Истинная Блядь

Часть 56

Всё последующие недели Хван приходил только по ночам, и уже не уходил.

Спал рядом и не старался залезть в трусы, а лишь с мазохистским удовольствием целовал каждую ночь, долго и отчаянно, будто в последний раз. После, отстранялся, а Феликс, что отдавался страстному порыву, чувствуя себя унижено, сбегал на другой край кровати, но утром всё равно находил себя в объятиях мужчины, который занимал треть кровати, сжимал его в охапке, словно хищник добычу, а стоило пошевелиться протестующе рычал.

В основном молчал. Днём порознь, ночь вместе. Редкие завтраки вместе проходили как на похоронах. Перед сном сажал на колени и долго гладил живот, зарывался носом в волосах, и зажмуривался, рвано дыша. Феликс каждый раз чувствовал под задницей твердый, внушительный бугор, но альфа позволял себе только поцелуи и скупые ласки.

Феликс врал себе, что продолжает испытывает ненависть. Воздержание, гормоны, беременность, а может и феромон истинного, превратили его в будто скулящую в течку омегу, желание выкручивало кости, в паху горело всю ночь, пока Хван находился рядом, и обострённое обоняние дразнило запахом его возбуждения, но тот не прикасался к нему.

Хван ложился рядом, и не мог заснуть часами. Невесомо гладил волосы и щеки спящего, мучая себя воспоминаниями тихих стонов, трепетных прикосновений маленьких пальчиков на своей шее, и тугой бархат тесной, мокрой дырочки. Горячие, сухие волны тут же прокатывались по телу, оседая ноющей тяжестью в паху, а кончик языка пощипывал от вкуса омеги, что вре́зался в память навсегда.

До помешательства хотелось ощутить его снова, но нельзя.

Вставал и шёл в ванную. Рука накрывала подрагивающий от напряжения член, и закрыв глаза, за несколько протяжных движений кончал. Оргазм разносил острую, почти болезненную разрядку. Физическую, но не моральную.

Когда было совсем невмоготу, уезжал в командировки, короткие, чтобы окончательно не сойти с ума и не наброситься на беременного.
Оставлял вместо себя Бан Чана, как бы там ни было, он доверял ему, да и омега к нему привязался. Тот следил за состоянием омеги, и докладывал чуть ли не каждый час о его состоянии.

Иногда Хван заменял охрану днём, когда находил время, и гулял с ним в саду, интересуясь его состоянием, мягко оглаживая уже заметный живот, и даря мимолётные взгляды. Феликс решил что альфа просто хотел быть рядом с ребёнком, приручал к своему долгому присутствию, к сильной отцовской энергетике. Его руки горячие, прожигали кожу, тепло проникало внутрь и малыш чувствовал отца, потому что впервые он мягко толкнулся именно ему в ладонь.

Хван замирал в эти моменты. Он хотел остановить время, забыть всё и просто наслаждаться проиходящим. Воздух из лёгких выбивало, неописуемая радость обволакивала изнутри, каждый раз взрываясь словно проснувшийся вулкан, и раскалённой лавой окончательно растапливал лёд внутри него.

Он не пропускал ни одного обследования, беспрекословно возвращался из своих бесконечных командировок, держал под контролем каждый чих омеги, охраны и прислуги в доме стало ещё больше, а врач приходил почти каждую неделю.

А ещё в соседней комнате подготовили детскую. Милый уютный уголок был обставлен лучшей удобной мебелью, которая уже готова была встречать маленького постояльца.

Хван смотрел на Феликса и понимал что роды близко и нужно уже что-то решать. В очередной раз. Опять.

Мучительно было смотреть на его маленькое, мягкое и такое обожаемое тело, что было украшено милым выпуклым животиком, который заботливо поддерживался снизу руками, когда тот гулял по саду, и не сметь коснуться его.

Блять, это его омега, полностью, всё в нём принадлежит ему! Абсолютно всё! Но назидающие слова отца как нож в сердце. И Хван опять там. В кабинете родителя.

- Твой папа бросил тебя. Ты ему не нужен. Он долбанная шлюха, о которой знает вся округа! Он опозорил меня и тебя, а ты плачешь по нему? - он схватил фото папы, что нашёл под подушкой маленького Джина, грубо смял в руке, и швырнул в урну,
- Ты никогда не сделаешь такую же ошибку! Никогда не свяжешься со шлюхой!

Хван словно со стороны видит себя маленького, трясущегося в истерических слезах, что дрожит перед отцом, и единственное что он тогда ощущал, это как ненависть била ключом. Он возненавидел папу, который не заслуживал его слёз, не заслуживал даже презрения. Злоба и ярость росли в маленьком альфе вместе с ним. Засели плотно, глубоко. Запечатаны. И эта раскаленная волна накрывала каждый день и не отпускала. Не позволяла вырваться. И раз за разом он переживает один и тот же момент, а порочный круг не разорвать.

Но Феликс...

Отныне, Хван Хёнджин непонаслышке знает, как выглядит ад. Теперь он знает, сколько синонимов у слова «боль». Сколько оттенков и подтекстов. Он испытывает все на себе каждый раз находясь рядом со своей истинной блядью.