EDEN | 18+

Глава 33. Непоправимый урон.

«Я страдаю из-за него и одновременно от него. Тщетно стремлюсь я
бежать от него: он преследует меня, он тут, он не дает мне покоя. Но как он
не схож с самим собой! Во взорах его нет ничего, кроме ненависти и
презрения, на устах лишь хула и укор. Руки его обвивают меня, но лишь для
того, чтобы разорвать на части. Кто избавит меня от его варварской
свирепости?» - Шодерло де Лакло, Опасные связи


________________________________________


Падаю ничком на каменный пол, обдирая кожу на коленях и ладонях.

Поднять голову... нет, не могу...

Невидящим взглядом смотрю на свои руки, на растопыренные пальцы, цепляющиеся за камень, а затем почему-то заинтересованно останавливаюсь на белой полоске шрама, пересекающего левую руку.

Вдох... набраться сил и дышать. Я должна.

Это чертовски трудно.

Зато позволить слезам течь по лицу – легко и просто.

Прислушиваюсь...

Тихое дыхание – не мое, откуда-то из другого конца комнаты.

Закрываю глаза. Глубокий вдох. И резкий выдох...

Так. Я могу сделать это... нет, не могу!!! Нет...

Да. Я должна. Он заслуживает хотя бы объяснений, если не большего.

Медленно, очень медленно поднимаюсь на ноги, преодолевая сопротивление собственного тела: оно просто отказывается повиноваться мне. Наконец мне удается встать – не иначе как с Божьей помощью.

А теперь... посмотреть на него. Это ведь очень просто, не так ли?

Мучительно медленно поднимаю голову, готовясь встретиться лицом к лицу с тем, что я натворила.

Он стоит спиной ко мне у противоположной стены комнаты.

Кажется, прошла вечность в застывшей тишине, но в конце концов он глубоко вздыхает, и его плечи поднимаются и опускаются в такт этому вздоху.

–Неудивительно, что ты была против моей экскурсии в Омут памяти, – шепчет он.

Прикусываю нижнюю губу – сильно, и слезы вновь наполняют глаза.

– Это совсем не то, что ты думаешь, – меня воротит от собственных слов. Дура набитая, я же никогда не умела врать.

Он оборачивается: его лицо все еще мокрое от слез, но вот глаза... он буравит меня тяжелым, напряженным взглядом, в котором смешались обида и ярость.

– А что это по-твоему, Гермиона? – его голос подрагивает от злости. – Потому что то, что я видел, выглядело как будто ты трахаешься с Люциусом Малфоем!

Повышая голос, он надвигается на меня.

– Но этого ведь быть не может. Ты же клялась мне, что между вами ничего нет! – он кричит, находясь на грани истерики. – Ты твердила мне снова и снова, что ничего не происходит, – он умолкает на мгновение, и во взгляде мелькает боль. – Ты смотрела мне в глаза и нагло врала, все это время позволяя гребаному Люциусу Малфою трахать тебя!

Отшатываюсь к стене, всхлипывая.

– Пожалуйста... прошу тебя, не кричи! Рон, ты должен понять...

– КАК Я МОГУ ПОНЯТЬ? – кричит он. – Как ты можешь... как тебе в голову такое пришло? Разве ты не знаешь, что он за человек?

– Конечно, знаю! – поспешно отвечаю я. – Ты и сам видел, через что он заставил меня пройти, Рон, так что... да, я прекрасно знаю, кто он...

– ТОГДА КАК ТЫ ТЕРПИШЬ ЭТО? – он и не собирается понижать голос. – Он чудовище, убийца, долбаный фанатик... Господи! Гермиона, он убил твоих родителей!

– Знаю! – отчаяние захлестывает меня, словно цунами. – Знаю, и никогда не смогу забыть это.

Он недоверчиво смотрит на меня, а затем отворачивается и принимается нарезать круги по комнате.

– Я только... просто понять не могу! Как ты можешь... даже... он же тебе в отцы годится...

Он прячет лицо в ладонях. У меня сердце кровью обливается, и я плачу так, как не плакала с той самой ночи, когда погибли родители, потому что... Боже, я уничтожила его сегодня.

Несмело подхожу к нему, протягивая руку.

Но он сбрасывает мою руку, шарахаясь прочь и глядя на меня с такой ненавистью...

– Не трогай меня! – шипит он. – Ты чертова предательница, Гермиона! Я не хочу, чтобы ты прикасалась ко мне!

Ни одна пощечина Люциуса, ни одно Круцио не причиняли мне столько боли, сколько эти слова.

Новый поток слез, и я пытаюсь сдержать рыдания, зажав рот рукой.

Его глаза блестят, и он отворачивается.

– Послушай, – я с трудом выдавливаю слова, мучаясь от невыносимой агонии. – Пожалуйста, просто выслушай меня...

– Зачем? – он вновь поворачивается ко мне: его глаза мечут молнии. – Почему я должен слушать тебя?

Его слова – как нож в сердце, но я продолжаю:

– Потому что ты должен понять, – шепчу я. – Должен знать, почему... просто выслушай меня. И когда я закончу, можешь ненавидеть меня, отречься от меня, вычеркнуть из своей жизни навсегда, но для начала я расскажу, почему делаю это.

Несколько мучительных мгновений он смотрит на меня, а затем отрывисто кивает, хотя весь его вид говорит: он едва сдерживается, чтобы вновь не накричать на меня.

Глубоко вздыхаю, пытаясь привести в порядок хаотично мечущиеся мысли. Я должна все объяснить...

Но как? Ведь я сама едва понимаю, что происходит.

Начало. Начни с самого начала.

Опять вздыхаю и говорю:

– Когда меня только схватили...

Господи, как же трудно сейчас вспоминать об этом. Прошло уже столько времени, словно другая жизнь.

Что мне рассказать? Должна ли я рассказать, как он нес меня на руках через лес? Как заставил распороть себе бедро? Как не мог смотреть мне в глаза после того, как пытал меня?

Нет. С начала.

– Когда меня только схватили, он пытал меня часами, – голос натянут, как струна, твердый и ровный тон. – Ему нужны были ответы, и он ни перед чем не останавливался, вытягивая из меня информацию.

Рон будто хочет что-то сказать, но не решается. Поэтому я продолжаю:

– Я просила его... умоляла прекратить, снова и снова, но он был непреклонен. Он просто делал свое дело, повторяя раз за разом, что я грязнокровка и должна заслужить его милосердие, смирившись со своим статусом. И все же временами мне казалось...

На мгновение останавливаюсь, раздумывая... нет, он должен знать. Он заслуживает того, чтобы знать.

– Порой я замечала что-то – что-то в его взгляде, – когда молила его прекратить мучить меня...

Рон горько усмехается, не веря мне.

– Наверное, это его заводило, – бормочет он. – Вероятно, он испытывает кайф, истязая молодых девушек, пока они не начнут молить его о пощаде...

– Нет! – в отчаянии кричу я. – Нет, Рон, послушай же меня! Все было не так! Он будто... в его глазах мелькала жалость, но он пытался отвергать это.

Он судорожно вздыхает и, сложив руки, смотрит на меня непроницаемым взглядом.

– М-м-м... и это вылилось в то, что я видел? – скептически спрашивает он. – Все вдруг изменилось! Он сказал, что прекратит издевательства, если ты с ним переспишь? Иного я и не ждал от такого типа...

– Нет! – хотя, возможно, ложь намного облегчила бы мое положение, но я не собираюсь больше лгать ему. – Нет, Рон, послушай меня, пожалуйста. Он... я уверена, он не думал обо мне... так. По крайней мере, не вначале, – лицо заливает краска, и я начинаю заикаться. – Потому что, когда Беллатрикс и Долохов присутствовали на одном из моих допросов и подбивали его... раздеть меня, он отказался, сказав, что его тошнит только от одной мысли об этом, я мол грязнокровка и все такое.

– Не называй себя так, – тихо шепчет он.

Повисает плотная тишина, Рон смотрит в пол, но мне становится немного легче от осознания, что он не настолько сильно ненавидит меня, чтобы называть грязнокровкой.

А вот Люциус... его вообще не волнует, насколько часто он использует это слово.

– Продолжай, – натянутым голосом.

Глубоко вздыхаю.

– Когда мы прибыли сюда... всё изменилось, – я с трудом подбираю слова. – Я... мне удалось достать нож, когда мы приехали, и я... я пырнула Люциуса ножом.

Рон молчит. Еще пару месяцев назад он бы откликнулся на эту новость, но сейчас это уже неважно.

Он не смотрит на меня.

– После этого все изменилось, – шепотом продолжаю я. – Он запер меня в камере в подземельях: хотел наказать за то, что я сделала...

Спотыкаюсь на полуслове, потому что именно в тот момент происходящее потеряло всякий смысл даже для меня.

– Я... я не знаю, в какой момент все изменилось, просто... он постоянно был со мной. Всегда.

Боже, как же мне объяснить ему?

Он не смотрит на меня.

– Не знаю как и когда, но это случилось; мало-помалу, но что-то менялось. Иногда он как бы невзначай касался моих волос или лица. А когда как-то раз Долохов пришел ко мне в комнату и хотел... попытался... Люциус спас меня. Он сказал, что чистокровный не должен марать руки о грязнокровку. А на следующий день Волдеморт заявил, что я больше не нужна и Люциус может убить меня, а он не стал делать этого.

– О-о-о, – Рон поднимает на меня взгляд, – он так много сделал для тебя, не так ли? – в его голосе звенит ярость. – Например, убил твоих родителей. Ну да, он на все способен ради тебя...

– Нет, Рон, послушай, он правда сделал это ради меня! Звучит глупо, но он сделал это, чтобы спасти меня; об этом я узнала потом. Волдеморт предоставил ему выбор: либо Люциус убивает меня, либо моих родителей. И он сделал свой выбор – Господь свидетель! – я ненавижу его за это всей душой, но он убил их, чтобы спасти меня...

Рон одаривает меня тяжелым взглядом, и, судя по всему пребывает в полной уверенности, что я тронулась умом.

– То, что ты видел в Омуте, – меня пробирает дрожь, но я должна это сказать, – то, как он... когда он касался меня, а затем ударил... это было в ту ночь, когда мы вернулись из твоего дома, где вместо того, чтобы преследовать Гарри, он последовал за мной. Именно тогда я начала понимать...

– А вот я не понимаю, – прерывает он меня. – В этих воспоминаниях... Боже, Гермиона, я думал, он пытался изнасиловать тебя. Я думал, ты не хочешь, чтобы я видел это, потому что он заставлял тебя. Бога ради, да он ударил тебя после того, как... ласкал! И ты сопротивлялась...

Он переводит дыхание.

– Но затем, несколькими воспоминаниями позже, ты с радостью позволяла ему делать все, что ему хочется, – в его голосе столько горечи, у меня сердце разрывается, и я не могу сдержать слез. – Ты сама поцеловала его, подталкивая к...

– Все было не так! Нет, вернее, да, но сначала... я не хотела. Просто... мы много времени проводили вместе, и все вышло из-под контроля. Я клянусь тебе: не я начала это, когда он впервые... я имею в виду, когда это действительно случилось, инициатива исходила от него, и я даже пыталась ударить его, но...

У меня нет больше слов. Как я могу объяснить что-то Рону, когда даже мы с Люциусом понятия не имеем, какого черта вообще происходит?!

Рон смотрит на меня с отвращением.

– Так он заставил тебя, ты это хочешь сказать? – спрашивает он. – Он заставил тебя, а теперь промывает тебе мозги, заставляя думать, что ты тоже хочешь его?

Молча смотрю на него.

– Я могла бы ответить утвердительно, – поколебавшись, отвечаю я. – Могла бы сказать, что он насиловал меня раз за разом, и я хочу его лишь потому, что он копается в моих мозгах...

Слезы унижения текут по щекам.

– Но это была бы ложь, – шепотом продолжаю я. – Ты не заслуживаешь такого оскорбления. И я больше никогда не буду лгать тебе. Знаю, мысль о том, что я добровольно желаю его, для тебя невыносима, и ты предпочел бы думать, что он насилует меня, но это неправда. Да, вначале я сопротивлялась, потому что знала, насколько это неправильно. Но в итоге я перестала сражаться, я захотела его...

С минуту он смотрит на меня, а затем отворачивается, шумно всхлипывая.

– О Боже, – шепчет он, и его голос ломается. – Я думал... нет, чувствовал, что что-то между вами... – он прячет лицо в ладонях. – Вы оба, наверное, вдоволь посмеялись надо мной.

Несколько слов – и мое сердце разбито вдребезги.

Подойдя к нему, кладу руки на его плечи.

– Нет, – страстно шепчу я. – Нет, Рон, никогда и ни за что. Я ненавижу себя за то, что сделала с тобой, правда...

Он сбрасывает мои руки и смотрит на меня: его глаза мокрые от слез и такие темные – от боли.

– И что теперь нам остается? – шепчет он.

Всхлипнув, прикусываю нижнюю губу. Я плачу по тому, что могло бы быть, по тому, что должно было случиться, по тому, что отныне уничтожено навсегда.

– Рон, мне так жаль.

Мне больше нечего сказать.

– Знаешь, – начинает он, – все время, что я пробыл здесь, мне казалось, что я попал в кошмар, из которого мне не выбраться: вокруг лишь боль, темнота и кровь. И знаешь, что придавало мне силы жить?

Понуро качаю головой: не потому, что не знаю, о чем он, а наоборот – я прекрасно знаю, что он сейчас скажет.

– Я терпел все ради тебя! – он срывается на крик. – А теперь я узнаю, что единственный лучик добра и света, что остался у меня в этом страшном мире, трахается с проклятым Пожирателем Смерти уже бог знает сколько времени!

– Я все понимаю, – очередной всхлип срывается с губ. – И не прошу тебя простить меня. Но я тоже цеплялась за тебя, ты – самое хорошее, что осталось у меня, и благодаря тебе я жила. Много раз я пыталась покончить с собой, но вспоминала о тебе и понимала, что не могу тебя оставить. Ты много значишь для меня!

– Много? Больше, чем он? – напряженно спрашивает Рон.

И ни секунды не колеблясь, не задумываясь, правда это или нет, я твердо киваю.

– Конечно, больше. Ты для меня весь мир! Никогда не прощу себе, что так поступила с тобой. Клянусь всем, что у меня есть, что не хотела делать тебе больно...

– Всем, что у тебяесть? – с горечью в голосе прерывает меня он. – И что же, черт возьми, у тебя есть, а? Он же отнял у тебя ВСЁ!

Он абсолютно прав. Боже, помоги мне, помоги нам обоим, помоги нам всем! Его слова – чистейшая правда. Люциус лишил меня всего: родителей, самоуважения, свободы...

А теперь еще он забрал у меня Рона. Не то чтобы он уже не сделал этого раньше, но теперь это окончательно и бесповоротно.

Рон молча смотрит на меня – так, словно впервые видит.

– Господи, во что он тебя превратил? – шепотом спрашивает он. – Ты больше не способна отличать плохое от хорошего!

Качаю головой, чувствуя, как по щекам снова текут слезы.

– Я имею в виду... он же дьявольское отродье! – его нервы в очередной раз сдают. – Как ты можешь мириться с этим после всего, что он сделал?

– Не знаю, – едва слышно шепчу я сквозь слезы.

Он плачет из-за моего подлого предательства.

До нашего похищения я ни разу не видела, чтобы он плакал.

– Что в нем такого? – его голос наполнен болью. – Почему он? Что – во имя Господа! – такое чудовище, как он, может дать тебе?

– Разве это имеет значение? – сквозь слезы спрашиваю я.

– Да, имеет, – яростно шепчет он. – Он отнял тебя у... мне просто любопытно, что так привлекает тебя в нем, что ты позабыла все, во что верила?

Глубоко вздыхаю. Не хочу говорить ему об этом, но больше всего не хочу и дальше лгать ему. Не могу и не хочу. Он заслуживает правды.

Закрываю глаза, потому что у меня нет сил смотреть ему в глаза.

– Это не то, как если бы я хотела его. Все совсем не так. Просто... он говорил, что я ничтожество, – еле слышно шепчу я в ответ. – Раз за разом он повторял, что я грязнокровка, ошибка природы, бесполезное существо и пустое место. Он постоянно говорил это, пытаясь заставить меня поверить, что так оно и есть. И я почти поверила...

Мне трудно говорить, но я продолжаю: он имеет право знать.

– Но... когда я поняла, что он может... хотеть от меня чего-то большего... – «Господи, как же трудно объяснить», – это заставило меня...

Открываю глаза. Рон стоит передо мной, и его глаза блестят от слез.

Снова закрываю глаза и захлебываюсь в океане боли, поглотившей меня.

– Это заставило меня вновь почувствовать себя человеком. Потому что поддаваясь чувствам, он шел против своих убеждений, и все ради меня, а значит... я чего-то стою.

В очередной раз открыв глаза, натыкаюсь на его взгляд, полный обиды и боли.

– Я никогда не считал тебя грязью, Гермиона. Ты значила для меня больше, чем кто-либо в этом мире!

Слезы текут по моим щекам. Боже, что же я наделала? Как могла так с ним поступить?

– Я присматривал за тобой, – продолжает он. – Хотел заботиться о тебе. Каждый раз, глядя на тебя, я видел всю твою боль и страдания, – он всхлипывает, и его голос надламывается. – Я бы все отдал, лишь бы забрать эту боль! Боже, Гермиона, я любил тебя! Можешь называть меня наивным дураком, но я думал, что ты тоже меня любишь!

– Рон! – его имя со всхлипом срывается с губ, я хочу вновь коснуться его руки, но он отшатывается.

Боль просто невыносима. Потому что с четвертого курса я мечтала, как однажды он скажет мне эти слова, а я бросила их ему в лицо, и ради чего? Ради мужчины, который не способен любить никого, даже собственного сына, не говоря уже о грязнокровке.

– Я тоже любила тебя, Рон! И до сих пор люблю!

– Если это правда, тогда почему ты обратилась к нему – к нему! – чтобы вновь почувствовать себя человеком?! – он недоверчиво качает головой. – Святые небеса, да он же разрушил твою жизнь!

– Знаю! – я в полном отчаянии. – Я не могу... это так сложно объяснить. И все выглядит так, будто я сошла с ума, но в происходящем никогда не было никакого смысла.

Он недоуменно смотрит на меня, а затем отворачивается, хватаясь за голову.

– Так... – напряженно начинает он, – так он приводит тебя сюда каждую ночь? И... делает то, что хочет... – он спотыкается на этих словах и сильнее сжимает голову. – Боже... все, что я видел... как он касалсятебя и... это так...

Он трясет головой, вцепившись себе в волосы.

– Боже! – задыхаясь, всхлипывает он.

Он поворачивается ко мне: лицо искажено мукой, и это причиняет мне невыносимые страдания.

– Как ты терпишь это? – надломленным голосом бормочет он. – Почему позволяешь ему так с собой обращаться?

И я даю единственный ответ, на который способна.

– Я могу вынести что угодно, – шепчу я, – пока у меня есть ты.

Подхожу к нему, несмело протягивая руку. Закрыв глаза, он чуть отворачивается от меня; ну, по крайней мере, хотя бы не вздрогнул.

Я чувствую себя такой грязной: грязь сочится через поры, каждая клеточка наполнена ею.

– Пожалуйста, Рон, – сквозь слезы произношу я. – Прошу тебя, не надо меня ненавидеть.

Он поворачивается ко мне.

– Я ненавижу не тебя, Гермиона, – шепчет он. – Мне ненавистно то, что ты делаешь, и я ненавижу его, но... как... – он глубоко вздыхает. – Это не твоя вина, – обманчиво будничным тоном сообщает он. – Я ведь тебя знаю. В нормальных обстоятельствах ты никогда не согласилась бы спать с Пожирателем смерти. Я уверен, это его вина, и только его.

Проглатываю ком в горле.

– Рон, я...

Дверь с громким стуком распахивается.

И дабы сделать еще хуже – хотя куда уж хуже! – в комнату входит Люциус.

Увидев Рона, он застывает глядя на меня: глаза округляются, а затем превращаются в щелочки.

– Какого черта он здесь делает? – с плохо скрываемой яростью в голосе спрашивает он.

Рон оборачивается и моментально бледнеет, встречаясь взглядом с человеком, отнявшим у него все.

– Ты... ты... – задыхаясь, выговаривает он и сжимает кулаки, замахиваясь на Люциуса. – ГРЕБАНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ, УБЛЮДОК! Я убью тебя, УБЬЮ!..

...удар...

Люциус отшатывается, держась за нос.

–Ты получил что хотел, да? МРАЗЬ! – кричит Рон. – Как ты посмел...

– Импедимента!

Рона отбрасывает назад, и он вскрикивает от боли, ударившись спиной о стену.

– Рон! – Люциус хватает меня за руку и рывком притягивает к себе.

Глядя ему в глаза, я физически ощущаю его ярость.

– Что случилось? – в злобном шипении я отчетливо слышу страх.

Пытаюсь ответить, но не могу, просто не могу.

Он встряхивает меня пару раз.

– Бога ради, отвечай же!

– Я тебе отвечу, – слышу голос позади.

Мы с Люциусом поворачиваемся и видим, как Рон поднимается на ноги, полыхая от злости.

В голове мелькает нелепая мысль о том, какой контраст составляют эти двое: покрасневший от злости Рон и побледневший от ярости Люциус.

– Что ж, – злобно тянет Люциус, – вероятно, я должен тебе напомнить, Уизли, что я разговариваю не с тобой и встревать в чужие разговоры очень неприлично...

– ЗАТКНИСЬ! – от Рона исходит такая волна ненависти, что мне становится страшно. – Я знаю, ясно тебе?! Я знаю, что между вами происходит, так что не указывай мне, ублюдок!

Боже, ну разве может быть еще хуже? Рон знает; Люциус знает, что он знает; и только Господу известно, кто в конце концов будет страдать...

Поднимаю глаза на Люциуса: его лицо белее мела, на скулах играют желваки, а глаза широко распахнуты, и в них плещется ужас.

– Как... как ты?..

Он прищуривается, и в глубине его глаз вспыхивает яростный огонь.

Он еще раз встряхивает меня.

– Как он узнал? – шипит он сквозь зубы.

– Я... – не могу отвести от него глаз и не могу выговорить ни слова.

– Господи, что ты натворила, глупая девчонка? Как он...

Он замахивается на меня и наотмашь бьет по лицу; я вскрикиваю и, вывернувшись из его рук, падаю на пол.