бойся меня

52

— Сегодня меня не нужно забирать с работы, — твердо произношу я, следя за реакцией дани. — Встречаюсь с подругами.
Мне важно знать, не получит ли моя потребность к общению с другими людьми сопротивление с его стороны.
— Подруга, с которой ты работаешь?
— И еще с одной. Вряд ли ты ее знаешь. Девичник у меня дома.
Девичник — идея Ирины. Когда я обмолвилась о том, что переезжаю к дане, она предложила это отметить вином и сплетнями на диване в моей опустевшей гостиной. Я согласилась по большой степени ради ощущения того, что в моей жизни не все зациклено на дане. Я до сих пор чувствую дискомфорт от того, что финальное слово в моем переезде принадлежит не мне. Давать заднюю не стала — ведь фактически я сама приняла это решение — однако, осадок остался. Я все чаще замечаю, что мой диалог наедине с собой начинает сводиться к торгам. даня выдает расклад, а я пытаюсь с ним свыкнуться, изыскивая аргументы тому, почему в конечном итоге мне это подходит.
Замечаю, но активного сопротивления не оказываю. даня действительно имеет надо мной власть, так что его заявление о блестящем ораторском мастерстве и умении добиваться своего вряд ли может считаться голословным. Хотя дело не только в его навыках, конечно. Я его люблю, а в любви, как выясняется, испытываешь тягу доверять своему избраннику. Вот и я доверяю дане, несмотря ни на что.
— Хорошо, — расслабленно произносит он. — Я заберу тебя, когда все закончится.
В этот момент я почти ненавижу себя за чувство облегчения, волной прокатившееся по телу. Я настроилась на необходимость отстоять свое право на личную жизнь, и откровенно рада, что до такого не дошло. Это то, что мне максимально не нравится в этой ситуации: что я, вольнолюбивая эгоистка, вдруг стала благодарна другому человеку за уважение к моей свободе.
— Кстати, у тебя и правда нет друзей?
— Есть только те, с кем мне интересно на данный момент. Я ведь говорил: мой мозг настроен на выгоду и необязательно материальную. Конечно, мне встречаются люди, с которыми интересно общаться. Любой разносторонне развитый человек достоин того, чтобы иметь с ним дело. Увы, в последнее время мне таких встречается немного.
— Так может быть, вас можно считать друзьями?
— Нет, — без сожаления отрубает даня. — Дружба подразумевает взаимопомощь даже там, где одному из вас неудобно. Я к такому не склонен. Прежде чем оказать услугу, я непременно подумаю, что смогу получить взамен.
— А в чем твоя выгода со мной?
даня отворачивается от дороги и фокусируется на мне. Синий шелк — такое сравнение приходит мне в голову, пока его взгляд ласкает мое лицо. Ласково, изящно, до мурашек.
— Иметь тебя рядом. Наслаждаться твоей красотой. Касаться твоей кожи. Слушать твои мысли. Вдыхать твой запах.
Я издаю смущенный смешок и невольно прячу глаза. Как в одном человеке способны уживаться две крайности: чувственность и хладнокровная жестокость?
— Ты изучил меня вдоль и поперек. Тебе все еще не скучно?
даня качает головой.
— Совсем нет.
Диана звонит предупредить, что опоздает — ее ребенок никак не желает уснуть — и вино мы начинаем пить с Ириной вдвоем. Всего один фужер — и Ира воодушевленно начинает разглагольствовать о том, что в скором времени я стану юлей милохиной и потребность терпеть лицо Гордиенко у меня отпадет.
— А чего? Откроешь рестик модный в центре столицы, как все статусные жены делают, а про сверхурочные в «Ландоре» забудешь как страшный сон. Ну или детишек нарожаешь. Нет, а чего? — усмехается она, глядя на мое застывшее лицо: — Бэбики у вас с даней шикарные получатся.
Натянуто улыбнувшись, я прошу налить мне еще шампанского. Тема продолжения рода почти всегда вызывает у меня ступор. Будучи замужем за Вельдманом, я легко отгоняла от себя мысли о беременности: тогда мне было лишь двадцать пять и я строила карьеру. Сейчас мне двадцать девять, а я по-прежнему ни разу не задумалась о детях. Кажется, что я еще слишком многого не успела сделать, чтобы привязать себя к коляске так рано. Нет, я хочу стать матерью. Я выросла с мыслью, что таков путь каждой женщины, хотя пока в этой роли вижу себя слабо. Все же что-то со мной не так.
Через час приезжает Диана. Залпом осушает бокал и требует непременно ее одернуть, если она попробует заикнуться о детях.
— Мне кажется, что я превратилась в говорящую сиську, — жалуется она, скользя взглядом по опустевшим стенам . — Ты ведь не планируешь отдавать хозяйке ключи, юль? Может, я изредка буду ночевать здесь. Ну какой же кайф, а? Встала утром, налила себе кофе, вышла на балкон и никакого тебе мамканья и подгоревших овсяных каш.
— Это у тебя еще в школу спиногрызы не пошли, — вздыхает Ира. — Когда классуха посреди рабочего дня начнет вопить в трубку, что твой нехороший сын обидел хорошую Юлечку, которая ради шутки решила спиздить у него мобильный — начнешь скучать по подгоревшей овсянке.
— Так, стоп! — морщится Диана. — Никаких детей на девичнике. Давайте выпьем за юлю и ее переезд. Пусть он станет началом счастливой жизни.
Подруги уезжают от меня в десять вечера, после трех выпитых бутылок вина и десяти килограммов сплетен. От Дианы я узнаю, что Вика находится в процессе развода с Семеном и обитает в скромной однушке, оставшейся ей от бабушки. Очевидно, Сергей до сих пор не воспользовался возможностью воссоединиться с возлюбленной на собственной жилплощади. Неужели даня снова оказался прав? Даже если и так, не испытываю ни малейшего удовлетворения на этот счет. Пусть во многом Вика заслужила то, что имеет, но злорадствовать, глядя на руины чужой жизни — это какой-то особый сорт сволочизма.
Я в последний раз окидываю взглядом стены квартиры, в которой прожила два года, и пытаюсь нащупать в себе хоть толику грусти или сожаления. Их нет. Здесь мне было комфортно, но не более того. Супы из микроволновки, просмотр сериала в одиночестве и однообразный секс с Никитой. Ни единой причины для ностальгии.
Когда в дверь раздается звонок, я не могу не закатить глаза. Он действительно все это время сидел под окнами, верный своему амплуа сталкера?
— Мы же договорились, что я позвоню... — Эта фраза вянет у меня на языке, потому что на пороге стоит не даня.
— Привет, Ландыш, — обдав меня парами элитного пойла, с кривой улыбкой произносит бывший муж. — Незваный гость хуже татарина, но я рискнул.
Чтобы не разговаривать в подъезде, я кивком приглашаю его войти, но дверь до конца не прикрываю. Все равно я выпровожу его уже через минуту.
— Откуда ты знаешь, где я живу?
— Вика сказала. Встретил ее случайно, — многозначительно уточняет Вельдман, давая понять, что в курсе их всплывшего секрета. — Я посчитал нужным приехать и объяснить… Не надо зверем смотреть, юль. Я не такая сволочь как ты думаешь.
Я не удерживаюсь от саркастической усмешки.
— Правда?
— Сволочь, но не настолько, — примирительно произносит экс-муж и, глубоко вздохнув, закладывает ладони в карманы своего неприлично дорогого пиджака. — Для меня всегда лишь ты существовала — а иначе стал бы я на тебе жениться. Но я мужик, понимаешь? Дома и в постели любому признания хочется, а в один момент мне стало казаться, что я этого лишился. В сексе тебе будто со мной скучно было… будто милостыню просил. Из интересов у тебя работа всегда на первом месте. Это лупит по самооценке, Ландыш. А тут Вика твоя подвернулась… вечно текущая и доступная, готовая в рот заглядывать. Я не сдержался. Просто не хочу, чтобы ты считала меня сволочью. Хочу, чтобы поняла…
— Ты решил переложить на меня ответственность за свой поступок, чтобы я поняла? Убедить меня в том, что в нашем браке я вела себя как фригидная карьеристка, чтобы мне было проще принять твою измену? Так я и до брака такой была, Дим — фригидной карьеристкой. Для чего ты на колено-то встал? Думал, узы священного брака превратят меня в ту, кем я не являюсь?
Примерно то же самое говорила мне Вика однажды. И ей и Вельдману хотелось убедить меня в том, что их предательство случилось с моей подачи, и еще полгода назад они бы с успехом это сделали. Но не сейчас. Я вовсе не фригидная и не упертая карьеристка — просто Дима не тот мужчина. С даней я думаю о сексе постоянно, и с ним работа отошла на второй план. Наверное, и для Вельдмана я не та же женщина, если он так легко списал меня в хлам.
— юль, а поехали поужинаем, а? — вдруг невпопад предлагает Дима, заискивающе заглядывая мне в глаза. — Ты уже была в «Крылове»? Жена Арзамасова открыла… Арзамасов это депутат, что, впрочем, неважно… Поехали, а? Есть же что вспомнить нам. Хорошее тоже было, юль, и много.
Я смотрю на него, на пьяного, слегка потерянного и совершенно непафосного, и понимаю, что простила. Злости нет и обиды тоже. У нас бы все равно не сложилось.
— Нет, не поеду. Для чего, Дим? Воссоединяться я с тобой не хочу, дружить тоже. Наша страница закрыта, тем более что я состою в отношениях.
Лицо Вельдмана ужесточается, покрываясь маской небрежности.
— Вика говорила. Сын художника сгоревшего. Сказала, редкостный отморозок. Оно тебе надо, юль? Ты вроде всегда была с мозгами.
— С кем я встречаюсь, не твое дело, Дима. Но если уж ты в курсе моей занятости, тогда я вдвойне не понимаю, почему мы до сих пор здесь стоим. Ты вроде как депутат, а им по должности положено не только иметь мозги, но еще уметь ими шевелить, — я нащупываю на комоде ключи и киваю на неплотно закрытую дверь: — Пойдем. Я как раз собиралась уходить.
— Не гостеприимная какая, — бормочет Вельдман, пиная невидимую соринку на полу. — Черт его знает, на что рассчитывал. Наверное, что ты с годами стала мягче.
— Как видишь, этого не произошло, и у тебя больше нет причины грустить по упущенным возможностям, — замечаю я, запирая входную дверь. Про себя я решаю, что сначала выпровожу из своего двора Вельдмана, а уже потом наберу дане.
Держась за перила, Дима неуклюже спускается по лестнице, и я не без сожаления думаю, что он куда пьянее, чем показался мне сначала. Будет обидно, если наш разговор не задержится у него в памяти и спустя время нам придется его повторить. Я бы предпочла навсегда закрыть нашу с ним страницу.
— А с «Крыловым» ты зря, — не унимается Дима, остановившись на крыльце. — Я бы мог тебя с полезными людьми познакомить…
Замолчав, он вытягивает руку и касается моего лица.
— А ты и правда не изменилась, Ландыш. Такая же красавица. Может, поэтому и таскаюсь к тебе… Жалко такую проебать.
Его пальцы пахнут по-чужому, прикосновение неуклюжее, чересчур мягкое. Я не без раздражения отвожу его запястье и для надежности отступаю назад.
— Поезжай-ка ты домой, Дима. Ты надеюсь не сам… — я вглядываюсь в черноту двора в попытке разглядеть, привез ли Вельдмана водитель, и коченею от неожиданности. Всего за секунду она приобретает новые формы и трансформируется в самую настоящую панику. В метре от моего подъезда я вижу даню.

ставьте звёзды и прода