EDEN | 18+

Глава 4. Ад.

«Легко спускаться в Ад; его врата открыты днем и ночью;
Но трудно вновь подняться вверх.» - Вергилий, «Энеида»

____________________________________________

Я должна пошевелиться. Все тело ломит от того, что я уже несколько часов лежу неподвижно.

Подтягиваю колени к груди. Даже малейшее движение дается мне с огромным трудом.

Возможно, однажды, меня начнет тошнить от вида потолка. Но сейчас я в этом не уверена. Я часами смотрю на него, но не вижу ровным счетом ничего.

Я двигалась только по необходимости – когда каждые несколько часов приходила женщина, молчаливая и угрюмая, которая водила меня в ванную и туалет. И один раз я заставила себя поесть то, что он мне оставил.

Я не сплю. Как я могу спать, когда в моей голове так шумно, что я не слышу собственных мыслей?

Сначала я плакала. Снова и снова, пока в конец не изнурила себя рыданиями. И теперь у меня такое чувство, что во мне вообще не осталось слез. Я выплакала все, и, кажется, никогда больше не смогу пролить ни слезинки.

Сначала, казалось, лишь тело потеряло способность двигаться, отныне же мой разум тоже поддался оцепенению. Время будто окутало меня туманным коконом.

Я чувствую пустоту внутри. И одиночество. А еще... я ощущаю себя потерянной.

Я сбрасываю с себя покрывало, более не в состоянии выносить эту жару. Я насквозь промокла от пота еще несколько часов назад.

Мне нужна еда. И вода. Стакана воды и корки хлеба не достаточно, чтобы поддерживать во мне способность двигаться. От голода болит голова... или от чего-то еще – я не знаю.

Да и не слишком меня это волнует.

Впервые в жизни я мечтаю о том, чтобы мой разум отключился, и позволил мне спокойно заснуть, а не ворочаться с боку на бок в бесконечных раздумьях.

Зачем я сделала это?

Почему не сдержалась?

Что они собираются делать с теми, чьи имена я выдала?

Почему я не смогла быть храброй, когда это было так необходимо?

Я никогда больше не смогу заснуть.

Что за шум?

Я перевела воспаленные глаза на дверь камеры. Шаги.

Может, это и не ко мне. Я не единственная заключенная в этом коридоре. Я часто слышу, как кто-то ходит за дверью, но никто не приходит ко мне. Зато крики тех, кому наносят «визиты» свободно проникают сквозь стены камер..

Этого вполне достаточно, чтобы сойти с ума.

На этот раз их было двое. Один ступал энергично и четко, другой же - тяжело.

Думаю, я узнаю первого.

Я медленно сажусь, слегка застонав от боли, потому, что я уже несколько часов лежала неподвижно.

Звуки шагов замирают перед моей дверью, и я вижу бледное лицо сквозь зарешеченное окошко.

Он вернулся. И ему нужно больше.

В этот раз я должна быть сильнее. Теперь я знаю, чего ожидать. Я должна бороться, и на этот раз выиграть.

Несмотря на боль в теле, я быстро поднимаюсь на ноги, вытирая пот со лба. В голове зашумело.

Господи Иисусе, надеюсь, я не заболеваю, ибо это последнее, что мне сейчас нужно.

Дверь открывается со щелчком, и Люциус входит в комнату. Но на этот раз он не один. С ним еще один волшебник в черной мантии и без маски. Он почти одного роста с Люциусом, и приблизительно того же возраста. Я откуда-то знаю это бледное, с искаженными чертами лицо, но не могу вспомнить его имя.

- Доброе утро, мисс Грейнджер, - нараспев произносит Люциус. – Уверен, Вы помните Антонина Долохова? Кажется, вы встречались в Министерстве Магии.

Боже, я помню. Как я могу забыть? Это было словно удар плетью, а потом невыносимая боль и темнота. Я тогда не видела его лица вживую, но его фотография была напечатана в Ежедневном Пророке почти за год до этого.

Он, должно быть, сбежал из тюрьмы вместе с Люциусом. Возможно, он был одним из тех, кого упоминали в Пророке.

Господи, кажется, я читала эту статью в другой жизни.

- Ну, надо же, а ты похорошела с тех пор, как я в последний раз видел тебя, моя дорогая, - оскалился Долохов. – Я не осуждаю тебя, Люциус, за то, что ты решил приберечь ее для себя. Она весьма...очаровательна.

О, ради Бога.

Он так смотрит на меня, что я ощущаю себя грязной и смущенной одновременно. Его взгляд оценивающе скользит по мне. Сверху вниз. Словно липкая, мерзкая змея.

Люциус скептически приподнимает брови.

- Ну, каждому свое. О вкусах не спорят.

Ненависть наполняет меня, теплыми импульсами проносясь в жилах, заставляя мое измученное тело напрячься.

Ты самодовольный, заносчивый...

Долохов идет ко мне. Медленно.

- Ты ведь знаешь, что она грязнокровка, Антонин? – спрашивает Люциус.

- Но я ведь могу просто посмотреть. Не касаясь...

Что??

Я вжимаюсь в стену позади меня, обхватывая себя руками. Я не хочу, чтобы он подходил близко. Одна мысль об этом вызывает отвращение.

Люциус прислоняется к стене, забавляясь моим положением.

Но, в то же время, в выражении его лица есть что-то, похожее на... недовольство?

Сейчас Долохов очень близко ко мне. Я могу разглядеть каждую мельчайшую черточку его лица. Он моложе Люциуса, но, думаю, ненамного. Я встречаюсь с ним взглядом в надежде, что в моих глазах он прочтет вызов.

Но это напрасно. Он не замечает моего выражения, потому что не смотрит мне в лицо.

- Эта одежда больше не нужна ей, не так ли?

Легкое движение палочки, и мои руки оказываются поднятыми над моей головой и прижатыми к стене.

Нет нет нет нет НЕТ!

Я яростно сопротивляюсь, пытаясь выпутаться из невидимого захвата, но не могу даже пошевелить рукой. Он тихо смеется, взмахивая палочкой, и вот уже моя футболка разорвана точно посередине.

Я вновь пытаюсь вывернуться из невидимых пут, сжимающих мои запястья. Гнев волнами поднимается внутри меня, взрываясь в груди и перерастая в крик.

- Бога ради, да что с Вами?! – я кричу на него.

- Со мной? Ничего, грязнокровка, - произносит он, оскалившись. – А теперь стой спокойно.

Я смотрю на Люциуса. Неужели, он действительно будет просто стоять и смотреть, как его друг забавляется со мной, словно с куклой?

Но Люциус больше не усмехается. Он делает несколько шагов и твердо кладет руку на плечо Долохова, отстраняя его от меня.

- Мы не трогаем грязнокровок, Антонин, - очень тихо говорит он. – Темный Лорд предельно ясно выразил свое отношение к этому. Так что, думаю, тебе лучше держать себя в узде.

Долохов приподнимает брови и отступает от меня, поднимая руки в знак капитуляции. Заклинание, держащее мои руки, исчезло, и я слегка наклоняюсь вперед, запахивая разорванную футболку посильнее.

Слава Богу.

Я дышу глубоко, чувствуя такое облегчение, что, кажется, вот-вот потеряю сознание.

- Как скажешь, Люциус, - с притворным уважением в голосе говорит Долохов. – Но то, о чем Темный Лорд не знает, не может ему повредить...

- Возможно. Но если он узнает о твоих... необычных пристрастиях, вряд ли он будет в восторге. Ты знаешь его отношение к таким вещам. Тем более, что такой чистокровный маг, как ты, не должен марать руки о грязнокровку. И помимо всего, я искренне не понимаю, почему ты хочешь эту жалкую и хнычущую сучку.

Долохов смеется, а мне хочется плакать.

Не слушай. Это просто слова - бессмысленные, пустые звуки.

- Что ж, не будем терять время, - голос Люциуса вновь резкий и грубый. Это звучит как приказ. Очевидно, что Долохов ниже его по положению. – У нас есть дела. Приготовь перо.

Люциус достает из мантии пергамент и маленькое красное перо, - я уже видела их вчера, - и передает все это Долохову, который, бросив на меня взгляд полный отвращения, устанавливает перо у стены камеры.

Люциус поворачивается ко мне, глядя мне в лицо. Едва заметное движение палочки, и я чувствую, что моя футболка вновь целая.

Смотрю ему в глаза. Как всегда, ледяной взгляд без намека на тепло или сердечность.

Однако, слова против воли рвутся наружу, но я успеваю остановиться прежде, чем это происходит.

Спасибо. Вот, что я хочу сказать.

Но, нет, я не стану благодарить его.

Ну, по крайней мере, я знаю, что он не причинит мне боли... таким способом. И не позволит никому другому сделать это со мной. Мне повезло.

Никогда не была столь признательна чистокровным предубеждениям, как в данный момент.

Он отворачивается от меня и подходит к Долохову.

Я хочу, чтобы здесь было прохладнее! Пот градом течет с меня, и это жутко неудобно.

- Может, приступим? – глаза Долохова вспыхнули в предвкушении.

Эти люди наслаждаются болью, не так ли? Им нравится смотреть, как другие кричат и корчатся в агонии.

- Да, конечно, - отвечает Люциус. – Правда, я сказал Белле, что мы подождем ее. Ты же знаешь, она обожает подобные... представления.

Долохов тихо засмеялся.

Белла? О, пожалуйста, только не эта злобная дрянь!

- Но неважно, - продолжает Люциус. – Если мы лишим ее удовольствия лицезреть все с самого начала... возможно, это научит ее впредь быть более пунктуальной.

Может быть, она не придет. Хотелось бы надеяться, что я буду только с этими двумя.

Нашла на что надеяться...

Люциус поворачивается к парящим в воздухе письменным принадлежностям и четко произносит, так же, как вчера:

- Люциус Малфой при содействии Антонина Долохова возобновляет допрос заключенной грязнокровки Грэйнджер в камере номер пятнадцать.

Я НЕНАВИЖУ, когда он так меня называет...

И сейчас до меня вдруг доходит, что он никогда не называл меня по имени.

Боже, как болит голова.

Перо скользит по пергаменту, оставляя чернильные следы, а Люциус поворачивается ко мне.

- Мисс Грэйнджер, - это звучит почти вежливо, - полагаю, Вы помните процедуру. Мы будем задавать вопросы, и если Вы ответите на них недостаточно честно, тогда Вы будете наказаны. Все ясно?

Я слегка киваю и больше ничего. Нет смысла притворяться, что я не понимаю его. Теперь я понимаю все очень хорошо.

Он чуть улыбается мне. Возможно, он думает, что я наконец-то буду делать все так, как он скажет.

- Очень хорошо. Для начала, думаю было бы интересно услышать от Вас рассказ об отношениях Гарри Поттера со своей семьей.

Семья Гарри. Он, должно быть, имеет в виду Дурслей. Они не собираются узнавать, что Гарри думает о своих погибших родителях.

Я могла бы ответить на этот вопрос. Гарри ненавидит Дурслей, и сказать Люциусу можно спокойно - от этого все равно не будет никакого толка. Это лишь значит, что Волдеморт не сможет использовать их, чтобы добраться до Гарри.

Но я не собираюсь облегчать Люциусу задачу.

Им. Он ведь больше не один.

В некотором смысле, мне даже жаль, что он не один. По крайней мере, я знаю, чего от него ожидать. Я ума не приложу, что могут предпринять Долохов или Беллатрикс Лестрейндж.

Он ждет ответ.

- Его родители мертвы, Люциус, - он слегка вздрагивает, когда я произношу его имя. – Я думала, что всем это известно.

Я вновь чувствую пощечину, но я так привыкла к этому, что даже не перевожу дыхание. Я прямо смотрю ему в глаза.

- Во-первых, грязнокровка, я думаю, что ясно дал понять, что не потерплю неповиновения. Во-вторых, ты прекрасно знаешь, что я спрашиваю тебя не о его родителях. Я говорю о тех, с кем он живет. Его тётка, дядя и кузен. Не строй из себя дуру. Тебе это не идет.

Что он хотел этим сказать?

Неважно.

Я не могу ответить, даже если эта информация не причинит никому вреда. Я не могу ответить на его вопрос, потому что не могу позволить ему вновь победить меня.

- Мне жаль, - говорю я, внимательно наблюдая за его реакцией, - но Гарри никогда не упоминал о своей семье. Я ничего о них не знаю.

Он глубоко вздыхает. Он знает, что я лгу. Конечно, знает. Он подходит ближе и хватает меня за подбородок, глядя мне прямо в лицо.

- Вы выглядите усталой, - произносит он почти с ноткой заботы в голосе. – И если быть совсем уж честным, вы выглядите просто ужасно. Вряд ли Вы сможете сегодня вынести пытки.

- Со мной все в порядке! – мой голос больше похож на шипение, хоть в голове и пульсирует, а в ушах шумит. – Я вполне способна выдержать все, что Вы для меня задумали. И думаю, хватит терять время, пора покончить с этим, потому что я все равно Вам ничего не скажу.

Я жду, что он улыбнется, воспользуется тем, что я дала ему повод причинить мне боль. Я жду, что он заставит меня говорить.

Но нет. Он долго смотрит на меня, сжимая мой подбородок.

- Не очень умно с Вашей стороны провоцировать меня, мисс Грэйнджер. Я думал, что вчера ясно дал понять, к чему это приводит. – Кончиком своей палочки он убирает локон с моей щеки. – Не будьте дурой, сейчас...

- Я не дура, - огрызаюсь я. Меня задевает то, что он называет меня так. – Если бы я была дурой, тогда я бы без колебаний выложила вам все об отношениях Гарри со своей семьей.

Он с шумом втягивает носом воздух, а его губы сжимаются в тонкую линию.

Осознание, что я вывела его из себя, приводит меня в ужас, но, в то же время, заставляет меня ликовать. Я чувствую удовлетворение. Маленькая частичка власти, которую я имею над ним - это возможность вывести его из равновесия.

- Да брось, Люциус! – я слегка вздрагиваю при звуке голоса Долохова. Я почти забыла о его присутствии. – Она не собирается отвечать. Ее нужно подтолкнуть... Преподадим ей урок...

- Нет, - говорит Люциус, все еще глядя мне в глаза. И я точно знаю, что его слова предназначаются мне. – Сначала я дам ей возможность сказать нам все по доброй воле.

С этими словами он отходит от меня, давая мне свободно вздохнуть. Я перевожу взгляд с бледного, искаженного лица Долохова на спокойно застывшее, аристократичное лицо Люциуса.

- Ваше отношение изменилось, - произношу я тихо, глядя на Люциуса. – Только не говорите мне, что Вы прислушались к тому, что я сказала вчера.

На его лицо набежала тень.

О, да. Разозли его. Используй свою власть над ним..

Долохов вопросительно смотрит на него.

- О чем она?

Я приподнимаю бровь, обмениваясь взглядами с Люциусом.

Держу пари, ты не скажешь ему.

Я, черт возьми, уверена на все сто, что ты не сделаешь этого!

- Ни о чем. Она просто считает себя самой умной, вот и все.

Он в один шаг преодолевает расстояние между нами и одним грубым рывком вытаскивает меня в центр комнаты. Я вырываюсь из его рук. Мужчины начинают окружать меня, словно львы, загнавшие свою добычу в ловушку.

- Гарри Поттер никогда не говорил о своей семье? – нетерпеливо спросил Люциус. – Как долго вы с ним друзья? Должно быть уже... шесть лет? Трудно поверить, что за все это время он ни разу не упомянул своих родственников, даже вскользь.

Его голос натянут, он едва сдерживает гнев. Я должна буду выстоять, когда он, в конечном счете, взорвется и начнет пытать меня, потому что я не собираюсь вновь сказать то, что ему нужно.

- Я же сказала, что ничем не могу помочь, - мой голос дрогнул. – Он ни разу не говорил со мной о них.

Долохов встает около парящего пергамента и читает, что там написано.

- Она лжет.

- Конечно, она лжет! - шипит Люциус, теряя терпение.

Боже, он снова собирается причинить мне боль!

Ну, естественно! А чего ты ждешь? После того, как ты отказываешься говорить ему правду. Что-нибудь одно: правда или боль...

Люциус подходит ближе ко мне. Он так близко, что практически наступает мне на пальцы ног.

- Это твой последний шанс, - говорит он мне. Его голос тихий настолько, что мое сердце уходит в пятки. Не думаю, что он хочет, чтобы Долохов слышал его. – Тебе известно, на что я способен. Я могу заставить тебя ужасно страдать едва заметным движением моей палочки. Скажи мне то, что я хочу знать, и тебе больше не придется терпеть боль, - он делает паузу. А потом тихо произносит, и я едва его слышу. – Или ты так ничему и не научилась вчера?

Я глубоко вздыхаю, пытаясь привести мысли в порядок.

Почему бы не дать ему выиграть? Только в этот раз...

Потому что ты дала себе зарок, что никогда не сделаешь этого. Не дашь им победить. Помнишь, Гермиона?

Я встречаюсь с ним глазами, и когда говорю, мой голос почти так же тих, как его.

- Нет. Полагаю, что я все же не так быстро учусь.

Что-то сверкает в его газах. Он отходит назад и говорит Долохову, продолжая смотреть на меня.

Оказываю тебе честь, Антонин.

Почему он не сделает это сам? В последние дни он, казалось, получал наслаждение, причиняя мне боль.

Я вспоминаю, как он смеялся, когда Волдеморт пытал меня. Так... непринужденно, в то время как кто-то делал за него всю грязную работу.

Трус.

Он смотрит на меня, слегка нахмурившись.

Помнится, Гарри рассказывал мне о Легиллименции - жуткий фокус с чтением мыслей, которому его обучал Снейп. Что он там говорил? Необходим зрительный контакт...

Возможно, я и не владею Легиллименцией, но уверена, что маг уровня Люциуса уж точно является прекрасным легиллиментом.

Я раз за разом повторяю про себя слово «трус», глядя ему прямо в глаза. Я выкрикиваю его, сосредоточив все свои силы на этом слове из четырех букв. Я впиваюсь взглядом в Люциуса так, что глаза начинают слезиться.

Он хмурится еще сильнее, когда смотрит мне в глаза. Он знает, о чем я думаю. О, да, я уверена в этом.

Отлично.

Долохов отвлекает меня, подходя ближе, каждый его жест наполнен азартом и предвкушением.

- Только держи ее в сознании, по возможности, - хладнокровно сказал Люциус.

По возможности? О, Господи!

Долохов самодовольно улыбается.

- Я же не идиот. Сам знаешь.

Выражение лица Люциуса демонстрирует сомнения на сей счет.

Желание рассмеяться испаряется, как только я перевожу взгляд на Долохова. Он делает знакомое резкое движение палочкой, шепча заклинание, которого я не слышу из-за бешеного стука своего сердца. Нет. Опять. Не надо. Нет, нет!

Пурпурный свет вспыхивает на конце его палочки.

Боже правый, моя грудь! Мои ребра с треском ломаются. Все до единого. А внутри, кажется, все скручивается и сжимается... это так больно! Я мечтаю о забытьи - потерять сознание, провалиться в спасительную темноту...упасть, сбежать, дотянуться до мрака, где не будет боли...

Но я все еще в сознании.

Вокруг темно, и боль все еще здесь, волнами омывая ребра, сердце, грудь. Словно тысячи маленьких острых кинжалов.

Дикая боль пронзает мои... колени, да, колени, когда я падаю, и отныне остались только тьма, боль и голоса.

- Подумайте, мисс Грэйнджер, - голос Люциуса. – Эта информация ничто в сравнении с той, что Вы нам так любезно предоставили вчера. Вы ведь даже не знаете этих людей. Какое Вам дело до того, что мы о них узнаем?

Нет. Не позволяй им одержать победу, непозволяйимпобедить...

Грудь сдавило...

- Просто скажите «да», если хотите помочь нам, - говорит Люциус, и я слышу его будто издалека. – Мы сразу же остановимся, если Вы хотите...

Еще одна волна боли, сломанные ребра задевают легкие и сердце. У меня кружится голова, а к горлу подкатывает тошнота... Я кричу и бьюсь в агонии, грудь будто разрывается... Почему я все еще нахожусь в сознании?

Все мысли исчезают. Остается только боль. Боль. Кнутом скользящая по ребрам и дробящая кости. Ничто не стоит этого, ничтоничтоничто...

Я открываю рот...

И все прекращается.

Острые болезненные спазмы еще сотрясают мое тело, но их интенсивность с каждым разом все меньше и меньше.

В голове постепенно проясняется. Теперь я чувствую не только свое тело, но и холодный пол подо мной. Темнота отступает.

Я медленно открываю глаза.

Почему они остановились?

Я перевожу взгляд наверх, дрожа всем телом, и понимаю, что теперь нас в камере четверо.

Дверь открыта. Темноволосая женщина лениво прислоняется к дверному косяку, на ее изможденном и красивом лице застыла улыбка.

- Веселимся? – спрашивает она. Ее голос наполнен садистским удовлетворением. Она входит в комнату и захлопывает за собой дверь, запирая ее заклинанием.

Долохов делает шаг назад, глядя на нее с каким-то благоговением. Зато Люциус встречает ее властный взгляд, как равный, он лишь улыбается ей.

- Ты опоздала, - в его голосе нет и намека на упрек.

Она пожимает плечами, все с той же дьявольской улыбкой.

- Кое-что подвернулось. По дороге сюда мы с Рудольфусом случайно повстречали семью магглов. Они выгуливали свою собачку, - она медленно облизывает губы. – Боюсь, это было сильнее нас.

Я с трудом сглатываю.

Долохов посмеивается. Люциус же приподнимает брови, глядя на нее, продолжая улыбаться такой же безумной улыбкой.

- Ну, конечно. Только стоит помнить, что делу — время, потехе — час, Белла.

Она усмехается своему шурину, а потом переводит взгляд на меня. Не знаю как - одному Богу это известно! – я выдерживаю ее взгляд. В ее глазах коварство, власть и могущество.

- Не слишком успешное начало, - с издевкой произносит она. – На ней всего лишь царапины. Она заговорила?

- Пока нет, но скоро обязательно заговорит, - отвечает Люциус, глядя на меня. – Она ведь раскололась вчера, и достаточно быстро, скажу я вам.

Внутри меня поднимается такая волна злости, что я не успеваю остановить себя.

- Вы чуть ли не клещами вытягивали из меня каждое слово, и Вы знаете это...

Он быстро направил на меня свою палочку, и я прикусила язык, прежде чем я сумела сказать что-то еще.

- Ты будешь говорить, когда тебе скажут, - произносит Люциус, а я содрогаюсь от боли. Злобный, высокомерный, мстительный ублюдок.

- Она слишком гордая, и только Богу известно, почему, - его голос сочится насмешкой, а сам он ухмыляется мне. Он говорит с Беллатрикс, но слова предназначаются мне. – Можно подумать, что маггла лишь отчасти смущена присутствием таких чистокровных, как мы.

- Я не маггла... – начинаю было я, но Люциус заставляет меня опять прикусить язык. Зубы больно впиваются в плоть, я чувствую во рту вкус крови.

Беллатрикс зловеще посмеивается.

- Ну, тогда, для начала, тебе нужно сломить ее дух, - ее глаза сверкают от возбуждения. – Физическая боль – прекрасный инструмент, мне ли не знать? Нет ничего более эффективного, чтобы быстро сбить с девчонки спесь.

Она - зло. Извращенное. Абсолютная и законченная психопатка.

- И, конечно же, - безжалостно продолжила она, - так будет веселее!

Долохов смеется. Противный, грубый и резкий звук. Люциус слегка улыбается и говорит ей, кивая на меня:

- Приступай.

Я смотрю на него, ужас сковывает грудь, не давая вздохнуть, и, кажется, что сердце сейчас остановится.

Но он только шире улыбается, когда читает эти эмоции на моем лице.

- Давай, Белла, - он растягивает слова, будто забавляется. – Покажи нам, как надо действовать.

Не могу поверить! Если он хочет причинить мне боль, то почему не сделает это сам?

- Трус, - шепчу я.

Он видит меня, в то время как другие – нет. Улыбка мгновенно исчезает с его лица, когда он читает по моим губам.

Беллатрикс подходит ко мне, наклоняется и заглядывает мне в лицо. Я выдерживаю ее безумный взгляд, стараясь выглядеть безразличной.

- Ты, кажется, вспотела, - с презрением говорит она. – Здесь слишком жарко для тебя? Я почему-то думала, что эта камера находится на северной стороне.

Она обратила на это внимание? Мне так жарко, мои волосы прилипли к влажной шее.

- Наверное, на тебе слишком много одежды.

Нет. О, Боже мой, нет!

Я застываю. Паника охватывает меня.

Я смотрю на Люциуса, ожидая, что он остановит Беллу, как ранее остановил Долохова. Но, нет, он молчит. И, чуть нахмурившись, смотрит на Беллатрикс.

Она выпрямляется.

- Вставай, грязнокровка, - приказывает она. – Это невежливо, сидеть в присутствии тех, кто выше тебя.

Она так похожа на Люциуса. Может быть, он женился не на той из сестер Блэк? Господи, какой дьявольский союз тогда бы был!

- Как вы думаете, почему я до сих пор на полу? – тихо произношу я. – Я не вижу здесь никого, кто «выше» меня.

Она продолжает улыбаться, глядя на меня.

- Боже мой, - с притворным сочувствием в голосе говорит она. – У девочки, оказывается, были соображения по поводу ее положения. А, впрочем, неважно, я найду способ это исправить.

Она направляет на меня свою палочку.

Я вздрагиваю, потому что по спине проходит волна боли. Потом еще. И еще.

И опять.

И с каждым разом становится все больнее и больнее.

Вставай, Гермиона. Оно того не стоит.

Я заставляю себя подняться на ноги. Я едва могу стоять, но боль ушла.

Я смотрю на них. Беллатрикс победно улыбается. Долохов смеется надо мной. Лицо же Люциуса словно застывшая маска.

- Она, конечно, упрямая, - говорит Беллатрикс. – Но, если ее раздеть, то справиться с ней будет проще, - она поворачивается к зятю. - Хочешь сам это сделать, Люциус?

Он кривит рот в отвращении.

- Уволь, Белла. Я только полчаса назад поел.

От этих слов по-настоящему больно. Они - как пощечина. Не знаю почему, но мне это неприятно. Он так старается заставить меня почувствовать себя настоящим дерьмом.

- Как хочешь, - Беллатрикс пожимает плечами, поворачиваясь к Долохову. – Антонин? Я знаю, тебе это... нравится. Ты можешь это сделать.

Долохов подходит ко мне, ликующе потирая руки. Я буквально чувствую, как мой желудок сворачивается. Я отшатываюсь назад, но он лишь посмеивается, наслаждаясь этой игрой.

Отойди от меня, не трогай меня, я не хочу, чтобы...

Я спиной наталкиваюсь на стену. Вжимаюсь в камень, а Пожиратель Смерти стоит передо мной так близко, что я чувствую его зловонное дыхание. От этого хочется блевать.

- Я собираюсь сполна насладиться этим, - он практически облизывает губы в предвкушении.

Я не дам ему сделать это!

Не позволю им!

Его рука проникает под мою футболку и ложится на мой живот. Все мои мышцы невольно напрягаются. Я не выдерживаю. И пинаю...

Он отскакивает назад, издавая громкий рев, и хватается за пах. Беллатрикс визжит от смеха. Я смотрю на Люциуса, чтобы увидеть его реакцию на «неповиновение» с моей стороны.

Уголки его губ едва заметно приподнимаются, как будто он подавляет желание рассмеяться.

- Ах ты, маленькая сучка! – ревет Долохов, прерывая их чрезвычайно веселую реакцию. Он делает движение в мою сторону, но Люциус хватает его за руку, прежде чем тот успевает дотянуться до меня.

- Ну-ну, Антонин, не принимай это близко к сердцу, - успокаивающе говорит он. – Ты должен понять ее. В конце концов, какая уважающая себя женщина позволила бы тебе приблизиться к себе без должной оплаты?

Беллатрикс усмехается, пока Долохов краснеет от негодования.

Она направляет на меня свою палочку, и я падаю на пол. Я пытаюсь пошевелиться... но мышцы слабые и вялые.

Это, определенно, то же самое заклинание, которое Люциус наложил на меня в лесу.

Ненавижу. Больше чем заклинание связывания, потому что сейчас мое тело все еще может двигаться, если кто-нибудь захочет этого. Они могут повернуть и положить меня так, как им удобно, и у меня не будет выбора, кроме как подчиниться.

Я падаю на бок. Думаю, это гораздо лучше, чем упасть на спину. По крайней мере, так я хоть могу видеть всю камеру.

Я смотрю на Люциуса, отчаянно желая, чтобы он предпринял что-нибудь, что угодно, чтобы помочь мне. Но он даже не смотрит на меня. Куда угодно, но только не на меня.

Трус.

Это единственная мысль, что утешает и успокаивает меня.

- Продолжай, Антонин, - бесстрастно говорит Белла. – Теперь она не будет сопротивляться, можешь быть уверен в этом.

- Это действительно так необходимо, Белла? – спрашивает Люциус, глядя на нее с выражением крайнего неодобрения. – Мы выше этого. Она же маггла, в конце концов...

- Ты сказал, что она слишком гордая, - бросает она. – А какой наилучший способ сломить гордость? Как ты сказал, она всего лишь маггла. Это делает ее чуть лучше животного. А животному не нужна одежда. Логично?

Он не отвечает, но согласно кивает.

Этот кивок – еще один пункт к моему списку причин ненавидеть его.

Я внутренне содрогаюсь, когда Долохов склоняется надо мной, мучительно медленно избавляя меня от каждого предмета одежды. По коже побежали мурашки, и... нет, нет, НЕТ! Этого не может случиться. Я хочу к маме и папе. Я не могу позволить им увидеть меня голой, они не могут, нет...

Люциус не смотрит на меня.

Я же не отрываю от него взгляда. Хотя, я делаю это в большей степени для того, чтобы отвлечься, чем по каким-то иным причинам.

Я так сильно его ненавижу. Я цепляюсь за это чувство, чтобы сохранить рассудок.

Смотри на меня, трус!

Хлопья засохшей крови сыпятся на меня, когда мою футболку снимают через голову. Стоп, не надо. Пожалуйста, прекратите!

Я бы молила их, если бы могла говорить.

Он снимает с меня грязные джинсы. Медленно, сантиметр за сантиметром, обнажая мои ноги.

Когда я думала о том, что неплохо было бы переодеться, я вовсе не это имела в виду.

Люциус все еще не смотрит на меня. Его взгляд блуждает где-то на полпути ко мне.

Смотри на меня. Смотри на то, что ты не хочешь прекратить.

Настала очередь моего нижнего белья, и дыхание Долохова учащается. Меня могло бы вырвать, если бы было чем.

Я смотрю на Люциуса, слезы текут по щекам от унижения. Он ведь не посмотрит на меня. А почему нет?

Почему?

СМОТРИ НА МЕНЯ!

«ТРУС!» - кричу я про себя, вложив всю ненависть в это маленькое слово.

Его лицо омрачается. Он ведь слышит, о чем я думаю. Отлично. Тогда, возможно, он сможет почувствовать всю силу моей ненависти и злости.

Холодная, липкая рука ложится на мои ребра, а я даже не могу вздрогнуть. Боже, как это низко! Неужели Долохову недостаточно того, что ему позволили раздеть меня?!

Но едва он коснулся меня, как тут же отдернул руку, словно обжегшись.

- Я позволил тебе смотреть на нее, но ты не можешь ее трогать, - Люциус направил палочку на Долохова. – Она грязнокровка, помни это. Попытайся сохранить хоть какое-то достоинство.