Тайна Арчеевых

Часть Первая. Глава 26

   Со смертью князя Владимира дом переменился, охладел, точно из него высосали всё тепло. Убрали стержень, объединяющий членов семьи, и все рассыпались как части пирамидки, по отдельности переживая общее горе. Замкнувшись в себе, каждый подсознательно создавал видимость семейного единения, которого, в сущности, не было. Это не бросалась в глаза, пока в комнатах звучал смех Софии, их перебранки с Иваном; капризы предъявляемые Дуне; гостиная полнилась романсами в её исполнении, беззаботной игрой на клавикордах. Но стоило барышне покинуть особняк, как в нём поселилась тягостная тишина, комнаты окутало мраком, точно сам дом испустил дух.
   Княгиню, тяжело переживавшую смерть мужа, разлука с дочерью подкосила окончательно. Она заперлась в комнате. А однажды пыталась покончить с собой, но Марфа, которую Иван просил не спускать с матери глаз, вовремя подоспела, отняла у госпожи верёвку с неловко завязанной петлёй. Кормила она княгиню с ложечки, и то после долгих уговоров, отчего похудевшая женщина едва держалась на ногах, всё время проводила сидя в кресле, глядя в окно. Неизвестно сколько бы продолжалась меланхоличная, в какой-то мере вегетативная жизнь княгини, если бы однажды утром ей не сообщили о скоропостижной смерти отца. Собрав остатки мужества, она сумела организовать похороны, но едва вернувшись, домой с кладбища, упала в постель, потеряв сознание. Три долгих месяца ушло на восстановление хрупкого здоровья княгини, три месяца она провела в постели и только к рождеству сумела подняться на ноги и вернуться в кресло, что стояло у окна.
   Иван не переставал проклинать дядю. Хоть он и дал обещание матери не трогать гнусного родственника, во снах он всё чаще видел искажённое болью красивое лицо Луки Александровича, изо рта которого тянулась струйка крови, а из груди торчала рукоятка кинжала, что в порыве гнева вонзил Иван. Всю осень он выезжал на охоту, где разряжал ружья, набивая патронами волков, в каждом из них видя соблазнителя сестры.
   Предательство Софии потрясло, заставив позабыть о чувствах к деревенской девке. От горя и страданий матери, которые он мог наблюдать ежедневно, доставленного безрассудной, бесстыдной выходкой сестры сердце его окаменело. Дав себе зарок не вспоминать о Софии и более не считаться её братом, он с головой погрузился в дела имения, сосредоточившись на увеличении годового дохода. С тех пор ходил хмурый, разговаривал исключительно о цифрах.
   Данила, как и предрекал Лука Александрович, остался хромым. Хромата ему не мешала, была не очень приметна, но из-за смещения коленного сустава, нога ныла после долгой ходьбы. Так как ходил он много, иные вечера колено не давало сосредоточиться на книге и ему приходилось, стиснув зубы, уткнувшись в подушку просить у Бога прощения за ругательства, рвущиеся из уст в адрес дяди. Сердце его разрывалось от тоски по Софии, от жутких образов: Дьявол с внешностью ангела издевается над девушкой, бьёт её с той же ожесточённостью и ненавистью, с какой однажды ударил и его. Сколько раз он порывался бежать ей на помощь…, но куда? 
   А как же маленький Гордей и его две противоположные друг другу личности? Злобный мальчишка, как ни в чём небывало продолжал изводить Лизу, плевался, ругался матерными словами, гонял прислугу, размахивая деревянным мечом перед их лицами. Заняв место брата, он задирал кузена, высмеивая его хромату, каждый раз норовя ударит в изуродованное колено. От того что Данила смиренно сносил все наказания Гордея, мальчишка мнил себя охотником, а кузена жертвой, придумывая изощрённые способы наказания родственника-урода. В такие дни Данила запирался в комнате, иногда ему удавалось спрятаться в библиотеке; или уходил из дому. Не находя кузена разъярённый Гордей срывался на Лизе, бежал в комнату к княгине (куда его не пускали), требовал у Марфы впустить его к матери, угрожая вырезать ей внутренности деревянным мечом.
   Усмирить его под силу было только Ивану. Так похожему на отца, ему без дара метаморфизма хватало одного строгого взгляда и грубо произнесённого внушения, как понурый Гордей брёл в детскую, где буйствовал, не смея срываться на живых существах.
Эмпат — Гордей весь день лежал в постели, жалуясь на головную боль. Он не подпускал к себе никого, даже Лизу, выл, как серена, когда та приближалась к кровати ближе, чем на три метра, желая накормить ребёнка.
   — Этот дом стонет от боли! Его стены пропитаны страданием. Неужто вы этого не чувствуете?! — кричал мальчик, обливаясь слезами.
   Повзрослев, Гордей станет убегать из дома, дальше от людей, от наполнявших их сердца чувств. В его душе впервые поселится покой, и желание стать отшельником станет настолько велико, что он примет решение не возвращаться более к семье, однако злобная половина занявшая тело с приходом нового дня, вернётся домой к людям, в которых испытывает потребность. Мальчик обречён на вечное страдание—тело, словно одеяло перетягивают на себя две половины, одного целого.