственная лампочка горела еле-еле, то и дело предупреждающе мигая и грозясь полностью перегореть в ближайшее время.
Пальцы нервно касались шершавой поверхности пергамента. Руки мяли, сворачивали и снова разглаживали несчастный лист, пока их хозяин невидящим взглядом рассматривал причудливые руны и выцветшие рисунки.
Драко не пошёл в этот раз с Гермионой. Последняя слишком болезненно переживала состояние матери, а Малфой делал ситуацию только хуже. Вопреки всякому здравому смыслу, Джин Грейнджер была от него в восторге. Не вполне оправданном.
Он использовал эту возможность, чтобы побыть наедине со своими мыслями, вырвавшись с работы и из дома, стены которого в последнее время давили на него, словно на чужака, заставляя его просыпаться ночами в холодном поту. От страха.
Семейная магия — штука странная. И Драко чувствовал, что ещё немного, и она сведёт его с ума.
Он до сих пор не мог понять, почему вырвал эту страницу. Скрыл секрет, не позволил Грейнджер найти ответ.
В голове не укладывалось, почему он не отдал ей этот клочок бумаги до сих пор, хотя они вместе искали решение общей проблемы, и Драко был уверен, что им руководит вполне себе благородный мотив. Даже если не благородный, — его собственный. А кто тогда руководил его действиями, когда рука тянулась к странице, без зазрения совести портя реликвию из библиотеки? Ещё один вопрос, от которого раскалывалась голова.
Эта чертова магия стёрла все границы. Драко теперь не понимал, где его воля, а где — дурацкие предубеждения его предков-зануд. И это угнетало.
Но разум подсказывал: какими бы ни были ответы на все эти вопросы, Грейнджер должна увидеть этот клочок пергамента, пока не стало слишком поздно. Драко отдаст его ей. Отдаст.
Может, даже прямо сейчас.
Малфой резко вскочил с твёрдого стула, сделал было уже шаг в сторону двери палаты, за которой скрывалась Гермиона и ее мать и... сел обратно на своё место.
Ладно, если не сейчас, то, возможно, позже. Гермиона, должно быть, сейчас занята.
Он пока был не готов принять за чистую монету своё нежелание отпускать Грейнджер.