В тишине хрипом ветры завоют

Часть 34

Неотрывно всматриваясь в пустоту нового дня, медленно зарождающегося за окном, Чимин, забывшись в размышлениях о своей вине и прочем, толком не знал, куда себя деть. То, что он сделал... не имело никакого смысла, не имело никакого оправдания. Он опять не совладал с собой, опять поддался своим желаниям, подался уродливой похоти. Притронулся к тому, к чему не должен был. Провёл ночь с тем, с кем не имел права. Как же много боли и скорби спрятано за этим фасадом страсти. Как же много предвестников неотвратимой гибели вопит над его дурной головой. Всего пару часов назад он утопал в благоухающих иллюзиях счастья и покоя, а сейчас, склонив голову, вновь стоит на руинах своего привычного мира. Тьма вокруг него плотна будто материя, но омегу это почему-то больше не беспокоит. Привык? Похоже на то.

Чимин с недавних пор — само противоречие, сама нелогичность. Он безводный, словно океан, он дождливый, как пустыня; всплывает, чтобы утонуть, и без особых усилий зачем-то сохраняет на лице невозмутимость, пока в его голове бушует свирепый ураган. Правда? Нет, он о таком не слышал, он свободен от неё, как и любой падший. Демоны внутри? Да, они всегда так голодны. Как же всё же хорошо, что все те, кто ему дорог, защищены от тех ужасов, что таит в себе его душа. Он никогда никому не откроется. Его молчание вовсе не маска, оно является лишь хлипкими страницами книги жизни, заполненными зимой. Его никто никогда не поймёт. Его никогда никто не примет таким уродливым, каков он есть внутри.

Хотя... разве, что Юнги. Ведь тот тоже далеко не благородный Бог. Но вот только имеет ли он право осквернять альфу? Да, в эту самую минуту тот для него — ангел, на веки вечные утерявший святость, а вот в следующую — объект сильнейшей зависимости, поднимающий из грязи всего одним нежным поцелуем. Бриллиант раскололся пополам, и теперь омега точно знает, как много боли может причинить его отсутствие рядом. Истинность? Нет, всё это сказки. Кто в своём уме в подобное ещё верит? Да и заняты они. Об этом тоже не стоит ни на минуту забывать.

Сколько дней ещё пройдет, прежде чем им, наконец, воздастся за все разрушительные пути и сгоряча принятые решения? Пять? Семь? А может год? Декада? Они все покорно давятся своими мнимыми «ценностями», совершенно ничего не замечая вокруг, и будут давиться дальше. Пока не задохнуться. Жизнь — угрюмый театр Смерти, пламя безмолвной зимы, где в конце Чимина обязательно оставят в холодном липком одиночестве. Оставят в новом для него мире. Новое аббатство... старое грязное нутро. Холодно. Как же хорошо, что этот самый холод так прекрасно подходит ему. Чимин такой же бледно-синий, измученный, опухший... Отвратительный.