РАЗБИВАЯ НОЧЬ

[Патрик]

   Время встречи гостей у порога прошло. Завтра галерея распахнёт двери для всех желающих. А сегодня тот особый вечер, на котором Патрик позволил себе диктовать условия гостям. Ничто не должно отвлекать от его картин: белый цвет недопустим, а потому всё, и даже наряды гостей, в тёмных тонах. Последняя блажь. Последний поклон публике. Последний триумф.

***

Музыка летела сверху вниз, кружила под потолком, окутывала всех и вся. И пусть весь мир думает, что его успех связан с верным выбором фона для картин и подсветкой. Он-то знает, что весь секрет в музыке. И хоть не он её автор, это никому невдомёк, даже Мари. И эту тайну он унесёт с собой.

Патрик окинул взглядом выставочный зал. Пыльно-чёрный цвет придал стенам особую глубину. Ветви — искусная имитация эбенового дерева — переплелись в немыслимых позах тут и там, на них присели отдохнуть бледно-голубые огоньки. Мелкие точки света, словно волшебные светлячки, были разбросаны в кажущейся беспорядочности, но расставлены с педантичной точностью. Потолок из толстого стекла прозрачен и пропускает свет луны — ещё одна иллюзия, на самом деле это голография. Мужчины во фраках, на женщинах платья в пол и украшения, сверкающие не хуже звёзд. В центре зала восемь белых полотен, будто порталы в другое измерение. Свет, падающий под особым углом, тушь и каллиграфия сделали своё дело.

На Мари платье из чёрного шёлка, отливающего зеленью, под цвет глаз. Словно помолодевшая, лет на десять, она помахала ему рукой и улыбнулась на другом конце зала. Если бы он мог, то дал бы ей «Оскар» за роль примерной жены в том фарсе, что они разыгрывали сегодня для публики. Патрик завидовал Мари: с горящими глазами она превосходно исполняла роль хозяйки приёма, а вот у него, непривыкшего к обилию улыбок, мышцы лица уже ныли, впрочем, как и ноги. Но несмотря ни на что, он должен улыбаться, ведь того требует этикет, ведь он хозяин приёма, самый успешный художник последнего десятилетия. И не важно, что фальшивая улыбка натягивается с трудом, новый костюм, на два размера меньше, подчёркивает нездоровую худобу, белый галстук-бабочка душит, а туфли, начищенные до зеркального блеска, жмут. Лёгкий изгиб губ, который можно спутать с гримасой отвращения — его отличительная черта, такая же, как и техника написания картин. Картины и память об улыбке — вот что останется, когда его не станет. Совсем скоро начнутся торги, полотна после закрытия галереи переедут к хозяевам, а вырученные деньги пойдут на благотворительность. Всё как всегда.