Белый лотос

Возвращение

По прошествии стольких лет, Тэхён не был уверен, что найдёт путь, когда-то совершаемый изо дня в день, который он, будучи подростком, мог бы пройти с закрытыми глазами. Узнают ли ноги маршрут, поведут ли туда, куда нужно? Сидя в электричке, он ехал в пригород Сеула, в сиротский приют, давший ему крышу над головой в первые годы жизни. Давние воспоминания уже не были тяжёлыми. Дружба, уют Тигриного лога, последующая жизнь золотого выветрили всё, от чего парень мог бы горевать, над чем плакать. Да и дело ли плакать мужчине? Приют был не лучшим местом для любого ребёнка. Даже если бы там не было равнодушных воспитательниц и алчных, зачастую жестоких директрис, всем детям не хватало бы любви и заботы от нескольких женщин, присматривающих почти за восьмьюдесятью брошенными сиротами. Упущенные и недосмотренные, они превращались в маленьких зверёнышей, способных жить лишь по законам дикого леса, либо сбиваясь в стайки, либо травя слабых, чтобы сильным жилось лучше и легче. Тэхён вспоминал свою мягкосердечность, свою доверчивость, он был отзывчивым и готовым поделиться всем, чем угодно мальчиком. Он с таким характером мог бы оказаться самым слабым, но избежал этого каким-то чудом, потому что были ребята ещё безвольнее и физически неразвитые, те, кому вряд ли повезло быть забранными приёмными родителями, неказистые и с каким-нибудь не преступным, но неприятным отклонением: кто-то писался в постели по ночам, кто-то заикался, кто-то рыдал не по делу или из-за мелочей, что позволяло налетать и добивать морально. Приезжающие иногда пары в первую очередь отвергали таких, и над ними был повод посмеяться у других, окончательно уничтожая какое-либо чувство собственного достоинства. Ошибочно думать, что оставленные в приюте, они должны были сделаться там со временем «старожилами» и начать гонять других. Нет, такое редко бывает, чаще же сломленные и привыкшие к унижениям, они, взрослея, не могли себя защитить даже от младших, не научившись объединяться и давать отпор. Тэхён знал, что такое буллинг, не понаслышке. И если в школах учеников мучают травлей, только пока они там находятся, то здесь это происходило круглосуточно. Он, тогда ещё не золотой, всеми силами пытался противостоять участию в злобных, отвратительных играх «сильных» приюта, но у него не было в этом поддержки, примера для другого поведения. Когда тебе шесть, семь, восемь лет, всё что ты можешь – это инстинктивно подстраиваться под нужды общества, решая один главный вопрос: выживать или погибать, становясь жертвой? Ви ненавидел себя, когда не вмешивался и стоял в стороне, пока у какого-нибудь мальчишки отбирали его любимую игрушку, пока заставляли стирать чьи-то вещи, пока вымазывали чёрным маркером лицо, чтобы на следующий день он не смог выйти к потенциальным усыновителям или просто, ради забавы, били. Внутри всё разрывалось, но тело сковывалось не то страхом, не то незнанием. Вмешаться – оказаться на стороне слабого. И вот, боясь разрушить прочную стену, защищающую тебя от нападок главных хулиганов, относящихся к тебе без презрения, ты скрываешь нервную дрожь, отворачиваешься, притворяешься, что не видишь, что происходит под носом, а то и выжимаешь из себя мученически гадкую, одобрительную улыбочку. А по ночам Тэхёну снилось, как он раскидывает плохишей, бьёт их, разгоняет подальше и помогает тому, кому хотел бы помочь днём, но не решился.
Примерно в те годы он и начал курить. Не отказался от предложения, когда сигарету протянул заводила всех беспорядков, нельзя было показывать, что ты не сможешь, как они, тайком от воспитателей покуривать за углом, что у тебя не хватит храбрости. Да и, как выяснилось, после нервного перенапряжения, когда снова не смог вмешаться и совесть ела поедом, сигарета расслабляла и приносила небольшое облегчение. Эмоции порой бушевали неудержимо, а показать их не позволял страх перед окружением. Однажды Тэхён до того досдерживал в себе ужас и отчаяние, наступившие из-за издевательств над заикой, что стал в голос смеяться, нервно, истерично, безудержно, а его смех подхватили товарищи, принявшие это за насмешку всё над той же жертвой. Отсмеявшись, с трудом успокоившись, Ви ушёл в туалет, закрылся, и долго-долго плакал, после чего впервые и попытался покончить с собой. И была больница, воспитательные речи с врачами и воспитательницами, ругань директрисы, что он навлечёт неприятности на приют, ведь о нём дурно подумают, если совсем ещё мальчишка режет себе вены! После возвращения в приют наступило отчуждение и прекращение какой-либо дружбы со сверстниками. Тэхён понял, что лучше быть одному, не поддерживать сильных, не быть среди слабых, нести ответственность за себя. Из-за его проявляющейся странности многие к нему и не полезли, не превратив в изгоя, а, скорее, образовав вокруг Ви ореол загадочности и неизвестности, которую, как и всё злобно-потустороннее, лучше не трогать. А потом появились они.
Ви хорошо помнил тот момент, когда стоял у забора, за пышным кустом обсыпенной нежно-розовой азалии, за которым ни из одного окна приюта не было видно курящего. Было ли облачно или солнечно, что это был за день недели – это Тэхён уже не вычленил бы в памяти, потому что никогда и не запоминал, не придавая по первости значения произошедшей встрече. Но сама она отложилась навсегда. К нему подошёл молодой мужчина, тогда казавшийся очень взрослым, бесконечно зрелым и, наверное, в глазах ребёнка находящимся где-то на границе старости. Сейчас Тэхён осознавал, что ему было лет двадцать пять, тридцать – не больше. Хороший костюм, мягкие манеры и спокойная речь не отпугнули мальчишку, напротив, привлекли. О чём была та беседа, Ви тоже уже не помнил, о чём-то незначительном и мимолётном. Мужчина не ругал и не воспитывал, глядя на то, как мальчишка курит, и это тоже послужило плюсом, причиной доверия. Все дети и подростки доверяют тому, кто их одобряет, поэтому часто происходят ссоры и конфликты самоутверждающейся молодёжи с родителями. Старшие слишком давят и поучают, не давая простора для собственных достижений, диктуя, а на тон диктатора всякому захочется делать по-своему, а то, что мальчишки и девчонки делают по-своему, вопреки родительской воле, естественно, осуждается. А люди всегда считают собственные деяния продолжением себя, и если критикуется дело, то критикуется и сам человек. Нет, конечно же, Тэхёна нельзя было критиковать в тот момент, чтобы заслужить его доверие, и мужчина предложил ему свою сигарету, сказав, что она лучше и качественнее, и что не стоит курить такие дешёвые и плохие сигареты, какие курит мальчишка. Но денег на дорогие сигареты, естественно, у Ви не было, а стыдясь того, что он курит что-то плохое, такое, что мужчина в костюме никогда не взял бы в рот, он при нём стал стараться не курить. А мужчина стал наведываться примерно раз-два в неделю. Он будто бы всё время шёл по пути откуда-то куда-то, с работы домой или вроде этого. Останавливался поболтать с Тэхёном, угощал сигаретой, говорил о жизни. О какой-то другой жизни, где у каждого был свой дом, где каждый покупал то, что хотел, где никто никем не командовал и никто не дрался, не обзывался. Тэхён не слышал в лексиконе мужчины плохих слов, просторечия, дурацкого кривляния и коверканья фраз, какое себе позволяют беспризорники. Незнакомец вызывал восхищение, ему хотелось соответствовать, подражать, следовать за ним его таинственным, неведомым маршрутом за забором приюта. Конечно, мальчишки регулярно перелазили через него и сбегали, они бывали в городе, но ориентировались в нём не очень, в основном изучив лишь близлежащий район – игровые площадки, магазины. Хотя если они заявлялись куда-то слишком часто или шумели, то в приют сообщали и жаловались, и тогда меры на какое-то время становились суровее, гуляли только под присмотром и на территории. А потом всё вновь ослаблялось, и сироты разбегались в разные стороны, как по полу цветные шарики, выпавшие из порвавшегося пакета.
Поэтому однажды, когда мужчина предложил пойти к нему в гости и выпить «хорошего чая», Тэхён перебрался через забор не думая и пошёл следом. Двухэтажный дом был шикарным – или казался таковым сироте – он восхищал и виделся громадным, каждая деталь интерьера была будто из музея, страшно коснуться. В доме был пожилой человек, как представил его мужчина – его отец. Он-то и заваривал «хороший чай», которым угощали. Тэхёну этот «хороший чай» показался на редкость гадким, горьким пойлом, но он глотал его с улыбкой, боясь показаться невежливым и быть выдворенным прочь. Закуски были сладкими, и стерпеть один недостаток, чтобы не лишиться другой радости, представлялось лёгким. Когда дедушка спросил, как ему чай, он быстро выпалил «хороший». Старик рассмеялся:
- Врать ты не умеешь. И это замечательно.
Пойманный с поличным, Тэхён едва не подскочил, чтобы убежать от стыда. Его подловили на лжи, и сейчас последует выговор, начнут кричать, читать морали, грозить пальцем и объяснять, что врать – плохо. Он задрожал, не умея извиниться, и с трудом поднял глаза к лицу старика, продолжая слышать добродушный смех, а не отчитывание. Ви посмотрел напротив себя чуть смелее. Старик мягко кивал, словно сам себе:
- Да, лицемерие – ужасная штука! Нужно держаться от неё подальше. И в этот дом её ещё никому не удалось пронести.
Тэхёну слово «лицемерие» показалось таким солидным, взрослым, весомым. Его не произносили в приюте, как и многие серьёзные, умные слова. Персонал говорил на канцелярском или односложном бытовом языке, подростки – на матерном. Здесь же возникло нечто другое. «Лицемерие»! Вот как назвалось притворство не только окружающих, но и его собственное, заставляющее ломаться в душе, боясь открыть рот, где не надо, говорить то, что совсем не думаешь. И здесь можно было избавиться от этого, выдохнуть и стать самим собой. Сам не зная как, впервые за долгое время, Ви улыбнулся старику. Так зародилась их дружба.
Как звали того мужчину, Тэхён так никогда и не узнал. Он представился господином Шином, и так им и остался, потом плавно куда-то исчезнув и перестав бывать как у приюта, так и в том доме. На третье или четвёртое чаепитие старик сказал, что Ви может приходить, когда пожелает, в любое время, угощаться, болтать с ним, ходить по дому, и когда мальчишка с радостью откликнулся и стал приходить сам, господин Шин растворился. Как сейчас понимал Тэхён, видимо, посредник, «вербовщик», выбранный за обходительность, очарование и умение находить общий язык со всеми, был уже не нужен. Но до сих пор дико было называть господина Шина вербовщиком и принимать то, что он «заманивал» новых адептов в Белый лотос. Ведь они, в самом деле, никогда не предлагали ему наркотики, не заставляли участвовать в гипнотизирующих молебнах, не истощали неведомыми постами, ни на кого не натравливали, не отправляли побираться и совершать преступления. Какая же это секта?! Но это был Белый лотос, тот же самый, что и этот, с которым столкнулись золотые. У того старика на запястье тоже была татуировка «ом мани падмэ хум».