Превосходная синяя печать/Zhong Ji Lan Yin

Глава 14. Воля к жизни

«Если он абсолютно изувечен психически, тебе нет смысла таскаться...»

Пройдя чуть больше пяти шагов, Су Цин ослаб. Силы покидали его — их не хватало даже на вдох. Стоило сделать глоток воздуха, тот комом застревал в глотке. Захочешь выйти прочь, и ошейник тебя остановит.

От нехватки кислорода конечности стыли, не слушались. На ватных ногах он упал, свернувшись, будто вернувшийся в утробу матери младенец.*

Пробиваясь через карниз крыши, на лицо падал солнечный свет — мягкий, теплый и немного колючий. Су Цин с трудом поднял голову, отчаянно выпрямляясь, намертво вцепился пальцами в грунт и, как скалолаз, прополз на шажок вперед.

Он тащил подбородок по земле, не обращая внимания, содрал ли кожу в кровь — в том месте жгло, но не болело. В эту секунду в сравнении со стимуляцией ошейника Су Цин вовсе не замечал крошечную боль от ударов и царапин.

Его пальцы впились в поверхность, и руки, что тяжело было назвать нежными, слишком быстро стерлись в кровь, до мяса содрались ногти, выступили вены. Су Цин извиваясь, как жирный червяк, прерывисто и часто дыша, прополз два шага и пал ниц, передохнуть. Привыкнув к новой волне боли, он опять направился вперед. 　

Су Цин считал себя эталоном упрямого, упертого барана. Когда-то он утопал в роскоши, катаясь, как сыр в масле. Деньги избаловали его, лишая облика человека — он даже не выносил горечь подъемов на учебу по утрам. Но сейчас, на грани отчаяния он мог стерпеть даже схожую с казнью «тысячи надрезов» боль. И продолжал двигаться дальше.

Поначалу его мозг мог еще немного функционировать, но мало-помалу, понемногу вся сила уходила на противостояние боли. И только слова Чэн Вэйчжи неоднократно повторялись в голове:

«Проведи для себя черту и смотри на нее время от времени, говоря себе, что ты никогда ее не пересечешь. Так ты всегда будешь знать, какой ты человек. И никогда в этой жизни не собьешься...»

Су Цин чувствовал, как проведенная черта непрерывно тянулась за ним, оставаясь позади — он сделал шаг, она подтянулась ближе, не позволяя обернуться.

Вырвавшись из дома, в тот самый момент, он вдруг подумал — пусть он как-никак был человеком, да хоть собакой — он не мог позволить какому-то невидимому ошейнику его удержать.