EDEN | 18+

Глава 40. Выбор.

В стародавние времена людям являлись ангелы, чтобы, взяв их за руку, спасти от разрушения. Теперь мы больше не видим белокрылых ангелов. Но народ продолжает спасать чья-то невидимая рука, что плавно направляет их к мирным и светлым землям, где им больше не нужно вспоминать прошлое; не исключено, что рука эта может быть детской ладошкой. – Джордж Элиот, Сайлес Марнер (пер. – kama155)*

________________________________________

Глядя на меня широко раскрытыми глазами, он убирает руку из моей ладони.

Внутри все переворачивается от страха.

Ни один мускул на его лице не дрогнул, словно я ничего и не говорила. Но стоит заглянуть ему в глаза...

В них... бездна ужаса. Бесконечный, примитивный, всеобъемлющий ужас.

Господи, что он собирается делать?

По всей видимости, ничего. Будет и дальше просто сидеть и смотреть на меня.

Становится неуютно, но я упрямо сжимаю губы. Надо что-то сказать, но что? Что в такой ситуации вообще можно добавить?

Он продолжает смотреть на меня не мигая, и в его взгляде почти... отчаяние; словно он изо всех сил пытается убедить себя, что я лгу...

Но он должен понять, что я не лгу, ведь он слишком хорошо меня знает.

Нервно вздыхаю.

– Пожалуйста, можешь... просто... – в голосе проскальзывают нотки паники, и я стискиваю зубы в нехорошем предчувствии. – Бога ради, моргни хотя бы или... скажи что-нибудь!

У него дергается щека, в глазах застыл страх, и я понимаю, что впервые вижу его таким испуганным. Даже когда Драко о нас узнал, даже когда мы убили Долохова... такого первобытного ужаса в его глазах не было.

– Ты... – он прочищает горло. – Я правильно тебя расслышал?

Ну почему он это делает? Почему?

– Сам знаешь, что да, – отвечаю с несчастным видом.

Он открывает было рот, но тут же стискивает челюсти – так, что ходят желваки, – но в конце концов находит в себе силы говорить.

– Ты уверена? – шепчет он.

Я могу рассказать ему все. Могу сказать, что абсолютно уверена, потому что меня тошнит по несколько раз в день уже недели две; постоянно кружится и болит голова; а еще эти жуткие спазмы, словно у меня должны начаться критические дни, но сколько бы я ни проверяла, их нет – и не будет еще очень долго. Возможно, несколько месяцев.

Но этого я не говорю.

– Конечно, уверена. Иначе ничего не сказала бы.

Внезапно он вскакивает с кровати, глядя так, будто у меня выросла вторая голова. Словно я самое омерзительное, отвратительное и ненавистное существо, что он когда-либо видел...

Он отворачивается.

Я, конечно, допускала такую реакцию, но все же надеялась...

Даже не знаю, на что. Может, в глубине души я лелеяла мысль о том, как он скажет, что все будет хорошо, он позаботится обо мне, оставит Нарциссу, и мы уедем, и будем вместе воспитывать нашего ребенка; и уже неважно, полукровка он или нет, потому что я научила Люциуса главному: кровь не имеет значения. И он бы сказал, что любит меня...

Но когда он поворачивается ко мне с выражением абсолютной ненависти и отвращения, я понимаю, что ничего из этого не будет для Гермионы Грэйнджер.

– Боже, что я наделал? – шепчет он.

Во мне закипает злость. Он вновь смотрит на меня с ненавистью, а ведь еще минуту назад он держал меня за руку и говорил, что хочет заботиться обо мне. Будь он проклят! Это он во всем виноват! Он должен был быть осторожным.

Поднимаюсь с кровати.

Он отступает, словно моя кровь заразна, и выглядит так, будто увидел призрака.

Моя чаша терпения переполнена.

– Не смей шарахаться от меня! – выкрикиваю я истерически. – Не моя вина, что мы оказались в этом дерьме!

Ужас на его лице сменяется злостью.

– Ах, то есть это я виноват, да? – угрожающе цедит он сквозь зубы. – Ну конечно, я ведь так этого хотел, да? Какого-то полукр...

Он умолкает на полуслове, не в состоянии даже произнести это. Не может признать вслух последствия собственных деяний...

– Ты должен был позаботиться об этом, – тихо произношу я, чувствуя, как лицо заливает краска стыда. – Сделать что-то, чтобы предотвратить...

– Сделать что-то? – огрызается он, а затем качает головой, горько усмехаясь. – Порой я забываю, как ты невинна, грязнокровка. Противозачаточных чар не существует. Никогда не существовало, и маловероятно, что таковые появятся в будущем.

– Почему? – смотрю на него с недоумением.

Он прищуривается.

– А зачем они нужны? – срывается он. – Болезни лечатся магией, а от беременности можно избавиться...

Он замирает и тут же с каким-то облегчением выдыхает, словно его осенило.

У меня внутри все обрывается.

– Да, – шепчет он. – Точно.

Обернувшись, он направляется к двери.

– Я вернусь позже, – сдержанно бросает он, – и принесу с собой то, что поможет избавиться от... этого...

Замолчав, он идет к двери с каменным лицом.

– Стой! – окликаю его дрожащим голосом.

Остановившись, он резко вздыхает, оборачивается и одаривает меня тяжелым взглядом.

– Что? – в его голосе звенит сталь.

От стыда начинают гореть уши, но терять мне уже нечего, и если я не скажу это сейчас, то не скажу уже никогда.

– Я думала, мы м-могли бы... – запинаюсь.

Он молча качает головой, предостерегающе: мол не заставляй меня делать то, чего я не могу обещать...

Но... он может. Мог, если бы позволил себе.

Вздыхаю так глубоко, что легкие загораются огнем.

– Я...я не желаю избавляться от ребенка, – на одном дыхании выпаливаю я. – Я думала, мы могли бы, наверное... ты и я...

Выражение его лица заставляет меня умолкнуть.

Какое-то время он смотрит на меня, и в его глазах плещется боль.

Закрыв глаза, он качает головой.

– Нет, – решительно произносит он и, открыв глаза, смотрит прямо на меня. – Нет.

Сжимаю губы, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

– Почему нет? – мой голос все же чуть срывается.

Он смотрит на меня с недоумением, словно я спросила его, почему он не может прыгнуть со скалы.

– Это... – он запинается, но затем находит в себе силы продолжить, – это же полукровка. Поэтому мы не можем... ты не можешь сохранить его.

Сердце с грохотом разбивается на тысячу осколков. Мир пошатнулся перед глазами. После всего, что с нами было... как он может?

– Какое это имеет значение? – по щекам текут слезы. – Ведь после всего, что было с нами, ты знаешь, что кровь – это еще не все...

Он подлетает ко мне, но замирает в паре шагов, будто натолкнувшись на стену.

Но не это заставило меня замолчать; ярость, горящая в его глазах, обожгла меня.

Пара глубоких вдохов помогает ему взять себя в руки.

– Никогда больше не заговаривай со мной на эту тему, – низким угрожающим тоном произносит он. – Это оскорбление, и я не позволю, чтобы ты и впредь говорила мне, что вся моя жизнь была ложью...

– Но она была, Люциус, – во мне закипает злость. – Была! Сам знаешь. А как иначе, если ты отказался от всех принципов, что у тебя были? Но все еще можно изменить, я знаю, ты сможешь!

И тут он не выдерживает.

В два прыжка он настигает меня и наотмашь бьет по лицу – впервые с тех пор, как Рону стало известно о нас.

Вскрикиваю, в большей степени от обиды, чем от боли, и падаю на пол. Задрав голову вверх, встречаю его полный ненависти и ужаса взгляд и понимаю, что он собирается пнуть меня ногой.

– НЕТ! – ору я диким голосом, защищая руками живот. – Ты не можешь... ребенок!

Время словно замерло. Я тяжело дышу, Люциус смотрит на меня с отвращением, и я могу поклясться: в его глазах мелькает что-то...

Но быстро исчезает, и не остается ничего, кроме ярости.

С рычанием он хватает меня за руку, рывком поднимает на ноги, швыряет в стену и прижимает к ней, стиснув мое горло. Перед глазами плывут разноцветные круги, а в висках пульсирует боль.

– Послушай меня, грязнокровка! – шипит он, и каждое слово, как ножом по сердцу. – Это... этот жалкий выродок-полукровка не имеет ко мне никакого отношения! И не называй это «ребенком», это мерзость!

А вот теперь я плачу, громко всхлипывая, чувствуя себя преданной и растоптанной, потому что я-то надеялась... Боже, я так надеялась. Глупая, глупая, глупая, почему я не могу заставить себя перестать надеяться?

– Это и твой ребенок! – беспомощно всхлипываю я, и в его глазах на мгновение мелькает жалость, но тут же сменяется холодностью.

– О, ты так думаешь? – шепчет он, усмехаясь, а затем наклоняется так, словно хочет поцеловать меня, и сердце подпрыгивает в предвкушении, но вместо этого он убирает волосы с моего плеча и шепчет мне на ухо:

– Чем докажешь?

Кровь леденеет в моих венах.

Он отстраняется от и убирает руку с моей шеи, глядя прямо в глаза, и я понимаю, что ему известно, насколько больно мне от этих слов. Он знает.

– Ты чудовище, – шепчу я, а он лишь горько улыбается.

– Да, – отвечает он. – И я никогда не скрывал это от тебя. Ты всегда знала, кто я. Знала и тогда, когда пустила меня в свою постель.

Опускаю голову: не хочу, чтобы он видел мои слезы. Но он берет меня за подбородок, заставляя смотреть на него.

Он вздыхает, как мне кажется, со смирением.

– Я не изменюсь ради тебя, – ровно произносит он. – Но и врать тебе тоже не стану, грязнокровка. Я не хочу это... этого, – он кривится от отвращения. – Не буду притворяться, что счастлив. Это нечестно по отношению к тебе.

– О, – ком встает у меня в горле, и я задыхаюсь. – А это, значит, честно, да?