Good morning fuck

диноу

«Just try, and have a little patience, I really want to start over again. I know you wanna be my salvation, The one that I could always depend».

###

Ничто так не усыпляет, как запах чего-то уже родного, сандалового, с тусклыми нотками искусственного ароматизатора для белья, пахнущего якобы альпийской свежестью. Просыпаться не хочется, но ощущение тяжести не дает покоя, сковывая все тело; в состоянии дремоты Чимин наконец понимает, что так мешало ему двигаться — он наглухо укутан в одеяло. Кажется, кому-то стало холодно посреди ночи или во всем виноваты паковы загребущие ручонки, стянувшие с Гука его часть укрывашки? Так или иначе, Чимин слышит сквозь толщу сна раздражающий звон стандартного будильника и безо всяких дополнительных внешних усилий просыпается, с протяжным мычанием выпутываясь из одеяла. Рука слепо пытается нащупать хотя бы какое-то присутствие Чонгука, только вот снова его нет рядом. Гукова половина даже успела остыть, совершенно потеряв запах его тела, и это как-то обидно, что ли… Потому что Чимин снова просыпается в одиночестве, как обычно: Юнги практически всегда встает ни свет ни заря, оставляя свою половину кровати для страждущего развалиться на три метра Чимина, только вот… с Чонгуком так не хочется
.
Пак трет свои опухшие после глубокого сна глаза и пропадает с радаров, крепко так задумавшись: странно, но по ощущениям он чувствует себя так, словно приступа вовсе не было… Очень необычно. Из потока мыслей Пака вырывает будильник, который тот не выключил, оказывается, а заткнул лишь на минуту. Пора вставать и вспоминать все то, что произошло, а после в смущении биться головой о стену рядом с комнатой, потому что вчера крыша чиминова уехала в Пусан, забрав с собой ту самую колючую проволоку и тем самым оставив Пака беззащитно открытым. В итоге, все то, что в Чимине хранилось, обрабатывалось и ожидало подтверждения, вылилось наружу, рассыпалось по ночному небу звездами, а теперь скажи Чонгуку о том, что допустил ошибку — умрет ведь парнишка, так и не дожив до зарплаты. Кажется, самое время послушать проветрившийся мозг. «Чимин. Ты, конечно, тот еще кремень, но пора отпустить себя. Поэтому сейчас ты спустишься по лестнице, подойдешь к Чонгуку и поцелуешь его, пожаловавшись на то, что он второй раз уже оставляет тебя одного в постели». Ага, спасибо. Заебись идейка, только не для такого парня, как Чимин. А это значит, что осталось задуманное лишь под себя подогнать, да? Отлично.

Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу.

Уже с самого начала не задалось: тихо спуститься по ступенькам, не привлекая внимания, конечно, не удалось. Чимин, пошатнувшись от резкого головокружения, сталкивается со стеной и слетает с лестницы, чуть не уронив тумбочку с деревянным парусным кораблем на ней. Парень так и замирает, хоть фотку делай: с тумбочкой в объятьях и тупым выражением лица. Лица, которое Чонгуку он показывать не хотел, надеясь незаметно проскользнуть в ванную комнату, но, как всегда, проебался. И теперь с охерительно опухшим после сна лицом, на котором глаз почти не видно, только щелочки, Чимин стеснительно отводит взгляд от охуевшего Чона, ставя тумбочку на место. Чонгук застывает с керамической лопаточкой у плиты, дожидаясь, пока сторона блинчика прожарится, и дает Чимину время, чтобы он объяснил такое свое поведение. Но хер там был — Пак молча сбегает в ванную комнату, перед этим просто кивнув Чону головой в знак приветствия. Как будто: «Доброе утро, Чонгук» уже настолько трудно произнести. Дверь за Паком захлопывается с характерным щелчком, ну а брюнету остается только недоуменно пожать плечами и продолжить готовку, состоящую из аппетитных творожно-клубничных блинчиков, молочного коктейля с яблочным соком, и, если Паку вдруг не захочется сладкого, Чонгук еще со вчерашнего дня оставил тесто и уже запек мини-пиццу. В общем и целом, не завтрак, а пир. В этом смысле у брюнета бзик какой-то: готовить для своего парня или, как было раньше, для сестры и отца (мачеху он не упоминал), а еще для Хосока, который тащится по чоновой стряпне. Для Чонгука кухарничать для кого-то — значит дарить свою любовь. И чем сильнее она, тем больше всякой еды на столе. Чимин выходит из ванной комнаты с лицом все еще опухшим, но уже хотя бы глаза видно — до этого вообще катастрофа была. И первое, что он видит и не может отвести взгляд, это количество еды на достаточно большом столе из черного дерева. Тут тебе и блины, и пицца, и нарезанное кимчи с различными соусами, и маленькие кимпабчики с угрем, плавленным сыром и стручковой фасолью, и яичные котлетки, и… короче, куча всяких закусок, которыми обычно заполняют корейские столы.