Тайна Арчеевых

Часть Третья. Глава 2

   Маленький Лука рос здоровым, некапризным, спокойным, непривередливым ребёнком. Он крепко спал, хорошо кушал, много улыбался и подолгу сидел в детской, развлекая себя игрушками.  Он оказался на удивление ласковым. Любил объятия матери и привязавшейся к нему экономки, исполняющей роль няни. Часами мог просиживать у Софии на коленях, прижимая голову к её груди, слушать тихое пение матери, или биение сердца, которое всегда его успокаивало. У экономки долго не задерживался, хоть и не отказывал ей в удовольствии лишний раз потрепать его по волосам, чмокнуть в бледную щёчку, или пощекотать маленькие ладошки. А вот с отцом всё обстояло куда сложнее.
    Лука Лукич бежал от князя как от огня, избегал с его стороны любого прикосновения к себе, начинал громко плакать, когда отец брал первенца на руки или пытался усадить к себе на колени.
    — Он не переносит меня! — твердил разочарованный, яростный Лука Александрович, упрекая этим, то ли жену, то ли экономку, то ли весь белый свет.
   — Верно, вы его чем-то пугаете, — так же отмечая перемену поведения сына, оказавшегося на руках отца, говорила София. — Уверяю вас, когда ему исполниться два или три года, он поймёт, что в вас нет ничего так пугающего его сейчас. Нужно всего лишь подождать.
   Лука Александрович по обыкновению кивал жене, соглашаясь с нею, но сам в подобные глупости не верил. Верить он в это перестал с тех пор, как однажды, в очередной раз, взяв сына на руки, встретился с ним взглядом. В больших широко распахнутых чёрных глазах отпрыска, он видел отражения своих, таких же чёрных и глубоких. Ребёнка тогда затрясло, и мальчик разразился громким плачем, но за мгновение до того, Лука Александрович понял, что его наследник видит в нём не отца и даже не князя владельца этого замка, а ту сущность, ту чёрную душу, которую скрывала внешняя оболочка. Этот ребёнок — осенило Луку Александровича — видит души людей с их пороками и добродетелью.
   С тех пор князь редко подходил к сыну. Справлялся о его самочувствии у матери или экономки, бывал в детской, в те редкие дни, когда мальчику требовалась медицинская помощь — кашель или температура. Тогда Лука Александрович вынимал из саквояжа одну из мензурок, пипеткой капал одну, редко две капли на корень языка и маленький Лука уже к утру чудесным образом поправлялся. На этом участие отца в жизни сына заканчивалось.
   Он продолжал пропадать в лаборатории, трудясь над выведением формулы, что в будущем подарит Софии бессмертие. По крайней мере, так он объяснял ей его вечное отсутствие, нежелание проводить с ней время, выводить её в свет.
   «Потерпите моя птичка. Ежели всё получится, у нас будет вечность. Вы побываете на сотни балов, оставаясь той же семнадцатилетней девушкой», — повторял он ей каждый раз, когда она донимала вопросами о свете, балах и обществе без которого начинала «скисать».
   — Я стала плохо спать, меня мучают кошмары. Они так размыты и непонятны, однако  я чувствую — ужасны по своей природе, — обмолвилась она как-то раз, когда Лука Александрович покидал её спальню.
   — Я распоряжусь, чтобы Дуня, заваривала вам успокаивающий чай перед сном.
   — Боюсь, он мне не поможет, — вздохнула София.
   — Отчего же? Неужто, вы, моя милая птичка сомневаетесь в целебности трав собранных мною лично?
   — Не сомневаюсь мой дорогой, — вздохнула София.
   — Ну и полно, — Лука Александрович поцеловал Софию в губы.
   «Однако, кошмары, что мучают меня изо дня в день, снятся мне лишь в те часы, когда маленький Лука спит подле меня или задрёмывает у меня на руках. Во всех кошмарах присутствуете вы Лука Александрович, Авдотья Фёдоровна, неизвестные мне младенцы, редко — мой отец. Ребёнок вздрагивает, пусть сон его и крепок, и я ей-богу верю, что вижу его сны. Словно бы он телесным прикосновением передаёт мне то, что мучает его, едва он появился на свет». — Рвалось у Софии с языка, но она промолчала, проводив мужа встревоженным взглядом, ощутив при этом чувство дежавю.
   Она видела в недавнем сне, как он вот так же вальяжно, с чувством выполненного долга выходил из спальни другой женщины, что сидела в постели, провожая его влюблёнными глазами; глазами полными страха, а затем взглядом источающим боль и ненависть. Для неё, той женщины из сна он за пару лет превратился из любимого мужчины в заклятого врага, тирана безжалостно исполосовавшего её разбитое сердце, истерзал ещё крепкое тело.
   — Авдотья Фёдоровна! — София, вздрагивает, закрывает рот ладонями.
    А ведь именно экономку в прошлом году, она нашла с разбитым, чьими-то безжалостными руками лицом. Она видела и саднившие казанки Луки Александровича, и брошенные Авдотьей фразы о наследнике, который уже был у князя задолго до приезда Софии в замок. Она могла сложить всё воедино в тот самый момент, задолго до мучавших её кошмаров, а точнее кошмаров сына, которые он невероятным образом переадресовывал матери, однако вместо принятия истины, она ушла в отрицание. Ей проще закрыть глаза, разыграть непонимание, притвориться глупышкой с слабой нервной системой, нежели открыться правде, которая принесёт одну лишь боль, разочарование, страдание. Но правда как бы глубоко мы её не прятали рано, или поздно заговорит внутри нас, вырвется наружу, обличит всё то, чего мы стыдились, боялись, ненавидели, или призирали.