EDEN | 18+

Глава 49. Побег из рая.

«Лишь тот, кто познал ужас ночи, может понять сладость наступления утра». – Брэм Стокер, «Дракула»

« - Будь со мной всегда... прими какой угодно образ... Сведи меня с ума, только не оставляй меня в этой бездне, где я не могу тебя найти! О боже! Этому нет слов! Я не могу жить без жизни моей! Не могу жить без моей души!» – Эмили Бронте, «Грозовой перевал»

Эпиграфы от переводчика: я не могла удержаться Аккурат во время перевода 49 и 50 глав я наткнулась на замечательный фильм – «Модильяни» (в гл.роли Энди Гарсиа), - который настолько попал в настроение, навеваемое фиком, что...
В общем, советую всем! И судите сами...

«Вы знаете, что такое любовь? Настоящая любовь. Любили ли вы так неистово, что готовы были шагнуть в пламя преисподней? Я — да...» © «Модильяни»

«— Без него я умру!
— Это с ним ты умрешь...» © «Модильяни»

__________________________________________________________

Время замедляется, подстраиваясь под ритм моего сердца.

Горячая волна прошибает насквозь, ударяя в затылок, и кружится голова, а в ушах стоит гул.

Нет.


Нет.


— Очнись! — яростно трясу его.

Его тело легко откликается на мои движения, будто тряпичная кукла.

Но я не сдаюсь. С ним все будет хорошо. Он не умер. Не умер. Нет!

— Очнись! — с губ срывается шипение. Изо всех сил бью его кулаком в грудь. — Черт тебя побери, очнись же!

Так, только без истерики. Соберись. Ты сможешь это исправить, просто обязана!

И я сделаю это. Потому что для меня нет ничего невозможного.

Направляю на него палочку.

— Энервейт!

Луч света пронзает его грудь, расходясь волнами по всему телу.

Все хорошо. Он сейчас очнется и... почему не сработало?

Рвано и глубоко вздыхаю и пробую опять.

— Энервейт!

Почему гребаное заклинание не работает?


Ты знаешь, почему.


Нет, не знаю! Он должен быть жив!

Отбросив с его шеи волосы, проверяю пульс.

Ничего.

Но он должен быть. Я, наверное, просто не там смотрю.

Сдвигаю пальцы чуть в сторону, надавливая сильнее и еще сильнее, но... но...

Ничего еще не кончено! Если сердце остановилось, его можно запустить снова.

Отшвыриваю бесполезную палочку и делаю Люциусу массаж сердца, а потом искусственное дыхание. И снова массаж...

Не помогает.

Дыши, бога ради, прошу тебя, ДЫШИ!

Возвращаюсь к искусственному дыханию и массажу сердца с удвоенным усердием...

А теперь?

Проверяю пульс — ничего. Тишина.

Потому что это конец.

Хватаю его за рубашку и даю выход снедающей боли.

— ЧЕРТ ТЕБЯ ЗАДЕРИ, ВСТАВАЙ! НЕ СМЕЙ ОСТАВЛЯТЬ МЕНЯ! Не смей... мерзавец...

Последнее слово тонет в громком всхлипе. Я цепляюсь за Люциуса, прижимая его к себе, убаюкивая, словно младенца.

Я не в состоянии даже толком плакать.

Потому что я не дышу.

Мы были так близки, так чертовски близки к свободе. Боже, как я смогу жить дальше? Как вообще мир еще не рухнул?

Запрокидываю голову и кричу, мысленно обращаясь к глухому богу.

Катись к черту!

Опираюсь лбом на сжатые кулаки.

Невозможно... все вокруг нереально. Мира больше нет. Ничего больше нет.

Зачем мне жить?

Опустив руки, дышу более размеренно.

Мне незачем жить. Нет смысла продолжать пытаться выбраться из глубокой бездны, в которой он меня оставил.

Повернувшись, шарю по полу в поисках палочки.

Как жить дальше? Все довольно просто: он сделал так, чтобы у меня не осталось ничего, кроме него, а потом и сам оставил меня.

Оставил...


Ох...


Его нет. Я могу всю оставшуюся жизнь надеяться встретиться с ним, но никогда больше его не увижу...

У меня нет другого выбора. Ничего не держит меня в жизни, кроме одного — и за это я готова умереть.

Задержав дыхание, касаюсь кончиком палочки виска — рука мелко дрожит, — всем сердцем желая произнести два слова, которые покончат со всем этим кошмаром навеки.


Ребенок умрет с тобой.


И что? Я ничем не обязана ему... это даже еще не младенец. Я ничего не должна этому жалкому бесполезному комку клеток, из-за которого он погиб.

Ничего.

Отлично. Тогда все решено.

А разве ты не заслуживаешь жить, Гермиона?

Только не теперь, когда моя собственная глупость убила его.

Ты намного лучше него. И ты знаешь это. Он знал это. Поэтому и полюбил тебя.

Да, а мне довелось увидеть, куда это его завело. «Любовь не стоит того, чтобы за нее умирать,» - однажды сказал он. И был чертовски прав. Ничто не стоит такой всепоглощающей агонии. Теперь я поняла.


Если убьешь себя сейчас, значит, он умер зря.


Но...


Ты должна жить. Ты задолжала ему жизнь.


Нет, я ничего ему не должна. Он разрушил мою жизнь.


Ну, тогда ты задолжала ее себе.


Себе...

Я — Гермиона Грэйнджер.

Грязнокровка. Маггла. Ведьма. Грешница. Святая.

Гермиона Грэйнджер.

Как-то раз он сказал мне, что я и месяца не протяну в плену, в плену, уж слишком я быстро сдаюсь.

И все же... я жива.

И что с того, что лишь наполовину? Зато я все еще здесь...

Пройдя через такое...

Разжимаю пальцы, и палочка со звонким стуком ударяется о каменный пол. Слезы ненависти текут по щекам. Ненависти к самой себе.

Я не должна оставлять его.

Не хочу больше двигаться. Никогда.

Беру его за руку, целую кончики пальцев и кладу себе на шею — я так хочу, чтобы он вновь обнял меня...

Его кожа еще теплая.

Господи, как же это больно...

— Пожалуйста, вернись, — срывается с губ. — Пожалуйста.

Он не отвечает. Его глаза все еще открыты — застывшие и потемневшие, словно окна в доме, где больше никто не живет.

Я не могу уйти.

Я так устала, что с трудом держу глаза открытыми.

Поворачиваю Люциуса на бок, прижимаюсь к нему теснее и кладу его руку себе на талию, устраиваясь поудобнее.

Он всегда обнимал меня так, когда мы спали. Но тогда я еще чувствовала его сердцебиение, а сейчас ощущаю лишь влагу его крови.

Снова подношу его пальцы к своим губам, закрывая глаза и стараясь не прекращать дышать, а потом тьма милосердно укрывает меня саваном, и я больше ничего не ощущаю.

* * *

Кто-то легонько трясет меня за плечо.

Нет, я не позволю тьме уйти. Здесь так тепло, так уютно.

— Гермиона?

Это не его голос. Его я больше никогда не услышу.

Но все остальное до сих пор теплое, и мягкое, и выглядит полным жизни, и я с этим не расстанусь...

Кто-то снова трясет меня, но на этот раз сильнее.

— Гермиона? Давай, милая. Нам надо уходить.

Не могу пошевелиться — невыносимо больно.

Не могу думать — в тысячу раз больнее.

— Оставь меня, — невнятно бормочу я.

Повисает долгая пауза.

— Не могу, — наконец отвечает он. — Мы должны выбраться отсюда, и я тебя не брошу.

Тяжесть ладони давит на плечо.

— Пошли. Все кончено.

Слезы одна за другой текут из глаз, теряясь в волосах.

За спиной раздается тяжелый вздох.

— Ох, Гермиона.

Кажется, я перегорела. Для меня это уже слишком. Слишком много боли в последние месяцы: пытки, угроза жизни, желание, тоска, горе, надежда и отчаяние... этого более чем достаточно. Мой разум окончательно разрушен.

Мне ведь всего восемнадцать. И это слишком для меня.

Рон бережно берет меня под локоть.

— Вставай. Ты сможешь.

Поднимаюсь на ноги — или меня поднимают, — и меня слегка ведет, но он держит крепко, не давая упасть. Опираюсь на него, иначе вновь выпаду из реальности и уже не смогу выбраться из небытия.

У меня нет сил отвести взгляд от тела Люциуса. Вдруг он пошевелится, или откроет глаза, или вздохнет...

Никогда бы не подумала, что он может выглядеть еще бледнее. Но я ведь никогда не видела его обескровленным.

Рон легонько встряхивает меня.

— Надо уходить. Сейчас. Если появятся другие Пожиратели смерти или Драко очнется...

— Я не оставлю его, — яростно мотаю головой.

Он вздыхает.

— Он... он бы не хотел, чтобы ты осталась здесь и погибла.

— Я не могу оставить его одного, — цепляюсь за его руку, словно за якорь. И еще мне просто жизненно необходимо, чтобы он понял меня. — Ты не представляешь, насколько одинок он был. Хоть и не признавал этого.

Рон кивает, сжимая губы.

— Да, хорошо, но...

— Он любил быть со мной, — коротко произношу я.

На мгновение он закрывает глаза, а затем произносит:

— Я знаю, но он... теперь ты должна отпустить его. Все кончено.

Как все может быть кончено? Он вонзился в сердце осколком стекла и остался там навсегда.

Хватаю Рона за руку.

— Нет, это никогда не закончится...

Он крепко обнимает меня, и внезапно я понимаю, что не могу вздохнуть. Слишком много... слишком...

— Рон, это так больно, — со слезами на глазах шепчу я.

Он стискивает меня в объятиях еще сильнее.

— Я знаю.

Конечно, он знает. Потому что ему тоже больно. Потому что мы с ним остались одни на останках жизней, которые Люциус и я разрушили.

Дверь тихо открывается.

Мы с Роном отскакиваем друг от друга, но я не чувствую страха. Возможно, кто бы это ни был, он сделает мне одолжение, убив меня.

Но в комнату входит последний человек, которого я ожидала увидеть.

Это глупо, но первое, что я замечаю, — в каком беспорядке находятся ее волосы: обычно строгая прическа растрепалась, выбившиеся локоны хаотично обрамляют лицо. Подол мантии весь в грязи.

Рон сжимает мою руку.

— У нас есть палочка! — кричит он, и в доказательство направляет на нее кусочек дерева.

Но она игнорирует его.

— Где мой сын? — напрямую интересуется она.

— Вы слышали меня? — кричит Рон.

— Я безоружна, — она смотрит на него. — Можете делать со мной все что хотите, — спокойно продолжает она, но в голосе появляются опасные нотки, — но сначала скажите, где мой сын.

Да. Она должна знать...

— Он там, — киваю в угол комнаты.

Она смотрит туда же и, вскрикнув, кидается к к Драко.

— Он жив, — поспешно бросает Рон. — Не волнуйтесь, он... не думаю, что он сильно пострадал.

Она не верит, проверяя его пульс, и успокаивается, лишь почувствовав под пальцами ритмичное биение.

— Мой бедный мальчик, — она убирает волосы с его лба и целует, а затем поворачивается к нам, и... Я никогда не видела в ее глазах столько ненависти.

— Что вы с ним сделали? — шипит она.

Может быть, она убьет меня, если я скажу, что это я его так...

Мне действительно уже все равно.

Но Рон опережает меня.

— Мы тут ни при чем, это Беллатрикс.

У меня перехватывает дыхание, но он даже не дрогнул.

— Моя сестра? — ее глаза опасно сужаются. — Она любит племянника...

— Да, но он... он пытался напасть на нее, чтобы спасти своего отца, а она... — он запинается, но не замолкает. — Думаю, это была самооборона. По крайней мере, она не убила его! — оправдываясь, заканчивает он.

Несколько мгновений она смотрит на нас, а затем глубоко вздыхает.

— А где же она?

Мы молчим, но ей и не нужен ответ. Она переводит взгляд на тела позади нас.

Молча поднявшись, она подходит к трем телам: равнодушно минует Эйвери, но следом...

Замирает на мгновение. С губ срывается еле слышный всхлип, и, зажимая рот рукой, она резко отворачивается.

Нас не должно здесь быть. Это ее личное...

Но я слишком опустошена, чтобы даже пошевелиться.

— Что вы натворили? — шепчет она, не обращаясь конкретно ни к кому из нас. Ее взгляд устремлен вниз, на мертвое тело мужа. — Глупцы, что же вы наделали?

Она падает на колени подле него и распахивает полы его мантии, чтобы осмотреть рану. Вокруг так много крови...

Больше всего на свете я хочу отпихнуть ее. Он не принадлежит ей...

Нет, он принадлежит ей...

Вернее, принадлежал...

Стискиваю кулаки, больно впиваясь ногтями в кожу, до тех пор пока не чувствую тепло выступающей крови.

Слизываю ее.

Нарцисса Малфой бросает мимолетный взгляд на сестру, а затем, поднявшись, поворачивается к нам.

— Как они погибли?

Рон поворачивается ко мне, предупреждающе стискивая мою ладонь в своей.

— Ваша сестра убила вашего мужа, — произносит он. — Мы втроем пытались бежать, и она убила его, а потом... потом...

Он умолкает.

— Вы убили ее? — шепчет она.

Рон прочищает горло и отрицательно мотает головой.

— Нет. Ваш муж. Сразу после того, как она пырнула его, он успел... успел послать в нее заклинание.

Не могу понять, верит ли он сам в то, что говорит.

Но будь я проклята, если поправлю его.

— Почему мой муж пытался бежать с вами? — теперь она обращается ко мне, глядя в глаза, и в ее собственных застыл арктический лед. — А? Почему, Гермиона?

Тяжело сглатываю.

— Н... миссис Малфой, я...

— Не смей обращаться ко мне так, — прищурившись, грубо обрывает она.

Она поворачивается, чтобы вновь взглянуть на мужа, выражение ее лица невозможно прочесть.

— Буду признательна, если ты не будешь меня так называть, — тихо произносит она.

Судорожно вздыхаю. Меня уже не волнует ее реакция на то, что я собираюсь сказать. Ничто уже не имеет значения.

— Вы знали, — это вовсе не вопрос, и я спокойна как никогда.

Ее взгляд обдает меня ледяным холодом.

— Конечно, знала, — шипит она. — Я не дура. И смею напомнить, я знаю его уже много лет, гораздо дольше, чем ты.

Лучше бы она ударила меня.

Она глубоко дышит, пытаясь взять себя в руки.

— Мы не жили вместе в последние несколько месяцев, но часто виделись, — продолжает она. — Я знала, что он сторожит тебя, в этом не было тайны. Но каждый раз, когда в разговоре я упоминала тебя...

Замолчав, она делает несколько шагов в мою сторону.

— Что ты сделала, чтобы он полюбил тебя?

Дело не в самом вопросе, а в том, как она его произносит: она хочет не просто узнать ответ, а понять, как мне удалось достичь того, что она считала невозможным. Наверное, она даже думает, что я где-то смухлевала.

— Не знаю, — мне больше нечего ответить.

Тишина разверзается между нами, как бездонная пропасть. Нарцисса смотрит на меня, и под этим взглядом меня потряхивает.

— Он говорил, что любит тебя?

Непонимающе смотрю на Рона, в его глазах застыл неопровержимый ответ.

— Прошу тебя, — тихо молю его, сама не зная о чем.

— Он говорил это? — шепчет он. — Лично?

Вновь взглянув на мужа, Нарцисса всхлипывает.

У меня еще есть силы говорить.

— Я не жду, что вы простите меня за то, что мы сделали...

— Не беспокойся, — она смотрит мне прямо в глаза, — я никогда не прощу тебя.

— Он говорил, что вы никогда не любили его.

— Но это не значит, что он не был моим мужем, — жестко бросает она. — Как ты посмела? Он был мужем и отцом. Какое право ты имела посягнуть на него?

Прикусываю губ.

— Я бы все отдала, чтобы никогда не встречать вашего мужа...

Она так быстро приближается, и ее пощечина столь неожиданна, что я по-настоящему застигнута врасплох.

— Не лги мне!

Рон хватает меня, закрывая собой.

— Ради бога, оставьте ее! Вам не кажется, что она и так уже через многое прошла?

Но боль отрезвляет меня и приводит в бешенство. Я выступаю из-за спины Рона, повышая голос.

— Я не лгу! Вы представить себе не можете, что я пережила. Думаете, я бы не пожертвовала всем, чтобы быть сейчас в безопасности, дома, с живыми родителями? Я бы предпочла не знать его совсем, или только понаслышке, как прежде, чем до конца своих дней скучать по нему каждую минуту! И знать, что больше никогда... никогда не увижу его...

Рыдания и слезы берут надо мной верх, и я задыхаюсь, жадно глотая воздух. Не хочу, чтобы она видела меня, поэтому отворачиваюсь, пряча лицо в ладонях. Боже, как больно... невыносимо, нереально больно...

Кто-то кладет руку мне на плечо.

Оборачиваюсь. Она.

Сбрасываю ее руку.

— НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ!

Это невыносимо. Невыносима та боль, что сжирает меня изнутри, оставляя вместо сердца зияющую дыру, и мне хочется обратиться в статую, застыть и не чувствовать... Господи, молю, убей меня, убей...

Я не осознаю, что кричу, пока Рон не берет мои ладони в свои, притягивая к себе.

— НЕТ! — бью его, отталкиваю. — Нет, нет, нетнетнет!

Но он крепко держит меня, пока я, обессиленная, не прижимаюсь к его груди, выплакивая свою боль.

Кажется, я плачу целую вечность. Мы опускаемся на пол, и Рон укачивает меня, словно дитя. А я могу лишь бессмысленно всхлипывать, не зная, что именно пытаюсь сказать.

Люциус бы понял.

Он нужен мне. Мне нужно, чтобы он обнимал меня...

Но он больше никогда не обнимет меня.

Громко кричу от горя.

Рядом Рон. Шепчет мне на ухо какую-то околесицу, успокаивая, уговаривая и еще бог весть что — я не различаю ни одного слова.

Перестав всхлипывать, начинаю икать и слышу ее голос.

— У нас не так много времени, — произносит она ровно и спокойно. — Мой сын скоро придет в себя. А Темный Лорд ждет вас в штаб-квартире уже завтра ночью. До рассвета где-то около часа, и вам надо торопиться, если хотите выжить.

Поднимаю голову. Волосы липнут к мокрым щекам.

Мне все равно. Я не хочу уходить. Как я могу оставить его?

Но ни один из них не затыкается.

— С чего бы вам помогать нам? — интересуется Рон. — А вдруг вы заманите нас в ловушку?

Она снисходительно смотрит на него.

— Я пришла сюда, как только услышала, что все Пожиратели Смерти приглашены завтра ночью на казнь Люциуса Малфоя. Я знала, что Драко не останется в стороне и не позволит этому случиться. Я была уверена, что он попытается спасти отца, несмотря на риск. А еще я чувствовала, что должна прийти сюда и найти его до того, как Темный Лорд заставит меня это сделать.

— И? — не унимается Рон.

Она раздраженно вздыхает.

— Ну и с чего бы мне — если уж я так хочу заманить вас в ловушку, — действовать таким образом, чтобы моего сына не поймали и не наказали за вмешательство в показательную казнь отца? Я просто хочу, чтобы Драко выжил, а это значит, что мы с ним должны исчезнуть как можно скорее.

Смотрю на тело Люциуса, окунаясь в их слова. Они омывают меня, словно вода.

Его глаза... все еще открыты, вглядываются во что-то, чего уже никогда не увидят.

Они больше не он.

— И все же, почему вы хотите нашего побега?

— Вообще-то, не хочу. Но еще меньше я хочу, чтобы вы были здесь, когда мой сын очнется. По правде сказать, в мои планы не входит, чтобы он помнил события этого вечера.

Ее слова заставляют меня вынырнуть из темных вод, что баюкали меня.

— Как это возможно? — шепчу я. — Даже если сотрете ему память, все равно будут ходить слухи о том, что случилось здесь, когда... когда тела найдут.

Если бы они только знали, насколько тяжело мне даются эти слова.

Нарцисса смотрит на меня.

— Придется мне постараться, чтобы он никогда не встретился с кем-то, кто мог бы ему об этом поведать. И даже если придется подправлять ему память время от времени, и уехать из страны, что ж, так тому и быть. Я не хочу, чтобы он помнил, как его отец погиб, не сумев устоять перед грязнокровкой.

— Не произносите это слово! — бросаю я.

И повисает тишина.

Судорожно вздыхаю и подползаю к телу Люциуса.

— Я... я не могу слышать это слово...

Касаюсь его щеки. Теперь он холодный.

Всхлипнув, беру его лицо в свои ладони. Если бы он мог просто... если бы он мог сказать что-нибудь.

Я жизнь бы отдала, лишь бы вновь увидеть, как он улыбается мне. Даже несмотря на то, что единственный раз, когда он мне улыбался, был случайностью.

Наконец Рон нарушает тишину, только обращается не ко мне.

— Простите, что говорю вам это, мисс, но вы должны знать: Гермиона... беременна.

Вновь повисает тишина.

Я не утруждаюсь даже посмотреть на них. Вместо этого наклоняюсь и опускаю голову на грудь Люциуса.

Она не поднимается и не опускается, как положено.

Однажды я так заснула — положила голову ему на грудь и одной рукой обнимала, а он зарылся пальцами в мои волосы, прижимая к себе, и я слышала, как бьется его сердце.

— Беременна? — переспрашивает она.