Тайна Арчеевых

Часть Первая. Глава 24

   В десять вечера в комнату Софии постучали. Оставив расчёску, запахнув капот, девушка поспешила открыть.
   На пороге стоял Лука Александрович.
   Сердце Софии при его появлении разбухло в груди, удары его стали тяжелы и глухи; кровь закипела, и всё внутри задрожало от нежности к этому холодному, словно выточенному из мрамора человеку.
   Не спрашивая разрешения, он вошёл в спальню барышни, прикрыл за собой дверь, заперев её на ключ, что торчал из замочной скважины. Фамильярность, с какою были совершены вышеперечисленные действия, привела Софию в ступор. Растерянная девушка замерла, глядела на дядю широко распахнутыми глазами с читаемым в них немым вопросом: «Что, собственно говоря, вы делаете?».
  — Милая моя птичка, — зашептал Лука Александрович, хватаясь за протянутые к нему пальчики,         — Я вижу, вы готовитесь ко сну, в то время, когда я собираюсь в дорогу!
   — Как?! — воскликнула София, сжимая крепкие руки дяди, — Вы уезжаете?
   — Не я, дитя моё, а мы уезжаем, — поправил Лука Александрович. Поднеся ручки Софии к губам, он поцеловал их одну за другой. — От того я удивлён видя вас в капоте, пусть он вам и к лицу.
   — Право, я не понимаю… — София высвободила пальцы, из рук дяди.
   — Разве не мы с вами нынче утром в саду говорили об обоюдном желании быть вместе? Или вы забыли о моём признании? Быть может, запамятовали и о поцелуе, что осчастливил меня, подарил надежду…
   — Тише, прошу вас, — покраснев, зашипела София. — Я ничего не забыла. Напротив, я помню каждое отдельно слово, что было вами произнесено. Верно, вы позабыли…
   — Об чём же? — приблизившись к Софии так, что едва не касался кончиком носа её гладкого белого лба спросил Лука Александрович.
   София задрожала от близости дяди, голова её закружилась, перед глазами всё поплыло; дабы не упасть, она схватилась за золотые пуговицы его камзола, стиснув их с такой силой, что после остался отпечаток на ладони.
   — Я не давала вам никаких обещаний…— Голос Софии оборвался, из груди вырвалось судорожное «Ох».
    Лука Александрович ощутив разрывающую сердце боль, волну дрожи, пробежавшую вдоль позвоночника и мысль, отказа, тысячью ледяных иголок пронзившую мозг, упал перед Софией на колени, стиснув в по-детски эгоистичных, жадных объятиях её ноги.
   — Прошу вас замолчите! — зашептал он, зарываясь лицом в капот девушки. — Неужто, я неверно расценил ваши слова, жесты, взгляды! О, презренный! Сердце моё разрывается от невыносимой боли. Милая, моя Соня! Ежели я вам настолько противен, извольте сказать мне об этом, немедленно и без утайки. Но знайте, ваш отказ навсегда лишит меня смысла жизни. Клянусь Богом, тотчас вынужден буду застрелиться; ведь потерять вас равносильно потерять самого себя.
   Он поднял на неё глаза.
   София с побледневшим лицом, в состоянии близком к истерике, не замечая, продолжала сжимать пуговицы камзола Луки Александровича. По лицу её струились крупные, прозрачные слёзы. Одна из них капнула на верхнюю губу обращённого к ней лица князя.
   — Вы плачете, — в изумлении, прошептал он. При движении губ, слезинка скатилась в их угол, впиталась, исчезла во рту.
   — Ваши слова приносят неистовую боль, ранят мою душу, точно удары хлыста! — София отпускает золотые пуговицы, руки её обнимают лицо дяди. Бархатные, блестящие от слёз глаза, пронзают чёрный каменный взгляд князя, на мгновение, делая его мягким, нежным, даже в какой-то мере кротким, что вселяет больший трепет в сердце девушки.— Хоть я и не давала вам обещаний, но сердце моё и душа отданы вам и принадлежат вам с того самого вечера, когда я впервые увидела вас после балу. Скажите разве возможно человеку жить отдельно от души? и счастлив ли тот, кто живёт, не слушая своего сердца? Конечно же, нет. Человек счастлив лишь тогда, когда душа его и тело находятся в гармонии. Вы сказали, что застрелитесь, ежели услышите от меня отказ.
   — Ей-богу застрелюсь! — выпалил Лука Александрович, крепче стискивая ноги Софии в своих объятиях.
   — Так знайте же, я не переживу вашей смерти. В тот же день я брошусь с отвесной скалы! Отныне, с этой самой секунды я ваша. Я принадлежу вам настолько, насколько раб может принадлежать своему господину. Делайте со мною что хотите…
   — О, милая моя Соня! — воскликнул Лука Александрович, беря обнимавшие его ладони в свои руки, с жадностью и благодарностью целуя их.
   — …Однако я смею просить у вас…
   — Всё что угодно, дитя моё! — Князь поднялся на ноги, продолжая целовать пальцы Софии.
   — Я пойду за вами куда угодно, сделаю всё, что вы пожелаете… — голос Софии задрожал, на глаза вновь навернулись слёзы. Она, было, отвела взгляд, но собрав остатки мужества, продолжала смотреть в глаза князя. — Я навсегда покину дом, в котором родилась, а главное порву любые отношения с семьёй. Они откажутся от меня.— Здесь она не удержалась и, всхлипнув, тихо заплакала.
   Князь ждал.
   — Маменька никогда не позволит нам пожениться, — после короткой паузы продолжила София.    — Вы здесь осведомлены. Мы оба знаем, что в её нежелании, даже протесте и кроется главная причина, вашего тайного прихода. Наш побег принесёт ей невыносимые страдания, впрочем, ваш визит с просьбой отдать меня вам в жёны, поселил бы в её истерзанной душе не меньше боли, возможно, даже больше. Я прошу дать мне время, проститься с нею, разумеется, так, чтобы она ни о чём не догадалась.
   — В этом и заключается ваша просьба? — брови князя изогнулись дугой, выказывающей некоторое удивление.
   — Это лишь её малая доля.
   — Сделайте милость, сообщите мне вашу истинную просьбу!
   — Извольте любить меня с той страстью, с которой вы давеча припадали предо мною на колени; стоять за меня с тем же жаром, с которым произносили речи и обращаться со мною с той же нежностью, с которой глядели на меня. Ведь ради вас я отказываюсь от семьи. Всю себя отдаю Вашей милости.
   На лице князя мелькнула едва заметная ухмылка, которую ослеплённая любовью София, расценила как прельщённую улыбку.
    — Обещаю, радость моя, вы не будете страдать от нехватки внимания. Я осыплю вас золотом, бриллиантами и лучшим жемчугом. Вы будете блистать на балах в самых дорогих нарядах Парижа, которые не смеют позволить себе даже дамы Света Петербурга. За вами будут увиваться сотни, нет, тысячи кавалеров, но, ни одного из них я не подпущу к вам на расстояние более двух метров. Будьте уверены, я застрелю их тотчас же, едва они перейдут дозволенные границы.
   Эта речь, а точнее самоуверенность с которой она была произнесена, произвела на Софию именно тот эффект, которого добивался князь. Одурманенная жаждой предвкушения светской, беззаботной жизни напоённой исключительно удовольствием и радостью, о которой она всегда мечтала, София бросилась к князю в объятия, растворяясь в его горячем поцелуе, готовая отправиться в путь в ту же секунду. Стоит ли говорить, что прощание с матерью само собой отошло на второй план, затянулось дымкой эгоистичного равнодушия, проснувшегося тщеславия?