Личное дело

Глава 25

Удивительно, но его совершенно не напрягала совместная жизнь с Алексом! Скорее наоборот: ему казалось, что его жизнь стала интереснее и приятнее.
Как он и предлагал, Алекс и Митя остались у него: Алекс никак не мог справиться с боязнью перед той квартирой, а Митя был счастлив, что его «каникулы» продлились еще на некоторое время. Он, конечно, продолжал ходить в детский сад, но его никто не воспитывал, не ругал, не заставлял есть овсянку... нет, Алекс попытался сначала ввести в Серегиной квартире комендантский час, и сварил на завтрак овсянку, но Митя и Стасов скорчили такие одинаково-недовольные лица, что Алекс со вздохом сдался.
Стасов выделил им спальню, а сам со своими бумажками переселился в кабинет, но все равно зонирования не получалось: многие Серегины вещи лежали в шкафу спальни, Митины – в кабинете, и в итоге они так и шатались по всей квартире, не деля пространство на «свое» и «чужое»: Серега с утра мог, почесывая макушку, задумчиво созерцать шкаф, не глядя на спящих рядом своих «маленького и большого мальчиков», как он их окрестил, а Алекс точно так же свободно мог зайти в кабинет и, не утруждая себя реверансами в адрес дремлющего Стасова, готовить мальчику одежду на следующий день.
Стасов кайфовал от всего этого. Ему нравилось так жить. Он был в восторге. Его квартира больше не была похожа на ледяной остров, куда не хочется возвращаться и где неинтересно жить. Теперь там был Митя. Теперь там был Алекс.
Стасов в первый раз в жизни, уходя из дома, хотел туда вернуться. Причем, сразу же, быстрее, быстрее!
Ковалев, разумеется, подписал все бумаги, и Стасов официально находился в отпуске. Он не ходил больше на работу, проводя все время так, как ему хотелось. Само собой, хотелось ему все время находиться рядом с Алексом, но он боялся ему надоесть, да и насмешек с его стороны боялся тоже, поэтому сцеплял зубы и отправлялся днем куда-нибудь «по делам»: напомнил о себе в паре агентств, откуда ему перепадали иногда заказы на сценарии; съездил пару раз к риэлторам и выставил Алексову квартиру на продажу; пошатался по магазинам, забежал в спортзал... он удерживал себя от постоянного сидения дома. И тем слаще ему было, возвращаясь домой, бежать и улыбаться на ходу: дома его ждал Алекс. И Митя.
Митя при его появлении бросался обниматься, словно они не виделись полгода, а Алекс выглядывал из кухни и говорил что-нибудь типа: «Как насчет тушеной индейки?»
Алекс вкусно готовил, Митя скрашивал вечера - и Стасов впервые в жизни задумался над тем, что ребенок иной раз может быть гораздо умнее и мудрее взрослого. Ведь прав же был Митя, когда говорил: «Ведь любят не за то, тетя ты или дядя, а за то, что с тобой хорошо»... как прав был Митя! Стасову действительно было хорошо, невзирая на то, что Алекс был мужчиной, не имел пышных форм, не изображал из себя нежное создание и ни на что не претендовал. Это подкупало. Причем, подкупало до такой степени, что если бы можно было жениться на мужчинах, исключив из обязательных отношений физическую сторону процесса, то Стасов, не раздумывая, сделал бы Алексу предложение. Но...
Несмотря на то, что парень никак не демонстрировал свою ориентацию и желания, с этой ориентацией связанные, Сергей не забывал про сказанное ему. И все время подсознательно ждал какой-то развязки.
Отвезя Митю в садик, Серега возвращался домой, если больше не мог придумать себе занятий; они с Алексом разговаривали, завтракали, обсуждали что-то, смотрели телевизор в гостиной, читали каждый свое или просто молчали. Неловкости, которой так боялся Сергей, не было – было обыденно и привычно, словно они живут вместе всю жизнь. Стасов не стеснялся ходить дома в одних джинсах, Алекс тоже перестал натягивать футболки на свой корсет. Сергей периодически посматривал на торчащие из корсета плечи и ключицы и раздумывал: а сможет ли Алекс танцевать так, как раньше?
- Интересно, смогу ли я танцевать, когда снимут корсет? – прочел его мысли Алекс, сидя перед телевизором и бездумно переключая каналы. Сергей отвлекся от журнала и хмыкнул:
- А почему нет? Просто не сразу. Все заживет, боль уйдет – и снова будешь танцевать.
- А шрам? – напряженно напомнил парень, - у меня ведь теперь поперек всего живота – шрам. В открытой одежде не выйдет его замаскировать, он широкий. Смотри.
Он немножко приспустил корсет, и Стасов увидел красный рубец, начинающийся на груди и уходящий вниз под корсет. Мужчина протянул руку и легонько дотронулся до шрама: он был действительно заметный и широкий.
- Рано или поздно он станет незаметным, - Сергей осторожно погладил рубец, - рассосется. Наверное, надо его массажи...
Он не понял, почему Алекс вдруг вскочил и бросился в кабинет.
- Эй, - окликнул он удивленно, - что с тобой? Я тебе больно сделал?
Парень скрылся за дверью и замолчал. Сергей заволновался и, постучав для приличия в приоткрытую дверь, заглянул в комнату:
- Алекс, что случилось? Прости, я не хотел делать тебе больно.
- Все в порядке, - напряженно ответил парень, стоя у окна и глядя на улицу. Сергей потоптался у порога, нерешительно подошел поближе и встал рядом.
- Я боюсь, когда ты вот так подскакиваешь и ничего потом не говоришь, - признался мужчина, виновато посматривая на четкий профиль, - я сразу начинаю переживать, что сделал что-то не то.
- Да, не то, - согласился Алекс.
- Что? – встревожился Стасов.
- А ты не понимаешь?
- Нет.
- Ты действительно не понимаешь, что мне сложно с тобой здесь жить – жить и все время смотреть, как ты валяешься на диване, как ты выходишь из душа, как ты спишь, раскинувшись по кровати? Ты не понимаешь, что от каждого твоего прикосновения у меня температура подскакивает? Ты и правда не понимаешь, что я уже не знаю, как себя сдержать? А ты гладишь мой живот и спрашиваешь, что именно ты сделал не так?
- Наконец-то ты это мне высказал, - откашлялся после паузы Сергей,- я уж и не знал, что на самом деле происходит. Думал, что раз ты спокоен, то все в порядке.
- Не в порядке, - отрезал Алекс и отвернулся.
Сергей осторожно дотронулся ладонью до плеча парня, и тот дернулся.
- Алекс, ну я... да, мне сложно это понять. Я думал обо всем этом...
- О чем - этом? – уточнил парень, глядя в окно.
- Ну... обо всем. О том, что ты... ну...
- Что я – гей, - подсказал ему Алекс язвительно, словно бы с удовольствием смакуя это слово.
- Да. Об этом. Но просто ты же сказал там, в больнице, что... ну, что твоя влюбленность прошла, и... я подумал... ну, что теперь тебе все равно и я для тебя не представляю интереса.
Стасов выговорил сложную, длинную фразу, несвойственную для него, с бесконечными «ну» и паузами, и замолчал. Ситуация была, с его точки зрения, совершенно идиотская: он выясняет отношения с парнем!
Отношения... хм, почему-то его больше не коробило слово «отношения», когда он думал про Алекса. Гомофобом Сергей никогда не был, но его воспитание было исключительно консервативным, и сам он считал себя конформистом в крайней степени. И тут вдруг он начинает общаться с геем - нормально общаться, даже дружить, и все его миропонимание поворачивается с ног на голову. Ему уже не кажется ненормальным жить в одной квартире с мужчиной – не как в общежитии, а совместно.
Ему уже не кажется ненормальным считать Митю и Алекса своей семьей. Ему уже не кажется ненормальным постоянно хотеть видеть мужчину, хотеть с ним разговаривать, строить совместные планы, вместе воспитывать Митю, вместе ужинать, есть приготовленную им еду, ездить с ним в супермаркет или покупать те продукты, которые указаны в написанном для него «списочке»? Почему ему так приятно покупать миндальное мороженое, которое любит Алекс? Почему ему приятно возвращаться домой, если он видит свет в окне и знает, что там его ждет Алекс? Это было странно, непонятно – но не неприятно.
Не раз Сергея посещало желание посидеть в обнимку с мужчиной, и пару раз он растягивался на диване, положив голову к Алексу на колени. Да, с точки зрения его воспитания это было неправильно. Но Сергею это нравилось. Он так хотел, так чувствовал. И теперь почему-то ему не казалось, что он делает что-то неправильное. Примерно месяц он плотно общался с Алексом – три недели в больнице и сейчас, когда «большой и маленький мальчики» жили у него. Всего месяц, если не считать тех нескольких дней присутствия в клубе. И за этот месяц он так кардинально изменился?
- Ты меня не дослушал в больнице, - заговорил парень напряженно, - ты вскочил, заткнул мне рот и доступно дал понять, что тебя совершенно не интересуют мои ощущения. «Бабские слюни» ты их назвал, наверное, да? – Алекс наконец повернулся и издевательски произнес последнюю фразу писклявым голосом.
- Я никогда даже не думал такого, - искренне удивился мужчина, - с чего ты взял?
- Ну как же – я же гей.
- Знаешь, что? – разозлился Стасов, - Знаешь что, дорогой мой? Если бы я вот так кривлялся, как ты сейчас изобразил – «бабские слююююни» - и считал, что если ты гей, то ты - вот такой, то...
- То - что?
- То ты – дурак, - в сердцах сплюнул Стасов и широкими шагами направился в кухню. Он раздраженно загремел посудой, насыпая в кофемашину зерна и звеня чашками в шкафчике.
- Твоя чашка – слева, - услышал он у себя за спиной негромкий голос.
- Спасибо, - огрызнулся Стасов, подпихивая чашку под кофемашину.
Агрегат загудел, выплюнул из себя ароматный пар, а Сергей все никак не мог себя заставить повернуться лицом к стоящему (или сидящему? Было не видно) за его спиной Алексу.
- Ну ладно, допустим, что я дурак, - заговорил парень, - но ты-то не дурак. Но корчишь из себя именно его.
Серега развернулся, набычившись. Парень стоял у стола, скрестив на груди руки. А глаза... у него были точно такие же глаза, как в первый раз, когда Стасов увидел его на сцене – холодные. Отрешенные. Сквозь. Все, что хотел ответить мужчина, сразу смерзлось в ком и застряло в горле.
- Я думал, что ты все понимаешь. Что ты гораздо более... мягкий. А ты... ты все время дубасишь меня по самому больному. И не задумываешься об этом. Ты думаешь, я подопытное животное? И на мне можно эксперименты ставить? Я что тебе, бабочка на гербарии?
- Господи, да почему? – от изумления у Сереги даже голос прорезался. Его обвиняют в какой-то непонятной ему жестокости, а ведь он совершенно честно и искренне считал, что показывает свою симпатию! Свое тепло! И заботу!
- Да потому что, бля*ь, Сережа, я гей, я не могу спокойно смотреть на эти твои мышцы раздетого тела, на эти твои боксерские трусы, в которых ты вольготно спишь, на твои руки, которыми ты иногда меня обнимаешь, на.... черт, ну не могу я, не могу! А ты специально это все делаешь, да? Ты специально ложишься ко мне на колени? Чтобы я видел каждую твою щетинку на скулах, да? Чтобы я потом по ночам ворочался и думал, что ты там за дверью, в этих своих ... боксерских...
Парень задохнулся от злости на полуслове и замолчал. Сергей неловко развел руками:
- Но ты же тогда сказал... что...
- А глаза у тебя есть? Ты, бля*ь, не видишь ничего, кроме того, что тебе сказали прямым текстом?
- Я привык верить тому, что мне говорят, - Стасов откашлялся, - я не люблю следить за каждым жестом и анализировать поведение близких людей. Сейчас я тебя услышал и понял, но не знаю, что мне с этим всем делать. Я вел себя с тобой совершенно свободно. Мне хотелось тебя обнимать – и я обнимал. Мне хотелось полежать рядом – и я ложился. Без всяких задних мыслей. Без подтекстов. Мне с тобой нравится быть рядом. Нравится. Но я не гей, я не могу понять твои чувства – точно так же, как ты сейчас не можешь понять мои! Я не могу объяснить, почему мне нравится тебя обнимать, и не могу объяснить, почему при этом я не думаю о сексе! И я не знаю, как сделать так, чтобы и мне, и тебе было одинаково хорошо. А ты? Ты знаешь, как это сделать?
- Нет.
Они замолчали. Сергей, наконец, взял свою чашку со сварившимся кофе, сел за стол и со стуком опустил чашку на блюдце.
- Я начал говорить тебе тогда, в больнице, что сразу влюбился в тебя, - Алекс сел рядом, немножко вполоборота – так, чтобы не смотреть на Стасова, - никогда, ни разу я не влюблялся так быстро и так сильно. Я тебя в университете увидел – впервые – и все. Я пропал. А потом, в клубе – я чуть было не забыл про танец. Мне показалось, что я упаду. Или не смогу пошевелиться. А ты сидел и смотрел на меня... я мог бы поклясться, что тебе нравился мой танец! И я чуть с ума не сошел, когда ты пришел ко мне и начал говорить про все эти... убийства, наркотики... мне было все равно, о чем говорить, лишь бы ты посидел со мной рядом. А ты помнишь, когда я танцевал для тебя второй раз? Помнишь? Я из кожи вон лез, чтобы тебе понравиться. Только не говори мне, что тебе не понравилось тогда!
- Понравилось, - честно признался Серега, - очень. Хотя нет, это другое слово. И чувство. Мне... меня... ты... в общем, я... тогда... хотел тебя.
- Боюсь, что в ближайшее время у меня не получится соблазнить тебя еще раз, - издевательски повел бровью на него Алекс, - потому, что мой корсет выглядит совсем несексуально. Да и танцевать я еще долго не смогу.
- Нет, ты все-таки дурак, - сокрушенно протянул Сергей, - какой же ты дураааак! Я тебе битый час пытаюсь объяснить, что мне с тобой хорошо, что ты мне нужен без всякого секса – а ты опять все сводишь к этому вопросу...
- Свожу, да. Потому что моя влюбленность в тебя кончилась. И началось нечто другое.
Сергей выжидательно молчал, благоразумно не повторяя своей ошибки и не прерывая своими ненужными сейчас репликами. Парень встал, отвернулся к двери и сказал куда-то туда, в пустоту:
- Я тебя люблю, понимаешь? Не знаю, что для тебя означает слово «любовь». А для меня оно – не только желание быть вместе, но еще и физическое притяжение. Извини, но я не умею по-другому.
Алекс спокойно вышел из кухни, а Стасов все никак не мог перестать смотреть на свою чашку кофе.
Ему казалось, перестань он смотреть – и мир разрушится, как паззл, на много кусочков, и собрать его обратно будет невозможно. Любовь? Желание быть вместе – это любовь? Ну конечно... как просто...
В комнате что-то зашуршало, стукнула дверца шкафа. Сергей собрался с духом и встал. В конце концов, он мужчина, а не девица в обмороке, чтобы от признания в любви терять рассудок на час. Достаточно и пяти минут...
Алекс собирал вещи. Неторопливо складывал футболки в сумку, не глядя на вошедшего мужчину.
- Что ты делаешь? – каким-то деревянным голосом осведомился Сергей.
- Разве ты не видишь? Пляшу польку-бабочку, что ж еще, - устало ответил Алекс.
- Куда ты хочешь пойти?
- Ну, у меня ведь есть пока еще квартира, разве нет?
- Я... я тебя не отпущу.
- Будешь со мной драться? – равномерно двигаясь, парень не прекратил упаковку ни на минуту.
- Нет. Я тебя обниму и не отпущу.
- Это будет очередной научный опыт? – ядовито уточнил танцовщик, резко развернувшись.
Сергей подошел к нему и осторожно обнял.
- Я не ставлю опытов над теми, кого ... люблю.
Стасов смотрел на Алекса в упор. Карие глаза были чуть ниже уровня его глаз, но парень был почти одного с ним роста. Близко-близко оказались губы парня – те самые, на которых была золотая пудра. Осторожно, словно пробуя на ощупь незнакомую территорию, Сергей поцеловал эти губы – и внезапно оказалось, что Алексу не надо еще раз танцевать танец змеи. Стасова потянуло, как магнитом, к этим губам, в эти глаза, захотелось сжать в объятиях, подчинить себе. Он опомнился только, когда Алекс немного отстранился и прикусил губу – Стасов сжал его слишком сильно, а шрамы у парня еще не зажили до конца.
- Больно, - севшим голосом пробормотал он. Сергей моментально разжал руки – и опустился на колени перед парнем.
- Прости, - пробормотал он, слегка прикасаясь щекой к руке Алекса, - прости, я забыл...
- Что ты делаешь, - испугался парень, отступая в сторону, - поднимись, пожалуйста...
- Только если ты меня простишь.
- Прощаю.
- Ты слышал? Я признался тебе в любви.
- Я тоже.
- Что нам теперь делать?
- Жить дальше... разве есть другие варианты?
- Вместе?
- Если ты хочешь.
- Хочу.
- А как же физическое притяжение, которого у тебя нет?
- Есть.
- Поднимись, пожалуйста.
Стасов встал, держа парня за руку. Не видя глаз парня, легко было говорить все это, но повторить то же самое, глядя в глаза, было почему-то жутко стыдно. Кажется, Алекс испытывал точно такие же чувства, потому что смотрел в сторону, покусывая нижнюю губу. И Сергей, не найдя другого решения, просто снова поцеловал его. На этот раз – очень нежно, стараясь не задеть корсет своими сильными неуклюжими руками.
- Сережа, ты не боишься, что теперь тебя будут назвать геем?
- Не боюсь.
- Будут обсуждать, сплетничать, что ты живешь с мужчиной...
- Ну, это - мое личное дело, с кем мне жить. Разве нет? Это мое личное дело.