Diamond tears

//8//

«Наказание человека в нём самом».
М.Горький
                              ***
Тэхён просыпается от громких голосов за дверью. Сонно проморгавши, он разглядывает гостевую комнату, куда его положил Хосок. Требуется несколько секунд, чтобы восстановить память. Тут же вспоминается, почему он очутился не в своей комнате. На одно мгновение ему даже показалось, что он находится в своём доме, в котором родился и вырос, но незнакомый запах, витающий в воздухе, развеял сомнения.

Вчера не было ни времени, ни сил разглядывать спальню. После разговора Хосок показал в сторону нужной двери ладонью и, позабыв о гостеприимстве, ушёл в свою спальню. Отдохнуть нужно было обоим. Услышанное ещё долго крутилось в голове, пока он не заснул крепким сном. Уходящий день его изрядно вымотал, так что неудивительно, что он не услышал подъезжающего к окнам автомобиля.

В комнате ещё тёмно, несмотря на приоткрытые занавески, — значит, ещё слишком рано. Оторвав голову от подушки, Тэхён упирается вопросительным взглядом в дверь, за которой по-прежнему шумно. Он, наконец, прислушивается ко звукам, пытаясь разобрать речь, и тут же замирает, понимая, что голоса принадлежат Хосоку и… Чонгуку.

Удивлён ли он? Не совсем. Просто надеялся на понимание Чонгука, что тот даст побыть вдали и обо всём подумать. Ему нужно время, чтобы навести порядок в голове, подготовить себя к новому раскладу. И дело даже не в том, что он ждал извинений — было бы слишком наивно полагать, что Чонгука мучает совесть. Скорее, им правит страх упустить его, Тэхёна, а он ведь столько сил потратил, столько лжи наплёл, лишь бы приблизиться к желаемому.

Он в любом случае вернулся бы домой, у него выбора-то даже нет, неужели Чонгук побоялся отпускать его на волю? Или… просто не доверял.

По телу пробегается дрожь, вызванная беспокойством. Одежда после сна помялась (он даже не раздевался), поэтому её приходится быстро поправить и бросить беглый взгляд в овальное зеркало на стене. Дверь распахивается в тот момент, когда он тянется к круглой ручке. Так и замирает с протянутой рукой, встречаясь испуганным взглядом с чужим рассерженным.

Видеть Чонгука в таком виде ещё не приходилось: его болезненно красные глаза, словно он не спал двое суток, с лопнувшими капиллярами привели в растерянность; чёрная рубашка, расстёгнутая на две пуговицы сверху и заправленная в классические брюки в полоску, обтягивала вздёрнутые плечи. Но даже не в этом заключалась причина того, почему Тэхён не мог пошевелиться. На него смотрели. Со злостью, какой-то обидой и одновременной тоской, смешиваясь между собой, проникая не под кожу — куда-то глубже.