Тайна Арчеевых

Часть Первая. Глава 18

   Иван нашёл в шкафу ночную рубаху Данилы, короткую, чуть выше колен, старую, застиранную, точно отцовскую — попа этого Кондрата; положил её на кровать в ноги… покойному. Чёрт подери, как же он похож на покойника! Грязный, побелевший, неподвижный. Ан, нет, грудь едва-едва вздымается и опускается. Дышит — значит живой. А всё же выглядит жутко. Переодеть его надо, да прикасаться не хочется. Если бы просто одеть, ещё, куда ни шло. Так ведь сперва раздеть надо. А кому захочется на его голое тело глядеть? Худой вон какой! Под рубахой наверняка бледный такой же, как лицом. Кожа липкая от пота. Рёбра выделяются как у голодной собаки, и синяки набил, пока в лог летел. Сейчас Тимофей придёт и переоденет его. Тимофею не привыкать, он всю жизнь за отцом ходил, а теперь вот за ним, Иваном ходит. Один раз Данилу переоденет, не переломится. Он и так его почитай спас, на своём горбу домой притащил, уж переодеть и без него сумеют!
   Иван присел в кресло у окна, вроде как приглядывая за кузеном в ожидании появления Луки Александровича и Тимофея. Вспомнил чёрные глаза, молодое красивое лицо, слова Данилы о бессмертии дяди. Взглянул на Данилу, подпёр подбородок кулаком, уставился в окно.
   Оттого и выглядит на двадцать в свои сорок семь, что бессмертен. Не старится значит. Болезней не боится. Да и пули верно не берут. Такому и страх не ведом. Живёт точно ровня Богу. В этом разгадка его щегольства, высокомерия, собственного превосходства. Он возвышается над всеми нами. Над всем человечеством. Разве можно желать большего?
   У Ивана мурашки побежали по коже. Он не заметил, как в комнату вошли Тимофей и Лука Александрович, вздрогнул, услышав голос Тимофея, спрашивающий: помочь ли ему переодеть барина?
   — Чего спрашиваешь? — разозлился Иван, застигнутый врасплох, отвлечённый от раздумий. — Бери да переодевай!
   Тимофей послушно двинулся к постели Данилы, взял брошенную Иваном рубашку.
   — Будьте аккуратны, — предостерёг Лука Александрович, ставя чемоданчик на письменный стол.
   Иван поднялся с кресла, встретился глазами с Лукой Александровичем, и как-то сконфузился, покраснел. Решил было выйти из комнаты, но увидел в руках дяди чемоданчик, внутри бутыли разного размера и цвета и застыл, с интересом наблюдая, что тот будет с ними делать.
   — И, что? это всё лекарства вами приготовленные? — не удержался Иван от вопроса.
   — Мною, — отозвался Лука Александрович, вынимая из чемоданчика две бутылочки, одну с порошком, другую с какой-то жидкостью и мензурку.
   — Простите за любопытство, а они действенны? Вы их уже на ком-нибудь проверяли?
   — Ни один мною приготовленный препарат не был бесполезен, — отчеканил Лука Александрович, сверкнув на Ивана злобным взглядом.
   Больше Иван вопросов не задавал. Он наблюдает, как дядя закатывает рукава, просит Тимофея подержать бесчувственное тело Данилы, прижав того к кровати; как сильные по истине красивые руки, рывком вправляют колено, на мгновение заставив Данилу прийти в себя. Как эти умелые, сильные руки, ловко справляются с маленькими крышечками бутылочек. Дядя отмеряет граммы белого порошка, миллилитры мутной розоватой жидкости, после чего смешивает в мензурке, где препараты, вступая в реакцию, шипят, поднимая в воздух облачко белого пара. Эту пузырящуюся жидкость Лука Александрович вливает в рот Данилы, чей мутный взгляд блуждает по комнате. Взгляд наполнен болью, неистовой мукой, он будто молит о помощи или пощаде.
   Жидкость проглочена, лишь жалкая капля стекает из уголка рта, блестя на посиневших губах. Отяжелевшие веки Данилы закрываются, по телу проходит видимая волна дрожи, после чего молодой человек проваливается в глубокий тревожный сон, сквозь который прорываются редкие жалобные стоны.
   — Совсем плох барин, — качает головой Тимофей. — Ни чума ли это Ваша Светлость?
   — Обычная лихорадка, — отвечает Лука Александрович, складывая бутылочки в чемоданчик и закрывая его.
   — Да разве при обычной лихорадке так стонут? — подёргивает плечами Тимофей.
   Иван ждёт ответа, глядя, как мучительно искажается лицо кузена, изо рта вырывается болезненный стон.
   — Стоны, Тимофей, реакция на лекарство, а не признаки лихорадки — спокойно пояснил Лука Александрович.
   — Коли так, зачем оно нужно, раз мучает человека?
   — Больному нужен покой, — сказал Лука Александрович. — Ступайте, ступайте, — поторопил он Ивана с Тимофеем, дав понять, что не намерен больше отвечать на вопросы.
   — А как же вы? — спросил Иван.
   — Я понаблюдаю его немного. Ну, ступайте же!
   Иван, вытолкнув Тимофея в двери, вышел сам.
   — Лучше бы дохтура пригласить, — зашептал Тимофей. — От лекарств Павла Петровича никто из вас так страшно не стонал. И поправлялись все в два дня. А у этого лекарства какие-то особые, а больному от них только хуже делается.
   — Ты чего завёлся? — с деланной улыбкой спросил Иван.
   — Да страшно мне барин, — едва слышно произнёс Тимофей. — Глаза-то видали-с у дядюшки вашего? Сам чёрт таких не имеет. Голову даю на отсечение, договор у него с самим Дьяволом. Душу продал-с! Точно продал-с!
   — Хватит чепуху молоть! Иди лучше делом займись. Принеси мне кофей в кабинет, да калачей с маслом, — велел Иван.
   — А как же ужин? Княгиня вас поджидала, накрывать не велела.
   — Аппетиту нет!
   — Да куда ж он девался, аппетит ваш?
   — Твоей милостью отбило! Разговорами глупыми. Иди, иди. Нечего тут глазами на меня хлопать. Да поторопись!
   — Слушаю-с.
   На ужин никто не пришёл.
   София, закрывшись в спальне, зарывшись лицом в подушки и прогнав Дуню, дала волю эмоциям: силой мысли передвигала мебель, поднимала в воздух кровать, укачивала себя точно малютку в колыбели. Она напрягала мозг, тем самым стараясь вытеснить из головы ненужные, отягощающие мысли и образы. Успокоилась лишь, когда лёгкое напряжение, пульсация в висках постепенно переросла в давящую боль. Тогда оставив мебель в покое, София забралась под одеяло с головой и вскоре заснула.
   Иван, разделавшись с кофе и калачами, просмотрел письма принесённые Тимофеем, после чего выгнал камердинера за двери и остался наедине с бутылкой вина. Отодвинув дальше письма, вспомнил шипение в мензурке, красивые кисти дяди, его чёрные холодные глаза, напряжение, возникающее в его присутствии. Размышлял о словах Тимофея, что Луку Александровича связывает некая сделка с Дьяволом. И невдомёк камердинеру, что Лука Александрович может быть сам вышеупомянутым демоном. Однако кем бы он ни был, в их жилах течёт одна кровь, отсюда и чудные способности. Иван налил ещё вина, сделал большой глоток и улыбнулся. Тимофей побаивается Луки Александровича, считая его чародеем, колдуном, но видел бы он отца порождающего пламя только взглядом! или Софию, поднимающую в воздух шкафы и диваны; Гордея отращивающего свои отрубленные пальцы; и точно в зеркале самого себя в перевоплощённом Иване. Улыбка сошла с лица: их бы сожгли. Заживо сожгли в доме. И не видать ему больше Дурёхи, её пышного тела, загорелых, огрубевших от работы рук, толстых русых кос, торчащих из-под платка. «Анюта, — шепчет Иван, глядя на рубиновый бокал. — Завтра же увижу тебя. Иначе умру».
   Княгиня ограничилась чаем с мятой, распорядилась накормить отца и Гордея, каждого в его комнате. После чего проведав Софию, заглянув в кабинет Ивана (оба спали, одна закутавшись в одеяла, другой распростёршись на кушетке в кабинете), пошла в комнату Данилы справиться о его самочувствии, где застала Луку Александровича. Он не отходя, сидел у кровати больного.
   — Вы бы спустились поужинать, — вполголоса заговорила княгиня.
   — Благодарю, Пелагея Михайловна, но я не голоден, — отозвался Лука Александрович.
   — Ежели вы переживаете за Данилу, я пригляжу за ним, пока вы ужинаете. Тем более он выглядит куда лучше, чем нынче вечером, когда Иван принёс его.
   Данила, в самом деле, переменился в лучшую сторону. Побелевшие щёки налились румянцем, а синие губы порозовели.
    — Это только на первый взгляд. У него горячка. Боюсь, в себя он придёт не скоро. Дня три промучается.
   — Ох, бедный мальчик. Неужели ничего больше нельзя сделать, чтобы избавить его от страданий?  — забеспокоилась княгиня.
   — Всё, что было в моих силах, я уже сделал.
   — Может, мы зря так скоро отказались от помощи Павла Петровича? Я отправлю за ним, осмотр настоящего доктора не повредит.
   — Поступайте, так как находите нужным. — Лука Александрович поднялся с кресла. Лицо его исказила злоба, глаза сверкнули недобрым огнём. — Но помните, едва настоящий доктор переступит порог этой комнаты, я тотчас сниму с себя ответственность за здоровье и жизнь племянника.
   — Я, верно, задела ваши чувства. Право, я не хотела этого, — принялась извиняться княгиня, наблюдая, как Лука Александрович берёт с тумбочки бутыли, убирает в чемоданчик. Княгиня запаниковала: — Что вы делаете?
   — Освобождаю место, — бросил Лука Александрович, не глядя на княгиню. — Приготовленные мною лекарства вступят в реакцию с лекарствами, что принесёт настоящий доктор. Тогда начнётся борьба жизни и смерти за эту чистую, юную душу. Я уже вижу, как в судорогах будет биться тело племянника, тем временем настоящий доктор примется пускать кровь, но уверяю вас, это не поможет. Наблюдать сию картину я не намерен… — он подхватил чемоданчик и направился к двери.
   — Постойте! — взвизгнула княгиня. — Неужели вы бросаете нас?
   — Напротив. Я иду отдыхать.
   — Но, что, же делать мне? — в изумлении спросила княгиня.
   — Коли отправите за доктором, спросите у него…
   — Нет, нет, никакого доктора. Другого, доктора. Кроме вас. — Княгиня покраснела и опустила глаза.
    Лука Александрович вытянул губы в подобии улыбки.
   — Больному нужен покой. — Он указал княгине на дверь, подождал пока она выйдет, перешагнул порог, прикрыл за собой дверь. — Да и вам Пелагея Михайловна не помешало бы как следует выспаться. Могу предложить капли для сна…
   — Спасибо, не нужно, — испугалась она. — Покойной ночи.
   — Покойной ночи, Пелагея Михайловна.
   Княгиня, кивнув Луке Александровичу, поспешила к себе в спальню. Захлопнув за собой дверь, она заперла её на ключ, но вместо предвкушаемого спокойствия ощутила нарастающую тревогу. «Не к добру он приехал, ох, не к добру», — она перекрестилась и, поцеловав крест, принялась укладываться.