Тайна Арчеевых

Часть Вторая. Глава 6

   София проснулась в наполненной солнечным светом комнате, от нежных поцелуев мужа. Его красивое лицо,подсвеченное ярким светом, лившимся из окна, напоминало лик ангела. Он улыбался и мягки губы, непрестанно касались шеи, с каждым разом становясь более влажными и требовательными. Улыбнувшись, она обвила руки вокруг его шеи, запустив пальцы в чёрные, чуть вьющиеся волосы жадно прильнула к устам.
   Сколько бы она его ни целовала, как сильно бы и капризно ни прижималась к нему, ей чего-то не доставало. Сознание того, что та другая, те другие, так же как и она наслаждались его любовью, ласками, страстью пробуждало животное желание вонзить в него зубы, ногти, терзать и рвать  его, чтобы никому более не достался. Когда дыхание его участилось. София не в силах больше сдерживать себя впилась ногтями в гладкую широкую спину мужа. С ожесточением разъяренной кошки она дёргала руками в разные стороны, цеплялась за шею и за поясницу, словно пыталась содрать плоть с позвоночника.
   — Что, ты!?.. — воскликнул Лука Александрович, дрогнув на ней от неожиданности и боли.
   — Никому... — зашипела София, вонзаясь белыми ровными зубами ему в шею.
   Больших объяснений не требовалось. Лука Александрович с полуслова распознал мысли жены, обуявшие её чувства, и сверкнув чёрными блестящими бесовщиной глазами позволил терзать себя, получая при этом удовольствие какого не испытывал за всю жизнь.

   — Простите, я не знаю, что со мною случилось, — заливаясь краской стыда, произнесла София, наблюдая как муж, аккуратно, едва морщась от боли (скорее от неприятных ощущений), надевает шёлковую рубаху, на исполосованную кровавыми царапинами спину.
   — Ну, что вы радость моя, — обернувшись к жене, даря ей короткий поцелуй, ответил Лука Александрович, — Вам не за что просить прощения. Право, вы доставили мне истинное удовольствие.
   Он широко улыбнулся, провёл ладонью ей по волосам, левой стороне лица, пальцами обозначил подбородок, коснувшись подушечкой указательного, нижней припухшей от страстных поцелуев губы.
   София отозвалась на его лоску, перехватила руку и поцеловала ладонь мужа, ощутив пальцами на её тыльной стороне выпуклости и ссадины. Резко переверну руку, ладонью вниз, она уставилась на разбитые казанки, перевела недоумённый взгляд на лицо мужа.
   — Я видела такие ссадины однажды у Вани, — быстро заговорила она, держа руку Луки Александровича, которую тот желал высвободить. — Ещё мальчишкой, он вдруг решил помериться с крестьянским мальчуганом силой. Мальчуган тот оказался крепким, и конечно Ване досталось, но за себя он всё же постоял.Я запомнила этот случай, тем, что Ваня наш гордился такими вот ссадинами на руках, — как ваши. Право, я не понимала, отчего можно болячками гордиться, однако Ваня гордился, этими отметинами свидетельствующими о драке… Ой! — перестав улыбаться воспоминаниям, отдёрнув руки от мужниной, воскликнула София: — Лука Александрович, неужто вы голубчик дрались с кем?!
   — Ну, что вы радость моя, с кем мне драться? — Он улыбнулся, заправил рубаху в рейтузы, надел шитый золотом жилет.
   — И всё же, — нахмурила брови София.
   — Ручаюсь вам, птичка моя, ни с кем я не дрался, и драться, не намерен. Ежели исключительно из-за вас.
   — Право, какая глупость! — просияла София, при этом зардевшись.
   — Одевайтесь, дитя моё и спускайтесь в столовую, я распоряжусь подать вам обед.
   С этими словами он вышел из комнаты жены, пошёл по просторному коридору к лестнице. Уже спускаясь по ступеням, он поглядел на сбитые припухшие казанки, насупившись, погладил их.Убрав руку в карман жилета, задумчиво произнёс:
   — Всё из-за вас Сонюшка, всё из-за вас.
***
   Стоял чудесный, солнечный, морозный день. Снег за окном сверкал и переливался, словно миллиарды мелких бриллиантов слепил глаза.
   София большую часть времени, проводившая внутри замка, отчаянно рвалась на свежий воздух. После обеда она велела запрячь лошадей, и пока Лука Александрович очередной свой день посвящает науке, поехала в город, поглядеть на уличных торговцев, посетить книжную лавку и пройтись по магазинам, прикупить пару лент для шляпок.
   В маленьком городке кипела жизнь. Узкие улицы гудели голосами крестьян и купцов, местных жителей и приезжих. Торговцы сновали туда и обратно, привлекая покупателей примитивной рифмой расхваливая свой товар. Возле входа в булочную сидела оборванка — женщина неопределённого возраста протягивала руку, прося то ли денег, то ли хлеба, с которым выходили люди.
   София, ощутив непривычную для своего характера жалость к грязной бабе, приказав лакею остановиться, вышла из кареты как раз против вышеупомянутой оборванки. Отослав лошадей, велев лакею ждать её на площади, она подошла к женщине и опустила в её протянутую, мозолистую руку два полгривенника.
   — Храни вас Бог, — быстро проговорила попрошайка, пряча монеты за пазуху.
   София улыбнулась и пошла через дорогу в лавку, где продавались ткани, ленты, платки и прочее. Чувствовала себя при этом окрылённой. Она ни разу не подавала нищим, да и не видела их никогда. Оттого отдавпопрошайке пару монет, она верила, что сделала добро, и не просто добро, а нечто великое, что непременно скажется на всём человечестве в целом. Возможно, это был отголосок тщеславия, чувства собственной значимости, быть может, остатки юношеского максимализма, но чем бы, не являлось это ощущение, оно поднимало в душе Софии бурю необъяснимой радости. Наверное, поэтому она казалась себе нынче, особенно красивой, чуткой, внимательной и на редкость приветливой. Наверное, поэтому улыбка не сходила с её лица и она благодарила всех людей за прилавками, здоровалась с случайными прохожими и подавала любому кто протягивал руку. В таком чувственном порыве добродетели, она дошла до угла двухэтажного бревенчатого дома, в подвале которого размещалась небольшая книжная лавка.
   Она поспешила к двери, когда услышал окликнувший её мужской степенный голос:
   — Софья Владимировна! Здравствуйте, голубушка. Как поживаете? Как ваше самочувствие?
   — Николай Афанасьевич, — улыбнулась София, протягивая ему ручки в перчатках, которые тот нежно сжал в своих больших, горячих ладонях.
   — Спасибо, чувствую я себя хорошо, тем более, нынче.
   — Отчего не заходите ко мне? Не вызываете к себе? Надобно полагать нашли другого доктора? А ежели так и повитуха, поди, на примете есть?
   — Никакого другого доктора у нас нет. И повитуху я не искала…
   — А надобно бы искать начинать. Срок у вас Софья Владимировна уже немаленький, шестой месяц пошёл.
   — Право, я как-то и не задумывалась…
   — Решительно не одобряю вашей беспечности, — перебил строго доктор. — Извольте, Софья Владимировна, вам повитуху одну посоветовать. Она хоть и стара уже, за то руки крепки, ни одни палец не дрогнет, и дело своё знает. Детей приняла едва ли не сотню.
   — Так уж сотню?! — воскликнула потрясённая София.
   — Ей-богу, сотня, глядишь и того больше! А давайте я вас сейчас к ней сам и спровожу. Она здесь недолёка живёт.
   И прежде чем София успела ответить, Николай Афанасьевич, продев её ручку под свой локоть, повёл за угол и через дорогу к большому дому, указывая на окна во втором этаже выходившие на дорогу.
   — Тут и живёт Федосья Григорьевна, — стуча в дверь, сказал доктор.
   — Дома ли? Захочет ли принять? — забеспокоилась София.
   — Ручаюсь вам, Софья Владимировна, примет. Да вы не переживайте так, она ведь не зверь какой… Здравствуй Катюша, а я вот к Федосье Григорьевне гостью привёл, — обратился он к пухлой девке лет двадцати, открывшей им дверь.
   — Здравствуйте Николай Афанасьевич, хозяйка у себя, да вы проходите-с, чего это я вас на пороге-то держу, — хихикнула девка.
   София вместе с Николаем Афанасьевичем, прошла в тёмную маленькую прихожую, откуда их проводили во второй этаж в небольшую захламлённую старой мебелью гостиную, где за столом у окна сидела старая, горбатая бабка. Укутанная пуховой шалью, она, быстро перебирая спицами, вязала чулок.
   — Доброго дня Федосья Григорьевна, — сняв шапку, отвесил старухе поклон Николай Афанасьевич.
   — Госпожа, к вам гости пожаловали-с, — просияла Катя.
   Старуха, на мгновение, оторвавшись от чулка, взглянула на пришедших, коротко кивнула доктору, тотчас вернулась к вязанию, сказала:
   — Тепереча и сама вижу. Сколько раз тебе повторять, чтоб о гостях заранее предупреждала, а не тогда, когда их в комнату проводила.
   Она, не отрываясь от вязания, обратилась к Николаю Афанасьевичу:
   — Николай Афанасьевич, сделайте милость, не стойте в дверях истуканом. Проходите к столу, и гостью просим. А ты Катька чаю давай, чего встала там как чумная!
   Катька с восхищением разглядывающая Софию, от голоса старухи подскочила на месте, побежала выполнять приказание.
   София по приглашению больше Николая Афанасьевича, чем хозяйки дома присела за стол напротив старухи, рядом с доктором, уже начиная жалеть о встрече с ним. Маленькая захламлённая комната действовала на неё угнетающе, и от того прекрасного расположения духа, овладевшего ей час назад не осталось и следа. Яркий свет внутри сменился полумраком гостиной, к горлу подступала тошнота, требующая простора и свежего воздуха. Но, несмотря на жгучее желание Софии тотчас же встать и, не объясняя причин, не прощаясь с доктором и старухой покинуть дом, девушка сидела, словно пригвождённая к стулу, заворожено глядя на мелькание спиц в проворных руках с проступавшими венами, создававшими своим мельканием некий гипнотический эффект.
   — Николай Афанасьевич, извольте не обижаться, но ежели вы барышню привели сосватать меня как повитуху, то напрасно шли, — сказала старуха, не глядя на доктора, и уж тем более на Софию. Её она как будто и вовсе не замечала.
   — Отчего это Федосья Григорьевна? — вскинул брови доктор.
   В комнату вошла Катя, принесла на подносе горячий заварной чайник, три чашки, блюдце с вареньем, мёдом и сухари. Она освобождала поднос, переставляя чашки и вазочки на стол.
   — Сделайте милость, поправьте меня, ежели я ошибаюсь, — продолжила старуха увлечённая чулком. — Барышня эта жена Арчеева Луки Александровича, а значит ей решительно здесь нечего делать, — сказала старуха и, отложив, едва не бросив вязание, воззрилась сначала на Софию, а после на Николая Афанасьевича.
   У Софии от её колючего взгляда светло-карих глаз, зашевелились волосы на голове, после чего в животе толкнулось дитя, больно кольнув ей бок.
    Катюша, услышав имя князя Арчеева, едва не выронила поднос. Она с любопытством по-новому оглядела Софию, после чего не смущаясь, перекрестилась, плюнула через левое плечо и быстро вышла из комнаты.
   — Вы правы Федосья Григорьевна, — не обращая внимания на Катюшу, подарив Софии успокаивающую улыбку, говорившую, мол, со старухой такое не впервой, заговорил Николай Афанасьевич, — София Владимировна, жена князя Арчеева, однако мне не ясна причина отказа, ежили только не в личной вашей неприязни к князю, отчего прошу объяснений.
   — А нет никакой личной неприязни, — кутаясь в шаль, скрестив руки на груди, заявила старуха.
   — Однако есть причины для столь решительного отказа, — продолжал наседать Николай Афанасьевич.
   — Полноте, Николай Афанасьевич. Вы не глупы и хорошо осведомлены учёностью, самолюбием и высокомерием князя. Лука Александрович, ни при каких обстоятельствах не подпустит ни вас, ни уж тем более меня к женщине, которая произведёт на свет его дитя. И упаси Бог того, кто ненароком к этому чаду прикоснётся.
   — Сделайте милость, замолчите! — не выдержала София, воззрившись на старуху. — Кто вам дал право оскорблять его в моём присутствии!
   София вскочила со стула.
   — Извольте, да кто же его оскорбляет? — ухмыльнулась старуха. — Ей-богу, видно вас задело то, что я назвала его учёным? Или самолюбивым? Наверняка вы уже стали свидетельницей того, что Лука Александрович красив собою, не по годам молод, ему небезразлична его внешность, отчего он поистине является щёголем. Я имела неосторожность назвать его высокомерным, и пусть эта черта не красит настоящего джентльмена, однако я не слукавила. Ваш муж сударыня, сколько я себя помню, всегда был высокомерен, ставил себя выше всех вокруг. Верно, вас оскорбило замечание, что Лука Александрович не подпустит никого к своему первенцу? И этому есть объяснение, ваш муж тщеславен и умён, гордость не позволит ему вверить другому, то с чем он справиться  сам много лучше.
   — Ежели у вас всему есть объяснение, то сделайте милость и скажите, отчего к моему ещё нерождённому ребёнку вам неприятно было бы прикоснуться? — холодным тоном в котором слышался упрёк, спросила София.
   — Да оттого, что вы сударыня попали в лапы самого дьявола, и под сердцем носите его отрока, — понизив голос, заявила старуха.
   — Федосья Григорьевна! — поднимаясь из-за стола, порицательно качая головой, сказал обиженный доктор.
   — Да я с вами!.. Да я вас!.. Да как вы смеете?!. — закричала София.
   Её лицо вспыхнуло, она схватила меховую муфту, оставленную на стуле.Всё внутри кипело негодованием и яростью. Желание сию же секунду линчевать старуху возрастало с каждой секундой пребывания от неё в непосредственной близости. Боясь не сдержать себя, выпустить ту силу, что рвалась наружу, перевернуть здесь всё вверх дном, мысленно сдавить старухе горло, чтоб ты задохнулась и обездвиженная, скорченная упала на пол, София поспешила к двери, когда голос этой самой старухи остановил её:
   — Смею сударыня. А оттого смею, что этими самыми руками, — она вытянула ладони вперёд, — всех троих князей Кондрата, Владимира и Луку приняла. И в доме их служила, и пожар собственными глазами видала!
   Николай Афанасьевич замер с приоткрытым ртом. Он, как и все в городе был наслышан о том страшном пожаре в замке загадочного семейства Арчеевых,— вокруг которых, не переставая рождались сплетни — унёсшего жизни князя и княгини, оставив сиротами трёх братьев, но и предположить не мог, что Федосья, та самая старуха, которую он рекомендовал своим беременным пациенткам была на том пожаре, тем более служила князьям.
   София, знавшая от отца о пожаре меньше Николая Афанасьевича, но всегда интересовавшаяся этой темой замерла у двери. Любопытство вдруг взяло верх над гневом.
   — Сделайте милость, расскажите мне всё о том пожаре. Всё во всех подробностях, — попросила София, с мольбой глядя на старуху.
   — Воротись к столу, да чаю хоть попей, вареньем угостись. Зря, что ли Катька суетилась? — как ни в чем не бывало, продолжила старуха.
София вернулась за стол, пригубила чаю. Поглядела на старуху в ожидании рассказа.
    Николай Афанасьевич, для которого тема пожара в замке загадочного семейства представляла не малый интерес, так же вернулся за стол, но старуха, не смущаясь, попрощалась с ним, заверив, что женские толки ему мужчине будут скучны и неинтересны. Доктору ничего не оставалось, как откланяться.