Я бы никогда не вернулся в тот маленький городок, где я вырос и откуда впоследствии меня забрал мой отец. Порой вспоминаю эти загнивающие закутки, старые полуразвалившиеся, а где-то до сих пор деревянные дома, свою оборванную и всего трижды стиранную с момента покупки мамой одежду, от которой несло за километр, всеобщая атмосфера страха будущего и настоящего, опасность, поджидавшая за каждым углом, так что даже просто выходя во двор приходилось брать с собой хотя бы складной нож. Помню, у нас был парень года на четыре меня старше, который вбил ржавые гвозди в биту шляпками вверх и с достоинством размахивал ею, если что-то или кто-то ему не нравился. Если бы вы его увидели, с трудом смогли бы поверить, что ему только исполнилось 11. На вид все 40, да и места он занимал как три взрослых мужика. Ну или мне так казалось, потому что я был размером с его руку. Самое противное я в нем считал то, что его отец был местным авторитетом, точно не знаю, кем именно из верхушки, но мать когда-то говорила мне ни за что к нему не приближаться. Поэтому этот Славик, которого мы за глаза прозвали "Свинота", вообще ни в чем себе не отказывал. В один момент не вытерпев его зазнайства, я подговорил нескольких мальчишек со двора, и мы нашей небольшой "бандой" из пяти шкетов окружили этого жиробаса. За несколько секунд до этого самый мелкий из нас утащил его биту и выбросил в мусорный контейнер, который поставили буквально месяц назад. Все мои соучастники разом накинулись на него, так, чтобы не дать ему ни малейшего шанса на движение. У меня была верёвка, а точнее канат, потому что я понимал, насколько легко эта громадина могла бы порвать обычные сложенные вчетверо нитки. В тот день я неплохо потренировался в бандаже. (А та девка, которая первая к нам в гримёрку зашла в Москве, ещё удивлялась, откуда у меня такие навыки в связывании, ха). Позже мы заткнули ему рот какими-то гнилыми тряпками, которые самый мелкий притащил всё с той же помойки, где он оставил биту. Затем мы разом схватились за обезвреженную тушу Славика, протащили метров шестьдесят и выбросили в какую-то строительную яму, которая находилась как раз неподалёку от нашего двора. На тот момент стало уже темно, а наши окрестности освещались плохо, так что нас тогда никто не заметил. Иногда он повизгивал, так что я вместе с остальными бил его по рёбрам, пока не угомонится. Это было забавно: стоило нам услышать хоть малейший писк, изданный Славиком, мы все тут же останавливались, переставали его тащить, становились по бокам и принимались пинать его ногами. Жиробас понял всё с первого раза, но, видимо, ему не нравилось, когда его затылок и щёки обтирались об асфальт, поэтому было слишком больно, чтобы молчать. Мне не было жаль его. Славик столько раз колотил меня по ногам своей битой, что меня просто переполняла ненависть к этому огромному куску жира. Наверное, если бы я мог, я бы разрезал его на части, вытащил самые жирные куски и расфасовал бы всё получившееся по пакетикам, а потом топил бы на водяной бане и использовал бы вместо растительного масла. В общем, мы скатили его тело в эту яму. Из-за темноты мы увидели лишь то, как Славик скрылся из виду. Казалось, что это целая пропасть. На следующий день уже весь двор искал бедного пропавшего мальчика. По двору ходили огромные собаки-ищейки. Им давали понюхать какие-то огромного размера для обычного ребёнка ботинки. Но мы с ребятами смогли отмазаться. Всё-таки мы вместе играли, так что немудрено, что от нас тоже пахнет пропавшим. Представьте что почувствовал каждый из нас, когда мы увидели, что ту яму, в которую мы накануне столкнули Славика, залили цементом до самых краёв. Все остальные мальчики тут же убежали, один даже расплакался. А я ещё долго стоял, глядя на застывающий бетон и торчащую из него арматуру. В голове распространялся шипящий гул, постепенно овладевавший мной, но я никак не мог понять, что именно со мной происходило. Мышцы рта подрагивали, и я это прекрасно чувствовал. А когда я повернулся к единственной строительной машине, оставшейся на этом пустыре, то смог разглядеть свое отражение. Всё было как прежде, кроме одной детали. Я впервые за долгое время улыбался так широко, что никак не мог расслабить мышцы лица.
