Bondage.|| jenkook

Part 3.

Чонгука разрывает от ненависти. Он чувствует её каждой клеточкой кожи и даже глубже — души. Усмехается и думает, что многие очень сомневаются в её наличии. Но она есть, одна на двоих с человеком, что сейчас в его ногах корчится от боли и задыхается от переизбытка ощущений. У Чона всё трепещет внутри чужими чувствами. Клокочет и взрывается лавовыми пузырями. На лице его саба невообразимая смесь эмоций. Спектр такой яркий и широкий, что впору удавиться, но Чонгуку нравится. Нравится яркое чувство несломимой, кажется, ненависти вкупе с непокорностью. Он велит увести её прочь с глаз, такой переполненного несвойственной сабмиссивам гордыни и неспособности переступить через себя.

В Чон Чонгуке кипит и собственная злость. Но она иная, не такая острая. Она направлена на весь мир сразу и ни на что вместе с тем. Он не любит, когда кто-то пользуется тем, что принадлежит ему. А Ким Дженни, несомненно и совершенно точно, полностью принадлежит Чон Чонгуку. Так решила природа, и как бы то ни хотела принимать бывшая принцесса,иного ей не дано. И теперь Дженни больше ничья кроме Чонгука. Ему принадлежат переполненные злобой угольные глаза и рассечённые чем-то губы, ему принадлежат острые ключицы и содранные скулы. Ким Дженни полностью его — вплоть до кончиков теперь уже выжженных волос. Он знал, что это разозлит его горделивую саба. И оттого желание сделать так, как хочется самому, прожигало молодого принца изнутри.
Дженни хотелось ломать.
До треска костей и несдержанных криков боли, до зубовного скрежета, до вытекающей изо рта смеси крови и слюны. Хотелось сломать в ней всё. Вытрясти ненужную гордость, выдрать с корнем непокорность и искрошить в ничто характер. Сдавливать чужую бледную шею до синяков по коже и красных пятен перед глазами, выворачивать руки и... Владеть. Владеть чужим миром, чужим сердцем, чужим телом. Доказать и показать, что он, Чон Чонгук, теперь точка отсчёта вселенной, он единственная вера и единственная правда для Ким Дженни. Чонгука пожирало чувство власти над собственной девушкой и чужие метания. Кипящая ненависть и неспособность сопротивляться. Доминанту. И, что самое страшное, своему собственному желанию подчиниться. Пасть ниц на колени или полностью зависеть всем своим естеством от одного единственного человека, чьё имя, словно страшный пожар, разрослось по ключицам витиеватой надписью. Она и этому сопротивляется. Чонгук не уверен, из-за чьей именно злобы внутри он решительно направился в подвалы замка.
Ему хотелось рвать и метать, уничтожать всё на своём пути и заставить любого, кто прикасался к его вещи, поплатиться за это. В этом месте всегда пахло сыростью, гнилью и мочой, заставляя всякий раз парня хмуриться и кривить нос, в надежде, что запах, если не уйдёт совсем, то хоть немного перестанет забивать нос. Найти виновных не составило труда. Во-первых, покрывать кого-либо среди слуг Чон Чонгука было не в чести, а во-вторых жестоко каралось. Он зашел вовремя. В дверях одной из камер стояла грузная и мерзкая даже по меркам Чонгука женщина, опершаяся широкой спиной в сальных одеждах о стену. Её звали Маргарет и единственное, что в ней было хорошего, — она всегда выбирала лучших сабов, прекрасно ориентируясь во вкусах принца. Сейчас же она наблюдала, как саба, которого вот уже этим вечером велят подать Чону,жадно насилуют двое охранников. Они затыкают рот и выкручивают руки, но саб и не особо сопротивляется, лишь стонет от боли под двумя тяжелыми телами. Такого наследный принц королевства никогда не прощал. И не простил в этот раз. Когда он громко похлопал в ладоши, он может поклясться, застыла даже пыль в воздухе. Маргарет тут же испуганно вскочила и начала поправлять подолы своего грязного платья, то и дело взволнованно глядя на своего Господина. Двое охранников же шокировано оглядывались, бешено вращая глазами в стороны, словно бы надеясь, что это поможет избежать неминуемого наказания. — И давно ты, Маргарет, потеряла страх и посмела думать, что смеешь трогать моё? — Я, Господин... — вся её грубость тут же превратилась в робость, и вот уже она не знала, куда деть руки, что говорить и как выкручиваться, — Ваше Высочество, я... — Мне плевать на эту шавку в ваших ногах, но я не помню, чтобы просил или разрешал причинять вред моей сабу. Принц говорил спокойно и вкрадчиво, могло даже показаться, что он равнодушен и просто напоминает о том, что делать так нельзя. Однако стоило Маргарет поднять глаза на парня, как она тут же поняла, что он действительно напоминает: «Так делать нельзя». Всем своим подданным. Через десять минут в кузнечной все слышали дикие, мало чем напоминающие человеческие, крики. Слуги пугливо закрывали своим детям глаза руками и прятали за подолами юбок, из всех углов помещения разносились сдавленные ахи и охи. Девушки жмурились и прикрывали ладошками рот, парни неприятно кривились. Кто-то поспешил наружу, выворачивая на всеобщее обозрение содержимое своего желудка, а кто-то пораженно оставался смотреть на то, как их наследный принц прожигает насквозь раскалённым железным прутом сложенные друг на друга ладони охранников и Маргарет. Он делал это не особо умело, но с лихвой окупал мастерство энтузиазмом. Они молили о пощаде и орали от боли, измазывая лицо в слезах, соплях и слюнях. Это было крайне неприятное зрелище. Кровь шипела и пузырилась на красном жгучем металле, вокруг пахло жженым мясом и страхом. Кто-то из охранников обмочился, но никто не посчитал это постыдным. Даже, пожалуй, он сам. Они дрожали не в силах терпеть резкую, постоянно нарастающую боль и всё кричали. Прут неохотно проходил сквозь слои плоти, но Чонгук старался, и это давало свои плоды, — с хрустом и стонами железяка всё же прошила их руки насквозь, достигая стальной сердцевины наковальни. Выдирать обратно оказалось сложнее и больнее, что, впрочем, устраивало принца. — И так будет с каждым, кто посмеет коснуться моей саба! — голос был властным и громким, он разносился ужасом по телу каждого присутствующего в помещении человека. Он скинул окровавленный прут в сторону и обратился к прижимающим к себе дырявые ладони трём подчинённым. — Думаю, этого достаточно для первого раза. Бегите. Бегите так далеко, как только сможете убежать. Я больше не желаю видеть вас в своём замке! Вы хотели пощады, так держите её, — я даю вам шанс убежать!
Они не ждали и секунды, срываясь на бег в тот же миг, как наследный принц окончил свою речь. Они стонали и роняли свою кровь, оставляя за собой испачканный грязный след, и наверняка не могли нарадоваться тому, что всё же живы. Чон выждал несколько минут, разглядывая своих напуганных слуг, и полным жестокого холода голосом огласил: — Спустить собак. И после лишь ушел, веля подать ужин и озаряя всех подчинённых оскалом своей улыбки. У него было ещё слишком много дел, и он решил, что поинтересуется позже о том, как отреагировала на его ухаживания Дженни,которую он велел спустить в одно из подвальных, но в этот раз чистых, помещений.
Это пробуждение было не из лучших в жизни Джен,потому что сегодня она вдруг проснулась не от того, что кто-то слабо толкал её в плечо, а от резкого холода, пронизывающего каждую клеточку её тела. Всё вокруг было мокрым, и капли одна за одной скатывались с её всё ещё непривычно белых волос. Она шокировано распахнула глаза и загнанно дышала,не в силах успокоить заходящееся сердце. Одежда неприятно липла к коже и пузырилась на теле воздухом, а кожу стягивало от заживающих борозд, оставленных плетью. У неё болело всё, но теперь ко всему прочему её ещё и пробивало дрожью холода. Служанка жалостливо посмотрела, но всё же ушла, ничего не сказав и уволакивая деревянный таз за собой. Она не знала,что делать, и потому лишь разглядывала лоскуты ткани, коими ей обмотали запястья, чтобы оковы не так натирали. Они были пыльными и местами испачканными, а теперь ещё и серо-намокшими, напоминая собой те обветшалые лохмотья, коими в её замке слуги мыли подвалы.
В некоторых местах по мокрой ткани начали расползаться бледно-розовые пятна, и Дженни,немного покривившись, начала аккуратно, насколько это было возможно будучи закованной,стягивать их с себя, шипя от неприятного саднящего ощущения. Запястья её были растёрты в кровь и доставляли боль даже от едва уловимого движения. На коленях образовались кровавые корки, размокающие сейчас под стекающей по ногам водой. Ким морщилась от любого движения и всё пыталась найти более-менее комфортное положение, но у неё никак не получалось, ибо всё её тело было покрыто синяками и алыми полосами плети. Она сидела и разглядывала через маленькое зарешеченное окошко, как по небу плывут белые облака. Утро едва разгорелось голубым огнём небес и теперь беззаботно жило своей жизнью. Джен завидовала сейчас и небу, и облакам, ведь те были вольны, от них пахло свободой, и они никому не принадлежали. На них не были высечены острые имена, и это лишь распаляло пассивную ненависть принцессы к небу, ведь оно было столь безмятежно в своём существовании, что заставляло безвольно опасть девушку к земле.