Последнее преступление

Часть 31

- Фрэнки...

Фрэнк зажмурил глаза, содрогаясь от тихого шепота, который теплым дыханием мягко коснулся его шеи. Он скучал. Он так невыносимо скучал по его голосу, по глазам, по сладкому запаху парфюма и горечи сигарет, по его прохладным нежным рукам. Но теперь его присутствие приносило только еще больше боли. Стало лишь в десять раз тяжелее.

Сухие теплые губы оставили осторожный поцелуй возле уха. Шумный выдох Фрэнка наполнил собой застывшую тишину. Он с трудом ловил приоткрытыми губами воздух, содрогаясь от первого прикосновения спустя столько времени. Фрэнк думал, что забыл. Забыл, как это – ощущать его губы на своей коже и чувствовать его опаляющее дыхание. Но это оказалось лишь самообманом. Он помнил об этом каждую секунду, и словно еще вчера они лежали в объятьях друг друга, самозабвенно делясь теплом.

- Фрэнки...

Тихий голос художника сорвался, превращаясь в надрывный, до невозможности полный отчаяния. Его тонкие дрожащие пальцы скользнули по шее Фрэнка, оставляя на ней армию мурашек. Убийца стиснул зубы, против воли поворачиваясь к нему. Все происходящее было уже выше его сил. Его разрывали собственные чувства. Никуда не девшаяся душащая любовь к Джерарду и в то же время невероятно горькая ненависть к нему. Он одновременно любил и ненавидел его. И Фрэнк даже не мог представить, что хуже: ненавидеть любимого или любить того, кого он ненавидел.

- Фрэнки...

Горький, но до одурения желанный поцелуй остался на уголке губ Фрэнка. Ему казалось, что он задыхается. Прохладная рука гладила его щеку, слишком остро контрастируя на фоне обжигающих губ, которые беспорядочно бродили по его лицу, целуя его глаза, лоб, скулы...

- Мой мальчик, - надрывно шептал художник, - мой. Мой Фрэнки. Ты только мой. Я так скучаю по тебе. Ты так сильно мне нужен. Только ты один...

- Джерард... - Фрэнк цеплялся руками за его кофту, переставая чувствовать что-либо, кроме него.

- Я не могу без тебя, - Джерард оставлял все больше поцелуев, все настойчивее, - прости меня, прости меня, мой хороший...

- Джерард... не надо... - неразборчиво бормотал Фрэнк, не в силах остановить художника, - пожалуйста, прекрати...

Но Джерард не переставал осыпать его лицо нежными поцелуями, прижимая к себе. Он не мог остановиться. Казалось, он слишком долго ждал этого. Ждал момента, когда снова встретит Фрэнка, когда сможет прикоснуться к нему.

- Я не отпущу тебя. Ни за что.

- Перестань, - успел чуть слышно выдохнуть Фрэнк, прежде чем сухие губы художника наконец добрались до его собственных.

Глаза приоткрылись с трудом, но их тут же пришлось зажмурить, потому что осеннее солнце светило прямо в окно, которое Фрэнк, как и всегда, забыл зашторить с вечера. Он через силу перевернулся на спину и лениво натянул на лицо одеяло, чувствуя, что тело ломит так, словно вчера он весь день таскал на себе кирпичи, хотя ничего такого на самом-то деле и не было. В висках уже начинало гудеть, и парню оставалось лишь надеяться, что все это – не что иное, как совпадения, и он не простыл, бегая в конце октября все еще в легкой куртке.

Вставать жутко не хотелось, да и дел у Фрэнка на сегодняшний день не было, так что он с чистой совестью мог хоть до ночи проваляться в кровати, но что-то все равно заставило его вылезти из-под теплого одеяла и, простонав от холода, натянуть футболку и штаны. Иногда он и сам не понимал, почему поступал против своей воли, как будто порой его мозг и тело отказывались согласовывать свои действия.

Все еще постукивая зубами и понимая, что так и будет мерзнуть спросонья, пока не выпьет горячего чая или кофе, Фрэнк медленно двинулся на кухню, но, уже толкнув дверь комнаты от себя, остановился. Его внимание привлек потрепанный календарь, висевший на стене с ободранными обоями.

Фрэнк развернулся к нему лицом. Руки безжизненно повисли вдоль туловища, а в сознании всплывали обрывки сна, медленно собираясь в целую картину. Темные длинные волосы упали на глаза парня, когда он низко опустил голову, замирая на какое-то время и думая о чем-то своем. После этого он снова взглянул на календарь, упираясь руками в стены по бокам от него, и стал считать дни начиная от той даты, которая была несколько раз небрежно обведена черной ручкой. Спустя минуту он закончил, насчитав сто восемьдесят четыре дня – полгода.

Свой изначальный маршрут Фрэнк изменил, свернув не на кухню, а в ванную. Теперь он уже был уверен, что чай ему точно не поможет. Хотя и насчет душа он очень сомневался. Во всяком случае, теперь он знал, что утреннее недомогание никак не связано с его здоровьем. Физическим. Правда, взглянув на Фрэнка, с трудом можно было поверить, что он действительно здоров.

Пока вода быстро лилась из крана, заполняя своим шумом ванную, Фрэнк стоял напротив зеркала, рассматривая свое бледное, исхудалое лицо, которое обрамляли теперь уже совсем длинные волосы. Под блеклыми глазами залегли темные пятна, хотя спал Фрэнк не так уж и мало, вполне достаточно. Подбородок покрылся жесткой щетиной, по которой Фрэнк небрежно провел рукой, заправляя прядь волос за ухо. Одним словом, выглядел он крайне плохо, хотя на деле чувствовал себя нормально. Но он уже давно привык к своему мертвецкому виду и не обращал на это внимания. Это стало нормой. До сегодняшнего утра.

Вздохнув, Фрэнк уставился в отражение своих пустых глаз, постукивая пальцем по раковине, и тихо спросил:

- Ты даже после смерти не перестанешь меня мучить, да? – на губах заиграла нездоровая ухмылка. – Конечно, тебе без меня скучно в аду.

Повернув голову чуть в сторону, Фрэнк посмотрел на татуировку на шее. Он столько раз бессмысленно расцарапывал ее ногтями, забинтовывал и скрывал под пластырем, носил водолазки с высоким горлом, а теперь осенью всегда выходил из дома с обмотанным вокруг шеи шарфом.

Он хотел свести ее. Но не свел. Не смог.

Скорпион по-прежнему красовался на его коже.

Скорпион – это единственное, что осталось у убийцы от его художника.

Смерть Джерарда подорвала Фрэнка. Подорвала настолько сильно, что он едва ли не задумывался о том, чтобы свести счеты с жизнью в первые недели после его гибели. На этот раз Фрэнк чувствовал, что его душа действительно умерла. Из него как будто вытащили все то немногое, что сохранилось, и теперь он был абсолютно пустым.

Фрэнк знал, что ему оставалось только научиться существовать, научиться не чувствовать боль, свыкнуться с ней. Либо пустить пулю себе в лоб. Он выбрал первое. Просто потому, что научился ценить жизнь. Научился понимать чувства окружающих. Того безумия потери, которое испытывал сам, Фрэнк не пожелал бы никому. И он ни за что не мог причинить такую невероятную боль Мартину или Марте. Поэтому он продолжил жить с этим.

Дни стали не просто серыми и однообразными, как раньше. Они стали абсолютно черными. Фрэнк просыпался каждое утро с надеждой скорого наступления ночи. Он не хотел видеть ни солнце, ни людей, ни город. Ничего. Отныне его единственными друзьями стали выкалывающая глаза темнота и оглушающая тишина. С ними он чувствовал себя словно в коконе. Он прятался в них ото всех. От живых и мертвых. И если бы он мог, он бы остался в своем коконе до конца жизни, какой бы длинной или, наоборот, короткой она ни была. Во всяком случае, этого Фрэнк действительно хотел в первое время. До тех пор, пока вдруг не начал бояться тьмы и молчания. Они стали пугать его так сильно, что иногда он не мог вернуться домой, бродя всю ночь по улицам города, либо просиживая до утра в каком-нибудь баре, в котором непременно напивался и потом с трудом волокся на ватных ногах восвояси, где просто падал на пол, не доходя до спальни, и засыпал.

Но причина этого страха заключалась не в простой боязни неизвестности, какую обычно испытывают дети. Вовсе не в этом.

Фрэнк постоянно улавливал в темноте пугающий силуэт. Проснувшись однажды ночью и увидев стоящего у кровати художника, Фрэнк почти был готов умереть от ужаса. С того раза этот явственный кошмар продолжал преследовать его снова и снова. К силуэту иногда прибавлялся шепот, и тогда Фрэнк, трясясь ненормальной дрожью, с головой накрывался одеялом и закрывал уши руками, понимая, что все это на самом деле бесполезно. Потому что все происходящее было не чем иным, как его воспаленной фантазией. Фрэнк понимал это четко и ясно, но продолжал бояться шуток своего разума, которые норовили свести его с ума. Поэтому он и стал уходить на ночь из дома, и у него получалось сбегать от собственного кошмара, будто тот обитал в его спальне и не мог покинуть ее. Но и это не могло продолжаться бесконечно.

В один вечер Фрэнк все же не выдержал. Набравшись храбрости и подбодрив себя бутылкой дешевого коньяка из местного магазина, он остался дома. Когда ночь накрыла город, а весь свет в квартире был потушен, Фрэнк наконец встретился лицом к лицу со своей больной иллюзией. Алкоголь сделал свое дело, успокоив парня. Он бесстрашно вглядывался в темноту, рассматривая черный силуэт и не имея ни малейшего сомнения насчет того, что это его художник. Пытаться заговорить с ним, Фрэнк, правда, все равно боялся. Поэтому в ту ночь он просто немного подвинулся к краю кровати, немым жестом приглашая сотканного его сознанием призрака.

Так Фрэнк пролежал с ним до самого утра. Подсунув руки под щеку, он просто разглядывал в темноте родные черты лица. Всматривался в блеклые глаза. Как только за окном начало светать, силуэт художника растворился, не оставляя от себя ни следа, а парень погрузился в безмятежный сон.

С тех пор Фрэнк перестал его бояться.

Он стал проводить с ним каждую ночь.

Они всегда просто лежали друг напротив друга, вглядываясь в глаза. Иногда художник приходил к нему в том самом образе, в котором Фрэнк впервые увидел его. Нежный и робкий, с необычными серебристыми волосами. А иногда такой, каким Фрэнк встретил его в последний раз: немного дерзкий брюнет с чуть резковатыми чертами лица. Порой он слабо улыбался Фрэнку уголком губ, а в другой раз мог смотреть тем пронзительным ледяным взглядом. Но Фрэнку было все равно, каким он видел его. Он просто получал каждую ночь свою порцию боли и агонии, а под утро засыпал.

Последняя стадия наступавшего сумасшествия настала тогда, когда очередным утром нереальный призрак художника окончательно изнурил Фрэнка, и тот слег с нервным истощением, совершенно отключившись от внешнего мира почти на две недели.

Все это Фрэнк пережил в первые три месяца после аварии.

Вновь встав на ноги, он стал глотать снотворное и сознательно избегать ночных встреч. И, к его счастью, таблетки помогли. Он перестал видеть и слышать Джерарда по ночам. Он перестал думать о нем вообще. А потом и перестал нуждаться в медикаментах, вернув себе возможность спокойно спать и существовать.

И вот сегодняшнее сновидение выбило из Фрэнка весь дух. Сегодня было ровно полгода, как из его жизни исчезло самое дорогое, что у него было. И, словно в напоминание, художник так бесцеремонно явился в его сон, опять подрывая тот хрупкий фундамент, который Фрэнку удалось выстроить с таким огромным трудом.

Убийца давно понял, что вода не смывает ни капли всего того тяжкого груза, который ежесекундно давил на его плечи, поэтому из ванной он выбрался довольно быстро. У него не было настроения заниматься самобичеванием, стоя под прохладными струями и размышляя обо всем пережитом им.

Так как весь день у Фрэнка был свободен, он незамедлительно принял решение, что сегодня во что бы то ни стало должен выйти на улицу и прогуляться. Пускай на самом деле ему этого совсем не хотелось и он с превеликим удовольствием остался бы дома, но за последнее время он успел так идеально выучить себя, что прекрасно понимал: ничем хорошим именно сегодня сидение дома не кончится. Да и к тому же он действительно уже довольно давно никуда не выходил. А свежий воздух был ему просто необходим.

После душа Фрэнк лениво перекочевал на кухню, первым же делом подходя к окну и выглядывая на улицу. К его удивлению, дождь наконец-то прекратился, и даже тучи уже с самого утра успели немного расступиться. Парень очень понадеялся, что к тому моменту, когда он все-таки соберется и соизволит выползти из дома, погода разгуляется и ему не придется мокнуть под холодными осенними каплями. Все же болеть ему абсолютно не хотелось, у него и так не было сил.

По сравнению с прежним местом обитания, новая квартирка Фрэнка походила на совершенно нормальное, с пригодными для человека условиями жилище. У него была горячая вода, хорошая кровать и даже чайник. Последнее он холил и лелеял как какое-то сокровище. Теперь уже он не имел ни малейшего понятия, как раньше жил без чайника и чая. Небольшая коробочка, из которой сладко пахло ягодами, всегда стояла на одной из полок, а стоило ее содержимому подойти к концу, как Фрэнк тут же мчался в магазин за новой упаковкой, и ему было все равно даже на время суток. Только вот тот чай с тонким земляничным ароматом он так и не смог отыскать, сколько бы ни пытался.

Несмотря на абсолютно ужасное утро, сбившее с привычного настроя, Фрэнк не изменил своим привычкам и, вскипятив воду, налил полную чашку, прихватил почти опустевшую пачку печенья и направился в комнату, чтобы позавтракать там, устроившись перед телевизором. Раньше Фрэнк не смотрел его хотя бы по той простой причине, что данная техника у него отсутствовала. Теперь же он бы не особо расстроился, если бы у него, как и прежде, не было говорливого ящика. Парень лишь изредка смотрел новости, в остальное время не приближался к нему, даже элементарно ленясь смахнуть пыль.

Стоило только перешагнуть порог комнаты, как мобильник, валяющийся на диване, стал разрываться в требовательном звонке. Фрэнк быстро двинулся к журнальному столику, собираясь поставить на него кружку и положить печенье, чтобы освободить руки, но тем самым расплескал горячий чай, обжигая пальцы и матерясь на всю квартиру. Звонившего человека он успел проклясть бесконечное количество раз, прежде чем все-таки добрался до телефона.

Номер на дисплее был незнакомым, и Фрэнк нахмурился, нажимая кнопку принятия вызова и напряженно поднося мобильник к уху.

- Да? – даже не пытаясь скрыть своего недовольства, буркнул парень пока еще осипшим со сна голосом. Интонация получилась более чем грозная. Но собеседника, коим оказалась какая-то девушка, это ничуть не смутило.

- Добрый день! – весело прощебетала она, а у Фрэнка резко свело лицо от беспричинной злобы. – Вас беспокоит представитель компании...

- Недобрый, до свидания, - отчеканил Фрэнк, отключаясь и кидая телефон обратно на диван.

В другой раз он бы тоже вряд ли стал ее слушать, но уж точно ответил бы как-нибудь более вежливо. В другой раз, но не сейчас. Сейчас его не грызла и совесть, абсолютно. Он даже, наверное, пожалел, что не нахамил ей и не испортил настроение кому-то еще в этом мире, помимо себя. Страдать гораздо легче, когда ты знаешь, что кому-то еще тоже плохо. Отвратительный принцип, для которого Фрэнк был готов сделать исключение именно сегодня. Он не хотел бороться с болью в одиночку, он стал озлобленным и желал, чтобы всем вокруг тоже было плохо, а не только ему одному.

Телевизор парень все же включать не стал. Побоялся просто–напросто запустить в него кружкой, случайно услышав что-нибудь, что могло бы окончательно вывести его из себя. В данное время это могла быть любая мелочь, любая глупость.

Жизнь в городе, как и всегда, кипела, подчиняясь правилам, ведомым ей одной. Только Фрэнк все никак не мог вписаться в нее и найти свое место. Казалось, что куда бы он ни отправился, куда бы ни приехал, он нигде не был нужен. Чувствовать себя вечно одиноким и лишним стало уже привычным, но вместе с этим желание быть кому-то нужным, быть кем-то любимым никуда не исчезало. Фрэнк был готов отдать все, что угодно, чтобы снова почувствовать сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди лишь от одного пристального взгляда внимательных глаз, ощутить сбившееся дыхание от легкого, невесомого прикосновения прохладных пальцев к коже, испытать дрожь, охватывающую все тело, от тихого, мягкого шепота.

Остановившись на скамейке какой-то аллеи, Фрэнк впервые за долгое время позволил себе немного поразмышлять о нем, кутаясь в растянутый старый шарф. Было ли это связано со сроком ровно в шесть месяцев или же просто с подавленным, злым настроением, парень не знал. Но именно сейчас у него не было сил бороться со своими мыслями, поэтому он отпустил их, позволяя окутывать себя.

Негнущимися от холода пальцами убийца потянулся к заднему карману своих джинсов и достал оттуда сложенную вдвое потрепанную фотографию. Он несколько поколебался, как бы сомневаясь в своих действиях, прежде чем все-таки решился развернуть ее.

Сердце стало истерично биться о ребра, каждый вдох – походить на приступ астмы, а руки лихорадочно затряслись. Все совсем не так, как Фрэнк хотел, чтобы было. Помятая, с истершимися углами фотография художника вызывала лишь мучительную агонию.

Это была та самая фотография, прикрепленная к собранной и, как теперь уже оказалось, фальшивой информации, которую выдали Фрэнку, когда он получил задание. Он забрал ее и с тех пор хранил при себе. Она всегда покоилась в заднем кармане джинсов.

Опершись локтями о колени, Фрэнк нагнулся вперед, рассматривая улыбающегося ему с глянцевой бумаги Джерарда. Его взгляд был таким живым, зеленые глаза горели радостью. Как будто это была и не фотография вовсе. Смотря на нее, Фрэнк просто не мог поверить в то, что Джерарда больше нет. Слова «он умер», крутившиеся в голове парня, не имели для него никакого смысла.

Он тяжело вздохнул, убирая снимок, смотреть на который уже было просто невыносимо, и достал сигареты. Тяжелый горький дым, наполнив собой легкие, принес почти неосязаемое мнимое облегчение. Фрэнк курил и думал о том, когда же он сможет забыть это, выкинуть из своей головы и сможет ли. Пока что он элементарно не мог избавиться даже от фотографии и татуировки, которые кошмарно мучили его. Каждый день он жил в непередаваемых терзаниях, и пока ему удавалось терпеть. Но прожить в непрекращающейся боли всю жизнь не был способен даже Фрэнк.

Телефон в куртке тихо запищал, оповестив своего владельца о сообщении. Лениво достав его, Фрэнк нажал на кнопку, после чего его обветренных губ коснулась мягкая улыбка. Крошечный кусочек счастья, который пока еще не давал сорваться, напомнил о своем существовании.

«Счастливого Хэллоуина, Фрэнки! Мы только что закончили вырезать с Мартой Джека-фонаря! Он такой классный! Я пришлю тебе фотографию чуть позже. А что ты сейчас делаешь, Фрэнки? Я очень соскучился. Пожалуйста, возвращайся скорее обратно, как только сможешь».

Продолжая улыбаться, Фрэнк стал быстро набирать ответ.

Даже после смерти художника убийца не оставил свою помощь Анне и Рэю. То, что Джерарда больше не было в живых, не означало, что все закончилось. Фрэнк вполне мог бы бросить все, и его никто не стал бы осуждать за это, но он не бросил. Он остался. Объяснить такое решение даже себе Фрэнк затруднялся.

Брат Джерарда оказался не менее проворным, чем сам Джерард. Он всегда оказывался на шаг впереди, и сколько бы усилий ни прилагали Анна и Рэй, поймать парня им не удавалось уже очень долго. В Чикаго они находились вот уже полтора месяца, но никаких зацепок им все еще не удалось найти. А последний след обрывался здесь. Фрэнку же этот город уже начинал порядком надоедать, хотя он и успел немного привыкнуть к нему, но, как бы то ни было, его тянуло домой.

Он тоже безумно соскучился по Мартину, который остался жить с Мартой. Фрэнку было неимоверно стыдно за то, что он бросил мальчика, скинув его на плечи фактически чужой им обоим женщины, которая совершенно спокойно согласилась присматривать за ребенком столько времени, сколько потребуется парню. Даже при всем желании Фрэнк не мог взять Мартина с собой. И связано это было не только с тем, чем он занимался. Он все еще не был уверен в самом себе и боялся оставлять мальчика рядом с собой. Так что сказать, что Фрэнк не был ни капли рад тому, что все так сложилось, было бы ложью. В глубине души, как бы он ни скучал, он радовался, что Мартин сейчас именно с Мартой, а не с ним.

Поэтому сейчас все, что Фрэнку оставалось, это постоянно звонить и писать мальчику, что он и делал. Как бы плохо ему ни было, разговаривая с Мартином, Фрэнк всегда скрывал это, через силу придавая своему голосу веселость и уверенность. Он совсем не хотел, чтобы Мартин был расстроен или огорчен, поэтому всячески скрывал всю свою тяжесть на душе.

Уже собираясь отправить ответное сообщение, Фрэнк вдруг резко передумал, стер весь набранный текст и, спрятав телефон обратно в карман, встал со скамейки. Выйдя на главную улицу, он уверенно пошел вперед, припоминая, что где-то недалеко отсюда должно находиться нужное ему место. И точно, совсем скоро он разглядел знакомую вывеску, дойдя до которой, свернул в салон, которому она принадлежала.

Через пару часов парень вышел оттуда с новой красующейся на пальцах татуировкой. Несмотря на то, что каждый год тридцать первое октября Фрэнк проводил так же, как и любой другой день, Хэллоуин он всегда любил. Ему нравилась сама атмосфера праздника, нравилось видеть странно пугающе или, наоборот, смешно наряженных людей. И сейчас ему тоже захотелось хоть как-то оказаться частью всего этого, поэтому, поддавшись порыву, он просто пошел и набил на пальцах буквы, складывающиеся в «Halloween».

Кожу немного покалывало, но Фрэнк уже давно привык к этому. Он снова достал телефон, незамедлительно отправляя мальчику фотографию своей новой татуировки, а пока дожидался ответа, рассматривал фото, которое прислал ему Мартин, как и обещал. На нем мальчик широко и искренне улыбался, держа в руках небольшую тыковку. Фрэнк не видел его всего пару месяцев, но ему казалось, что за это время Мартин успел даже повзрослеть.

Ответ на сообщение долго ждать не пришлось. Пока Фрэнк выкуривал очередную сигарету, мобильник снова завибрировал в руке. Но как только Фрэнк увидел имя звонящего, его лицо тут же стало серьезным, а губы сжались в тонкую напряженную линию.

- Да? – сдержанно ответил он, выдыхая дым.

- Сейчас же езжай по адресу, который я тебе скину, - без всяких приветствий проговорила Анна приказным тоном.

- Что случилось?

- Кажется, мы нашли его.