EDEN | 18+

Глава 32. Шрамы.

Меня переполняет боль,
Ночами хочется кричать.
Моя любовь сродни болезни!
И тьма внутри меня порой
Пугает; некуда бежать!
Я с каждым днем все ближе к бездне... (пер. – kama155)

Сильвия Платт, «Вяз»

______________________________________________

Вылезаю из ванны: теплая вода ручьями стекает с меня на холодные плитки пола.

Хватаю с вешалки полотенце и наспех вытираюсь.

Он скоро будет здесь. Нужно поторопиться.

Я не хотела затягивать допоздна. Просто я так устала сегодня. Я весь день работала и освободилась всего полчаса назад.

Но это не отменяет того факта, что он скоро придет. В последнее время он никогда не задерживается.

Прохожу в комнату, останавливаясь перед гардеробом. Открыв дверь, пробегаюсь взглядом по платьям: однотонные, простенькие платьица. Как у прислуги. Одежда, наиболее соответствующая твоему положению... именно так он сказал мне однажды.

Ублюдок.

Черное, черное, коричневое, синее, черное, зеленое, голубое, коричневое, серое, черное, черное...

Минутку.

Это что? Впервые вижу это платье в самом конце перекладины с вешалками, прямо за серым.

Оно... нет, оно не серое и не черное. Оно... розовое? Очень бледное, с сероватым отливом, но все-таки розовое.

И как это я раньше его не замечала? Хотя я никогда особо и не задумывалась над тем, что висит в моем шкафу.

Вытаскиваю платье из гардероба: несмотря на свой цвет, оно все же очень простое.

Никогда не была поклонницей розового. Оно вызывает ассоциацию с Панси Паркинсон и тем кошмарным платьем, которое было на ней на рождественском балу.

Но... так приятно иметь что-то, в какой-то мере олицетворяющее нормальную жизнь.

Все бы отдала за пару туфель и комплект нижнего белья – эти вещи в топе моих приоритетов.

Натягиваю платье на влажное тело. Ткань прилипает к коже, но когда я высохну, это прекратится, так что не беда.

Подхожу к прикроватному столику и, взяв гребень, расчесываю мокрые волосы, свисающие сосульками.

В последние дни я нечасто смотрюсь в зеркало: мне противно собственное отражение. Меня тошнит от той, кем я стала. Видеть ее не могу!

Но расчесывая волосы, я невольно бросаю взгляд в зеркало.

Господи, я такая тощая. Сколько же килограммов я потеряла?

Впрочем, это неудивительно. Я ем от силы раз в день, ну а если повезет, то два.

Ненавижу. Чувствую себя только что вылупившимся птенцом: такой хрупкой, что кажется, дотронься пальцем – и я сломаюсь.

При желании я даже смогу пересчитать свои ребра.

Со вздохом откладываю гребень в сторону, и в следующее мгновение в комнату входит Люциус, прикрывая за собой дверь.

Он бегло осматривает комнату, а затем, глядя на меня, произносит:

– Сегодня ты пойдешь ко мне, – его глаза темнеют.

– Почему? – удивленно моргаю в ответ.

Он вновь обводит комнату взглядом и ухмыляется.

– Эта комната... какой-то чулан для прислуги. Не хочу находиться здесь дольше необходимого.

Ах, ну конечно. Эта убогая комнатушка напоминает ему, кто я и кого он... Интересно, могу ли я все еще использовать слово трахает?

– Пошли, – он протягивает мне большой кусок серебристо мерцающей материи: что-то подобное я уже видела у Гарри. Мантия-невидимка. – Надень это. На случай, если мы встретим кого-нибудь в коридоре.

– А не слишком ли это рискованно? – дрожащим голосом спрашиваю я. – Вдруг кто-нибудь войдет в твою комнату?

– Каждый раз, когда я прихожу к тебе, мы тоже рискуем. В моей комнате мы будем не в большей опасности.

Знакомое чувство зарождается где-то глубоко внутри: страх – я переживала его уже несчетное множество раз, но все еще никак не могу свыкнуться с этими ощущениями.

Несмело протягиваю руку и, взяв мантию, накидываю ее на голову, стараясь, чтобы ни платье, ни босые ступни не выглядывали из-под нее.

Люциус окидывает меня взглядом и кивает.

– Хорошо, – шепчет он. – Следуй за мной и не отставай, – его взгляд ожесточается. – И не думай сбежать. Дверь в конце коридора заперта.

Необязательно было говорить мне это. Я не смогла бы сбежать, даже если бы у меня была возможность... я бы не сбежала.

Развернувшись, он на секунду приникает ухом к двери, прислушиваясь, – нет ли кого-нибудь в коридоре, а затем открывает ее и выходит из комнаты. Следую за ним, нарочно шурша мантией, давая ему понять, что я рядом.

Не глядя в мою сторону, он запирает дверь и направляется к своей комнате. Он уже сделал несколько шагов, но тут позади нас открывается дверь.

– Люциус?

Мы поворачиваемся, и – хвала Господу, что я скрыта мантией.

Беллатрикс медленно направляется в нашу сторону.

– Чего тебе? – грубо спрашивает он.

Слабая улыбка касается ее губ.

– Ты знаешь, чего я хочу, – не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, на что она намекает. – Было время, когда ты прекрасно это знал.

Желудок скручивает стальными жгутами. Не хочу, чтобы она разговаривала с ним, не хочу, чтобы она даже смотрела на него...

Черт. Теперь понятно, что она чувствует по отношению ко мне.

Стоп. Ну уж нет! Я не собираюсь жалеть еще и эту стерву. Мне очень стыдно перед его женой, но испытывать угрызения совести из-за той, которая пыталась заставить Рона переспать с его младшей сестрой... никогда!

– Ты пьяна, – ледяным тоном произносит Люциус. – И уже поздно. Возвращайся в кровать.

Она смеется и проводит пальцем по вороту его мантии.

Кажется, меня сейчас стошнит.

– Я вернусь, Люциус, – шепчет она, – но не хочешь ли присоединиться ко мне?

Едва не теряя сознание, я с облегчением вздыхаю, когда он сбрасывает ее руку.

– Уходи, Белла, – приказывает он. – Ты ставишь себя в глупое положение.

На ее лице мелькает разочарование, и она отступает на шаг назад.

– Почему ты прекратил это, Люциус? – в ее голосе почти нежность, никогда не слышала, чтобы она говорила таким тоном. – Нам ведь было хорошо вместе. Я помню, как ты не мог насытиться мною...

– Просто потрясающе, – обрывает ее речь Люциус, – удивительно, как ты можешь извратить вещи, выставив их такими, какими они никогда не были.

Она бледнеет, в глазах загорается опасный огонек, а губы кривятся от злости.

– Ты была лишь развлечением, Белла, – безжалостно бросает он. – Весьма приятным, но все же только развлечением – и не более. А теперь все кончено, – он поворачивается к двери в свою комнату. – Спокойной ночи.

Она в ярости хватает его за плечо, разворачивая к себе.

Подаюсь немного назад, и слава Богу, мантия все еще скрывает меня.

– Ты жалок! – шипит она. – Как ты мог бросить меня ради грязной маленькой...

– Я уже тысячу раз говорил тебе, – он вновь прерывает ее, в голосе звенят железные нотки, – что между мной и грязнокровкой ничего нет. Коли уж хочешь правды, то я порвал с тобой, потому что ты меня бесишь. Всегда бесила и будешь бесить до скончания веков.

Какое-то время она пытается справиться с шоком, но быстро находит что сказать.

– А она тебя не бесит? – гневно шепчет она. – С этими невыносимыми замашками всезнайки и святоши.

Она умолкает на мгновение, а затем усмехается.

– Разве может она сравниться со мной? – охрипшим голосом спрашивает она. – О моей красоте слагают легенды. Ради тебя я готова на все – даже на то, о чем она и помыслить не может...

– Я не хочу продолжать этот разговор, – он начинает злиться. – Если у тебя осталась хоть капля гордости, ты сейчас же пойдешь и ляжешь спать. Возможно, завтра ты сможешь увидеться со своим мужем. Я более чем уверен, что Рудольфус очень соскучился по своей драгоценной женушке.

Она вот-вот лопнет от злости.

– Не упоминай при мне этого неблагодарного! – шипит она. – Он мне не ровня. Я вышла замуж по тем же причинам, что и ты – женился, – выгода и социальное положение, – ничего более!

Она хватает его за отвороты мантии.

– Как ты не понимаешь, Люциус? Мы же одного поля ягоды. Ты и я. Нами управляет наша гордость, и мы оба в розыске. Мы занимаем высокое положение в кругу Темного Лорда, потому что ни тебя, ни меня никогда не мучили угрызения совести, в отличие от других...

Он убирает ее руки от себя, на лице застыло ожесточенное выражение.

– О, пожалуйста, не ставь нас на одну ступень. Между нами – пропасть.

Когда-то – давным-давно – он сказал мне почти то же самое. Между нами столько различий, грязнокровка...

– Знаешь, как меня называет грязнокровка? – кажется, он решил развлечься.

И я перестаю дышать на то время, пока он тянет эффектную паузу.

– Она считает меня чудовищем, олицетворением всего зла на земле. И как знать – может, она и права, – тихо произносит он. – Возможно, твердость характера и отсутствие сомнений и колебаний присущи лишь отпетым негодяям.

– Мы не такие, Люциус, – Беллатрикс надменно задирает голову вверх, глядя ему в глаза.

– А если так, Белла? – вкрадчиво перебивает ее Люциус. – Может быть, мы действительно – зло. Я могу признать это, потому что я в здравом уме, чего не могу сказать о тебе. Я сознательно ступил на этот путь, ты же... действовала импульсивно.

Но... разве сознательное решение не хуже? У нее, по крайней мере, есть оправдание своим поступкам.

Она становится белее мела и, скривившись, гневно бросает:

– У тебя каменное сердце.

Он усмехается, качая головой.

– Ты никогда не думала, что мы были лишь наказанием друг для друга? Но я больше не намерен терпеть это.

Она скалится.

– Боже, – шепчет она, – да что эта грязнокровка – приверженка высоких гриффиндорских идеалов – может иметь общего с бессердечным монстром вроде тебя?

Он глубоко вздыхает. Сердце бешено стучит, причиняя невыносимую боль, потому что не думаю, что даже я знаю ответ на этот вопрос.

– Я больше не буду повторять: она - лишь моя пленница.

Истерический смех эхом разносится по коридору.

– Продолжай убеждать себя, если это очистит твою совесть, – задыхаясь, произносит она. – Я могу и подождать. Месяцем больше, месяцем меньше... какая разница!

– Ради Бога, о чем ты? – раздраженно спрашивает Люциус.

Ее улыбка не сулит ничего хорошего.

– Девчонка умрет, Люциус. – Определенно эта мысль доставляет ей неземное удовольствие. – Она слишком много знает, чтобы уйти отсюда живой. Ты же знаешь: когда Поттер сдохнет, она составит ему компанию. И ты должен будешь лично устранить ее. Так что я подожду. И когда она умрет от твоей руки, я буду знать: было лишь вопросом времени то, что ты вернешься ко мне...

Он наотмашь бьет ее по лицу, и она падает на пол, вскрикивая от боли.

Но ее слова все еще звучат в моей голове. Люциус... Люциус должен будет убить меня. Он станет моим палачом, он должен будет сделать это...

Вполне закономерный финал, не так ли?

Ужас и ненависть смешались в глазах Люциуса, и его ужас – отражение того, что чувствую я.

– Даже если бы я спал с грязнокровкой, – от его яростного шипения у меня волосы дыбом встают, – ничто, в том числе и ее смерть, не заставило бы меня вернуться к такой злобной старой гарпии, как ты.

Ее лицо искажает гнев, но прежде чем она успевает ответить, он хватает ее за волосы и отталкивает подальше от себя.

– Пошла вон, – зло бросает он.

Если бы взглядом можно было убивать, Люциус был бы уже хладным трупом.

Я едва дышу от страха, но она, кажется, не собирается продолжать ссору. Поднявшись на ноги, она смотрит прямо на него, в ее глазах полыхает ненависть.

– Предатель крови, – сквозь зубы выплевывает она, а затем, развернувшись, уходит и громко хлопает дверью в конце коридора.

Какое-то время он смотрит в пустоту перед собой. Догадываюсь, что он обдумывает ее слова. Должно быть, они ранили его в самое сердце. Боль, которую причиняют эти слова, не может сравниться ни с чем. Предатель крови, предатель крови, предатель крови...

Он много раз говорил мне, что быть предателем крови – это все равно что быть грязнокровкой, если вообще не хуже. Ведь грязнокровки не могут выбирать себе статус.

А вот предатели крови...

Может, он вернет меня в мою комнату. И даже ударит при этом.

И покончит с этим безумием навсегда. Здесь и сейчас.

Он оборачивается, и я вздрагиваю от страха, не зная, что он собирается сделать, но он лишь открывает дверь в свою комнату.

– Тебе лучше войти, – он говорит так тихо, что я с трудом разбираю слова.

Поспешно переступаю порог, задевая его руку мантией, чтобы дать понять: я вошла.

Он запирает дверь, и мы остаемся наедине.

Пару секунд он смотрит на дверь, нахмурившись.

– Дай мне увидеть тебя, – произносит он, все еще стоя спиной ко мне.

Сбрасываю с себя мантию-невидимку, и она бесформенной массой оседает у моих ног.

Он поворачивается ко мне, осматривая меня с ног до головы, а затем протягивает руку и заправляет локон волос мне за ухо.

– Ты действительно стоишь того? – тихо спрашивает он.

Я не отвечаю. Просто не знаю, что сказать.

Все, на что я сейчас способна, – это открыто смотреть ему в глаза, собрав в кулак жалкие остатки гордости.

Он вздыхает и, убрав руку, отводит взгляд.

– Она назвала меня предателем крови, – мрачно произносит он. – Никогда не думал, что доживу до того дня, когда имя Малфоя будет заклеймено как... не обязательно мое, но любого из Малфоев.

Меня немного трясет. Она сделала ему очень больно, и я знаю, на ком он отыграется за это. Я слишком хорошо его знаю.

– Разве это важно – то, как она назвала тебя? – страх подталкивает меня говорить.

– Ты не представляешь, что это за оскорбление, – хмурится он.

– Еще хуже, чем «грязнокровка»? – спрашиваю я.

Он открывает рот, собираясь что-то сказать, но вместо этого глубоко вздыхает, а через несколько секунд отвечает:

– Что толку тратить время на объяснения? – У меня такое чувство, что вначале он хотел сказать вовсе не это. – Ты никогда не поймешь.

Недовольно вздыхаю, но он вновь отворачивается от меня, не обращая внимания на мое состояние.

Почему ему так больно? Из-за оскорбления или из-за того, что это она обвинила его в предательстве?

– Она все еще небезразлична тебе? – не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос. – Ее мнение так много для тебя значит?

Он горько усмехается, все еще отказываясь смотреть на меня.

– Она никогда ничего для меня не значила, – признается он. – Она не заслужила ничьей заботы.

Словно гора с плеч. Как бы сильно мне ни хотелось забыть ее слова, но я вынуждена согласиться с ними. Как я могу соперничать со столь красивой ведьмой, у которой за плечами богатый опыт и... все такое.

До сих пор не могу понять, почему он хочет меня, когда рядом с ним такая женщина?

– Нет, меня волнует то, что она сказала, – шепчет он. – И ведь она права.

Он вздыхает, словно набираясь смелости.

– Я – предатель крови, – заключает он.

Молча смотрю на него. Ну а что я могу сказать, когда именно я виновата в том, что он стал тем, к кому всю жизнь испытывал презрение?

Он внимательно смотрит мне в глаза.

– Зачем я говорю об этом с тобой? Ты не можешь понять, о чем я, – с горечью произносит он. – Ты до сих пор не в состоянии понять, кто ты и во что ты меня превратила.

Недоверчиво качаю головой.

– Это ложь, Люциус! – неистово шепчу я. – Все твои чистокровные замашки... это никогда не было правдой.

Его глаза мечут молнии.

– Это не ложь! – бросает он. – Ты – грязнокровка. Это правда. И ты не можешь отрицать этого. Уступая тебе, я становлюсь предателем крови.

Ну конечно же, я не могу отрицать этого. Не могу отрицать, что я магглорожденная и что я сделала его предателем крови.

Поэтому я благоразумно молчу.

– Из-за тебя все так осложнилось, – в его глазах столько ненависти, что это причиняет мне почти физическую боль. – Я предал все свои убеждения – и ради кого? Ради какой-то никчемной грязнокровки!

Заставляю себя глубоко и ровно дышать, чтобы не сорваться.

– Если ты предал все ради меня, – дрожащим голосом начинаю я, – значит я не какая-то никчемная грязнокровка.

Пощечина обжигает лицо – я даже не заметила, как он замахнулся! – и слезы выступают на глазах против воли.

Он тяжело дышит, пытаясь успокоиться и взять себя в руки.

– Дрянь, – с ненавистью шипит он. – Ты понятия не имеешь, как сильно заставляешь меня страдать!

– Ты тоже делаешь мне больно! – надломленным голосом оправдываюсь я. Будь он проклят! Это он понятия не имеет, что сделал со мной, и ему никогда не исправить того, что он натворил. – Ты причинил мне гораздо больше страданий и сделал это намеренно! Господи да ты убил моих родителей...

– Слушай, – прерывает он меня. – Подумай о том, как ты любила своих родителей. Вспомни все до малейших деталей.

И я вспоминаю, не сдерживая слез. Перед глазами проплывают образы и воспоминания, как мама заботилась обо мне, как беспокоилась за меня, а папа частенько посмеивался над ее чрезмерной тревогой – я помню его непринужденную улыбку.

Поднимаю взгляд на Люциуса: он бледен, и его лицо искажено ненавистью. Человек, убивший моих родителей и заменивший мне отца и мать после их гибели.

– Ты бы предпочла умереть вместо них, да?

– Да, – шепчу я. – Я все бы отдала ради них.

Он удовлетворенно кивает.

– Точно так же я отношусь к тому, во что верю. Вот видишь, ты можешь утверждать, что мы разные, но ведь мы похожи. У нас обоих есть то, за что мы с радостью отдали бы жизнь. Различие лишь в том, что ты была так глупа, выбрав людей, в то время как я много лет назад уяснил: единственный, на кого ты можешь рассчитывать в этом мире – ты сам.

У меня отвисает челюсть.

– Ты серьезно? – сиплым шепотом спрашиваю я. – Ты же не можешь на полном серьезе уравнивать мои чувства к родителям и свое отношение к системе ценностей.

– А что мне мешает, грязнокровка? Чем твоя любовь к мерзким магглам, породившим тебя, лучше того, что делал я во имя ценностей, которые составляли основу моего бытия.

– Они не были мерзкими магглами! – чаша моего терпения лопнула. Как же я его ненавижу!

– Были, – спокойным тоном произносит он. – И ты так и не ответила на вопрос.

Довольно долго смотрю на него, в его холодные, словно неживые, глаза, больше всего на свете желая узнать: что же у него на уме, проникнуть в его мысли – хотя бы разок.

Но если бы у меня получилось, поняла бы я, что он лжет? Возможно, для него это абсолютная правда.

Как он может испытывать столь глубокую, сильную, всепоглощающую любовь и преданность к каким-то убеждениям?..

Невозможно. Я имею в виду не то, что он в принципе не способен на любовь, потому как это не так уж и важно.

Он смотрит на меня так, словно вообще не понимает, о чем я говорю.

– Меня всегда учили, что грязнокровки – это грязь, отбросы общества, – шепчет он. – С самого рождения я принимал это за истину. Даже сидя в Азкабане, когда весь мир отвернулся от меня, я не терял надежды, цепляясь за свою веру и убеждения, и утешал себя мыслью о том, что отомщу всем, когда наконец сбегу из тюрьмы.

Кровь стынет в жилах. Может быть, именно сейчас настал тот час, когда он не выдержит и выплеснет все...

– Бесполезный, никчемный мусор, – продолжает он. – Все до последнего.

Пока он переводит дыхание, его глаза встречаются с моими, и на короткий миг его взгляд смягчается. Люциус выглядит так, словно увидел меня впервые.

– Кроме разве что... – он колеблется, но все же решается продолжить – едва уловимым шепотом. – Кроме разве что тебя

Его слова разом выбивают из меня весь воздух, и я забываю как дышать, сердце бешено стучит в груди.

Он тянется ко мне и заправляет за ухо прядь моих волос.

– Ты... ты какая-то другая. Не знаю почему, но...

Замолчав, он смотрит на меня, будто я – ребус, который нужно непременно решить. Чувствую, как яростно бьется мое сердце, и кажется, оно в любую минуту готово выскочить из груди.

– Я никакая не особенная, Люциус, – шепчу я. – Никогда не была такой и никогда не буду.

Он горько улыбается.

– Моя милая грязнокровка, – вкрадчиво произносит он, – если бы ты только знала...

Он опускает глаза, обжигая меня взглядом снизу вверх, затем вновь смотрит на меня.

Делает шаг вперед, приближаясь ко мне. Слишком близко. В моем личном пространстве – но разве он не всегда там был?

– У меня есть одно желание, – шепчет он, глядя на меня потемневшими глазами, – хочу, чтобы твоя кровь была чистой. Одному Богу известно, что бы тогда было.

Одной рукой он стаскивает с моего плеча платье, другой – притягивает к себе, посылая электрические разряды по всему телу.

– Это решило бы все проблемы, – он наклоняется ниже и ниже, пока я не перестаю видеть его лицо. Теперь я могу только чувствовать его дыхание на своей шее. – Вся эта ситуация стала бы намного... приятнее.

Он целует мою шею – прямо под подбородком – и крепче сжимает меня в объятиях. Закрываю глаза и невольно выдыхаю сквозь приоткрытые губы. Он покрывает поцелуями мою шею, медленно опускаясь к впадинке между ключицами.

Это больше не может продолжаться. Не может.

Наше время подходит к концу. Я чувствую это. С каждым днем я все сильнее ощущаю опасность, нависшую над нами, словно огромный черный стервятник, расправивший крылья. Мы ступаем по самому хрупком льду, - Люциус и я, - и лишь вопрос времени, когда этот лед треснет...

И что ждет нас тогда? Волдеморт. Эйвери. Беллатрикс. Драко и Рон. Боль. Пытки. Смерть.

И разлука.

Но сейчас я могу лишь обнимать его. Я не думаю об опасности, когда он жадно прижимает меня к себе, целуя и раздевая.

Запускаю руки под его мантию, помогая ему раздеться. На мгновение он отстраняется и как-то странно смотрит на меня, но затем продолжает, позволяя мне помогать ему.

Только теперь до меня доходит, что это происходит впервые. Впервые я помогаю ему делать это со мной...

Но я не могу иначе: ведь он так нужен мне, что без него я едва дышу.

Одежда падает кучей тряпья у наших ног, смешавшись: черные пятна в блекло-розовых волнах.

Его кожа такая бледная. Никогда не смогу привыкнуть к тому, что она такая. Словно твердый лед. Кажется, стоит дотронуться, как я тут же замерзну от холода! Так могло бы быть, но нет, она теплая. Такая теплая... как мрамор. Живой, дышащий, теплый мрамор. Нетронутый. Незапачканный. Совершенный...

Кроме одного. Метка. Вечное напоминание о том, кто он, выжженное темным заклинанием на его руке.

Он осторожно подводит меня к кровати, мягко толкая на нее. Падаю на спину, и у меня мелькает мысль, что это самая мягкая кровать из всех, на которых мне приходилось спать.

Он нависает надо мной, и у меня перехватывает дыхание, – как всегда, – потому что я никогда не перестану бояться, что однажды придет день, когда он не выдержит и убьет меня за то, что я сделала с ним...

Но не сегодня. По его взгляду я понимаю, как нужна ему сейчас. В нем отражается почти нечеловеческий голод и жажда. Желание затопляет все вокруг.

Он внимательно смотрит на меня, заправляя прядь волос мне за ухо.

И я вновь вижу темную отметину на его предплечье, разрушающую красивую иллюзию. Доказательство его истинной сущности вытатуировано на его коже навечно.

Чуть приподнимаюсь, и мы оба замираем на долгое время.

Глубоко вздыхаю и неуверенно касаюсь метки, проводя по ней пальцем.

У него перехватывает дыхание.

Почему такой элегантный, имеющий безупречный вкус и чувство стиля человек захотел вдруг обезобразить себя подобным отвратительным знаком?

– Что ты делал сегодня? – я правда не знаю, зачем спрашиваю его об этом.

Поднимаю глаза и встречаюсь с его нахмуренным взглядом.

– Что ты имеешь в виду?

– Какие ужасные вещи ты совершил сегодня во имя Волдеморта? – дрожащим шепотом спрашиваю я. – Что ты делал перед тем, как прийти сюда, ради продвижения его дела?

Он хмуро смотрит на меня, не понимая, почему я спрашиваю об этом – что вполне естественно. Ему никогда не понять.

– Ты правда хочешь знать? – прохладным тоном спрашивает он, убирая от меня руку.

Я смотрю ему в глаза, пытаясь разглядеть за слоями серой стали смутные тени ужасных деяний.

Действительно ли я хочу знать, что повидали эти глаза?

Не уверена. Порой мне кажется: мы настолько разные, что если я увижу сотворенное им зло, то сойду с ума от леденящих кровь сцен.

Но я ведь уже знаю, на что он способен.

Со вздохом опускаю взгляд на свои руки. У меня тоже есть отметины: вертикальные шрамы, нанесенные Люциусом, пересекаются с горизонтальными – знаками жгучей ненависти Беллатрикс, а вместе они постоянно напоминают о том, что может сделать ЕГО мир с людьми.

У него свои шрамы, у меня – мои.

Он приподнимает мое лицо за подбородок, заставляя взглянуть ему в глаза. В них – ни намека на сожаление или раскаяние.

– Если ты правда хочешь знать, что я делал сегодня, тогда спроси меня снова, – шепчет он.

Закусываю губу в неуверенности. Я очень хочу, но в то же время я предпочла бы жить в неведении. И пусть та Гермиона, которой мне никогда уже не стать, ни за что не согласилась бы с подобным решением, плевать. Не это ли служит еще одним доказательством тому, как сильно он изменил меня?

Отвожу взгляд, разглядывая его плечо: там тоже есть шрам. Шрам, оставленный мной. Ножевое ранение, давным-давно зарубцевавшееся.

Бессознательно я провожу рукой по почти такому же шраму на своем плече. Рана, оставленная им. Не одна из тех, что исполосовали мою душу, но та, что изуродовала тело...

Он следит за моими пальцами и прищуривается на мгновение, когда понимает, чего я касаюсь.

Спустя, кажется, вечность, он вновь решается заговорить.

– Шрамы нельзя убрать одним взмахом волшебной палочки, – шепчет он. – У меня свои, у тебя – твои.

– Но я не желала их, – с горечью в голосе произношу я. – А вот ты... метка была твоим выбором.

Люциус невесело усмехается.

– Я давно сделал свой выбор, – он проводит пальцами по моей щеке. – Небольшая устрашающая отметина – малая плата за честь служить Темному Лорду.

Молча смотрю на него, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Не могу. Не могу выносить те чувства, что испытываю к этому чудовищу. Беллатрикс была права... что, черт возьми, мне нужно от него?

– Ты когда-нибудь смог бы оставить такую жизнь? – тихим шепотом спрашиваю его, удивляясь, как мне хватило духу задать подобный вопрос.

Но вместо ярости, которую я ожидала увидеть в его взгляде, я вижу лишь полное непонимание.

– С какой стати я должен это делать? – он смотрит на меня так, словно я спросила: а слишком ли плохо будет, если он отсечет себе руку.

Открыв рот, тут же закрываю его: ответить так, как я хочу, у меня язык не поворачивается.

А еще я не уверена, что все еще хочу знать ответ на свой вопрос.

Горькая усмешка появляется на его губах.

– Ради тебя? – произносит он. – Смог бы я оставить такую жизнь ради тебя, ты это имеешь в виду?

Щеки горят от унижения, потому что я знаю, что сейчас будет: очередной монолог о том, что я для него пустое место, кусок дерьма, мерзкая маггла...

И точно!

– Ты ждешь, что я все брошу, забуду про свой долг, предам свои убеждения ради грязнокровки? – последнее слово раскаленной плетью обжигает меня.

– Разве ты уже не предал их? - мне страшно, но обратного пути нет. - Ты сделал это, когда впервые пришел в мою постель.

Мои слова ранили его так же, как меня каждый раз ранит его небрежное "грязнокровка". Ненависть и отвращение смешались в его глазах, но я знаю, что они направлены не на меня одну.

– Нет, – сквозь стиснутые зубы шипит он. – Я ничего не предавал. Если бы я мог, то отрекся бы от всего, во что верю, но это – часть меня. Ты же... – он глубоко вздыхает. – Ты – моя слабость, и я признаю это с сожалением. Никогда не думал, что могу...

Он недобро прищуривается.

– Ты довольна? Довольна тем, что разрушила все, что придавало смысл моей жизни?

У меня на мгновение пропадает дар речи. Да как он смеет?!

– Ты тоже разрушил мою жизнь, – я вот-вот расплачусь. – Оставил меня ни с чем. Я даже не могу больше быть с Роном, он не простит мне такого низкого и подлого предательства.

Он ухмыляется, но в глазах нет ни намека на веселье, и качает головой.

– Выходит, мы отравили друг другу существование, – в его голосе проскальзывает обида. – Каждый из нас оставил другому лишь пепел воспоминаний, уничтожив все остальное.

– Но так не должно быть! – порывисто шепчу я.

Он вопросительно выгибает бровь.

Протягиваю руку, касаясь его лица, и чуть приподнимаюсь, глядя ему прямо в глаза, но он на мгновение закрывает их, пряча от меня свои чувства.

– Ты можешь оставить это, я знаю, – отчаянно шепчу я. – Ты смог бы.

Смешок слетает с его губ, и он отталкивает мою руку от себя.

– Ты не ведаешь, о чем просишь, – его глаза потемнели, и в них отражается целая гамма противоречивых чувств. – Ты смогла бы стать Пожирательницей Смерти ради меня?

Ответ, уже готовый сорваться с языка, комом встает в горле, и мне остается лишь сидеть и судорожно соображать.

Смогла бы я? Приговорить себя к жизни, наполненной болью, страданием и смертью? Ради него...

Нет.

Даже ради его спасения? Даже если бы твой отказ означал для него смертный приговор?

Но... этого не будет! Никогда. То, чего прошу я, вполне возможно; а вот они никогда не примут грязнокровку в Пожиратели Смерти, так что...

Нет. Я не смогла бы сделать это.

Его рот изгибается в горькой усмешке.

– Вот видишь, в мире есть вещи пострашнее смерти, – шепчет он. – Поэтому я и выбрал этот путь. Я не боюсь умереть. Предать свои убеждения, переступить через идеалы, составляющие смысл моей жизни... никогда. Ни за что на свете.

Сердце вдребезги разлетается на осколки. Ни за что на свете, значит, ради меня – тем более.

Но он уже сделал это. Он уже отдалился от них, когда впервые поддался тому, что чувствует ко мне.

Он пошел гораздо дальше, чем смерть. Ради меня. Потому что для него предать свои идеалы - во стократ хуже смерти.

Но что такое смерть? Если мы так похожи, - о чем он не устает твердить мне, - тогда он уже долгое время умирает от желания быть ближе к той, кого ненавидит больше всего на свете.

И если он действительно такой же, как я, он готов на всё, когда я в его руках. Потому что лишь одному Богу известно, на что готова я, когда он обнимает меня.

Ради него я способна на все. Я ничего не знала о жизни, пока он не научил меня.

– Так все же ответь мне, – практически одними губами шепчет он, – ты еще хочешь знать, что я делал этим вечером?

Вновь закусываю губу и опускаю взгляд на свои руки. Нет, не хочу. Счастье – в неведении. Другая Гермиона никогда бы не согласилась с этим, но я больше не та наивная девочка, так что какое это теперь имеет значение?

Не хочу усугублять и усложнять ситуацию.

Усмехнувшись, он приподнимает мое лицо за подбородок и впивается в меня безжалостным взглядом.

– Я так и думал.

Его губы касаются моих – сначала мимолетно и нежно, словно упрашивая ответить на поцелуй, а затем, когда я подчиняюсь, он становится жестким, яростным и беспощадным.

Он ласкает меня, пальцами вырисовывая хаотичные витиеватые узоры на моей коже от бедер к груди, затем опускаясь к талии, оставляя жгучий след от прикосновения теплых рук. Господи кто знает, чтоделали эти руки несколько часов назад? Пытали, калечили, возможно даже убивали...

Когда человек убивает, какую часть своей души он теряет? Дамблдор сказал Гарри, что убийство разрывает душу пополам.

Есть ли еще у него душа?

Он накрывает ладонью мою грудь, пощипывая и теребя сосок, и меня словно пронзает током, внизу живота разливается тепло, я чувствую Люциуса каждой клеточкой своего тела. Выгибаюсь, прижимаясь к нему сильнее, он заглушает мой стон, впившись в мою нижнюю губу, нежно посасывая ее.

Как долго это может продолжаться? Если бы я могла сбежать, и если бы он бросил все и остался со мной, смогли бы мы быть вместе? Смогла бы я быть с ним в свете реальной жизни, а не под покровом темноты того мира, в котором мы оба вынуждены пребывать в заточении?

В конце концов, тьма превосходно скрывает грехи.

Он нависает надо мной, прижимая меня к матрацу, больно впиваясь пальцами в бедра и целуя горячо и яростно, и я отвечаю ему со всей страстью, обнимая его за шею, отчаянно желая притянуть его к себе еще ближе, слиться с ним в одно целое.

Почему меня так волнует, что он приходит ко мне после того, как пытает и убивает? Я же знаю, что он может делать, я испытала это на собственной шкуре, так почему же?..

Мое знание не отменяет того факта, что руки у него – по локоть в крови...

Оторвавшись от моих губ, он покрывает поцелуями шею, медленно опускаясь ниже, оставляя горящие следы там, где его губы касались моей кожи, и я знаю, что он собирается сделать. Он уже много раз делал это.

И я теряюсь в догадках, почему... почему он хочет... с грязнокровкой...

Но как только его голова оказывается между моих разведенных ног, все мысли улетучиваются, и мне становится все равно. Ничто больше не имеет значения, кроме его горячих губ и языка... он лижет, посасывает и кусает, и это самые невероятные ощущения из всех, что мне довелось испытать в жизни. Я почти готова вновь поверить в Бога. Бессознательно раздвигаю ноги еще шире, учащенно и сбивчиво дыша, дрожа от невыносимого напряжения, тугим узлом стянувшегося внизу живота...

Но в этот момент он вдруг снова оказывается лицом к лицу со мной, глядя на меня затуманенным взглядом, тяжело и рвано дыша.

На его щеках проступил едва заметный румянец – очередной признак его слабости.

Он разводит мои ноги в стороны так широко, что мне становится больно, – но мне все равно! – и входит в меня, резко выдыхая.

Он двигается во мне, и я цепляюсь за него с такой силой, что, наверное, на его прекрасной коже останутся синяки.

Прошу тебя, забери всю боль. Ты столько раз ломал меня, мучил, пытал, но только ты можешь вновь заставить меня почувствовать себя живой...

Он переворачивается на спину, удерживая меня верхом на себе, и я ложусь на него, чтобы дотянуться до его губ.

Он все еще двигается во мне, но теперь я могу двигаться с ним в одном ритме. Я научилась.

Он многому научил меня.

Он прерывает поцелуй и смотрит мне в глаза: его взгляд блуждает, и кожа на щеках приобрела розоватый оттенок. Он в очередной раз глубоко входит в меня, и у меня такое чувство, словно я на самом верху американских горок и вот-вот сорвусь вниз со скоростью света, а... а если я двину бедрами вот так... это поможет и ему сорваться...

Он со стоном запрокидывает голову назад, и я не могу удержаться от того, чтобы не поцеловать его шею. Я хочу почувствовать его вкус. Мне это нужно. Жажда настолько сильна, что хочется грохнуться в обморок, закричать, разреветься...

Мой стон сливается с его. Он всаживается в меня с чудовищной силой, сжимая мои бедра: еще чуть-чуть – и кости треснут, но мне плевать, потому что в этот миг вселенная взрывается перед глазами, и я абсолютно счастлива.

Стон срывается с его губ, он прижимается ко мне, и я ловлю его губы в мимолетном, слабом поцелуе...

Мы лежим в тишине, все еще прижимаясь друг к другу, пытаясь восстановить дыхание, пока я в конечном счете не скатываюсь с него, не говоря ни слова.

Теперь мы рядом, но не касаемся. Я лениво разглядываю балдахин изумрудного цвета над нами.

Пару секунд спустя Люциус укрывает нас покрывалом. Ткань невообразимо роскошная и приятная в сравнении с той, что лежит на моей кровати. Она мягко обволакивает меня.

Поворачиваю голову: возможно, я только... на секунду закрою глаза, чтобы дать им отдохнуть. Только на мгновение. Я так устала, меня окружает теплый кокон из дорогого материала, и я вовсе не собираюсь спать, а просто хочу, чтобы резь в глазах прошла, поэтому закрываю глаза... ненадолго... всего на пару секунд...

* * *

Темнота постепенно отпускает меня.

Пару раз моргнув, все же открываю глаза.

Еще не до конца стряхнув с себя остатки сна, окидываю взглядом комнату.

Огонь в камине давно погас, только тлеющие угольки напоминают о том, что когда-то там бушевало пламя.

Должно быть, я заснула. Я вовсе не хотела, правда. Я только на минуту закрыла глаза.