Я оставляю их в надежде, что они поругаются и потом
потрахаются. Иду наверх и думаю о том, как можно было
бы переиначить вчерашнюю жалкую конфронтацию. И
представляю эту встречу как приключенческий фильм с
элементами экшена. Грэм будет циклопом. Мои родители
— неразумными детьми. Я в роли себя самого. В
финальной сцене я бью Грэма локтем в глаз, появляясь из
окна своей спальни. Звук такой, как на пляже, когда я
напрыгивал и давил выброшенных на берег медуз.
Потом представляю вчерашний вечер как романтический
фильм, только в нем больше страсти, нелегальных
китайских фейерверков и еще мистическая сюжетная
линия, связанная с бриллиантом.
Потом рисую папу в образе оборотня с волосатой грудью,
как у величайшего валлийского футболиста Райана
Гиггса. А потом принимаю решение.
Я встаю, тянусь через стол и открываю задвижку своего
подъемного окна с одним стеклом. Сажусь на стол, чтобы
приподнять нижнюю часть рамы. Поддев ее плечом,
поднимаю до конца; окно застревает на пол-пути, как
сломанная гильотина.
Я сажусь на подоконник, спустив ноги за окно, на
неровную серую стену. Ветер треплет челку на лбу.
Смотрю вниз, на розовый куст, и прикидываю, смягчит ли
он падение. Или можно нацелиться в старый желоб для
угля и безопасно скатиться на груду дров. Возвращаюсь в
комнату и беру лежащий на столе дневник. Первая
страница вырвана — Джордана взяла ее, чтобы
размножить и раздать всем в школе. Меня охватывает ностальгия. Я должен был знать, что
все так закончится. Вот еще один недостаток дневников:
они напоминают тебе, как много можно потерять за
