в ореоле тьмы

он знает

настоящее

Том наконец садится на свое место. Все происходит словно в замедленной съемке. Такое ощущение, что мое сердце перестает биться.
– Думаю, причина его присутствия – нелюбовь к Боттичелли, – шепчет мне Огюст – видно, его тоже напрягло неожиданное появление Каулитца.
– Обещай мне, что не отдашь ему меня. – Мой голос не слушается, слова с хриплым свистом вылетают изо рта.
Огюст находит мою ладонь и крепко сжимает своей.
– Ему придется переступить через мой труп, – спокойно отвечает он. Его настроение заметно изменилось. – Пока я жив, никому тебя не отдам, даже тебе самой, – хмуро заканчивает он.
И я знаю: Огюст говорит правду.
– А теперь расслабься, думаю, он даже не заметил нас. Мы в самом конце зала, и надо иметь зрение ястреба, чтобы узреть нас среди такой толпы.
Я позволяю этим словам успокоить себя, однако я в них абсолютно не уверена. Тома Каулитца невозможно так просто расшифровать. Я сверлю взглядом его лицо – ничего не могу с собой поделать. Мы не виделись два года. Два года он жил с мыслью, что я умерла...
Аукционист – приятный мужчина с аккуратненькими усами – тем временем анонсирует первый лот.
– Представляю вашему вниманию работу «La Sposa» 1999 года, искусно выточенную британским скульптором Ральфом Брауном.
Огюст рядом пихает меня локтем.
– Видишь, видишь? Современное творение! – пытаясь отвлечь меня, умничает он.
Я молчу, все мои мысли заняты одним-единственным человеком.
– Мы видим в этой работе отголоски итальянских мастеров, ими она и была вдохновлена. – Аукционист продолжает плавным голосом гипнотизировать толпу. – Вуаль в скульптуре не один век поражает наше воображение. Скульптору удалось умело передать в твердой мраморной глыбе нежность и воздушность тончайшей ткани. У нас создается ощущение, что она колыхнется от малейшего дуновения ветерка. Чтобы создать этот удивительный «эффект вуали», требуется очень большое мастерство. И достичь совершенства в этой сложной технике удалось лишь немногим. Ральф Браун в их числе.
Зал с восторгом заглядывает в рот бывалому аукционисту, он абсолютно идеально выполняет свою работу. Театральные выдержанные паузы, умелые движения рук. Все внимание зала приковывает небольшой экспонат. Я наконец отрываю взгляд от Тома и перевожу его на сцену.
– Трудно поверить, что эта чувственная скульптура невидимой женщины, скрытой за шелковой тканью, сделана из цельного куска мрамора, не правда ли? – Он продолжает свое выступление. – Произведение впервые было представлено на летней выставке Королевской академии в год создания. Зрители были очарованы мягкостью женских форм. Итак, начальная цена – четыреста тысяч евро! – провозглашает он.
Я разглядываю скульптуру и в глубине души испытываю чувство зависти к тому, кто ее купит, – настолько она прекрасна. Прежде чем я успеваю все хорошенько обдумать, поднимаю руку.
– Четыреста тысяч, – говорю я.
Аукционист подхватывает:
– Четыреста пять тысяч от мадемуазель в конце зала.
Я непроизвольно прикрываю лицо волосами. Не могу поверить, что произнесла это вслух. Не стоило привлекать внимание. Но скульптура так прекрасна, что я не смогла сдержать порыв.
– Четыреста десять тысяч, – мгновенно произносит кто-то еще.
– Марлена, я все понимаю, но ты же не планируешь потратить все свои сбережения? Мы можем попросить Амара, он сделает тебе не хуже, – говорит Огюст, имея в виду парня, который занимается подделкой скульптур. – Да и куда ты ее поставишь?
Впервые в жизни я понимаю, почему людям так важно приобрести оригинал. Мне не хочется подделку, я хочу именно эту работу, созданную рукой Ральфа Брауна. Чувствуется в ней невидимая энергетика: он не просто высек фигуру из мрамора – он зарядил ее. Но в одном Огюст прав: мне даже негде ее поставить. Минутное помешательство теряется в тени того, что из себя представляет моя жизнь.
– Четыреста шестьдесят тысяч! – Торги набирают обороты, цена возрастает.
Я поджимаю губы.
– Деточка, ты полна сюрпризов, – с улыбкой говорит Огюст, – есть в тебе все еще тяга к прекрасной жизни.
– Просто захотелось попробовать... – отзываюсь я, стараясь подавить растущее внутри раздражение.
Меня редко что-то цепляет, я не из тех людей, которые тратят деньги на вещи, чтобы заполнить пустоты в душе. Я одна сплошная бездна, заполнить меня невозможно ни новой сумочкой, ни чем-то другим. Но эта скульптура... Только искусству под силу вызвать во мне такую бурю эмоций. Искусству и... Вновь бросаю взгляд на него. Он вальяжно откинулся на спинку стула и со скучающим видом наблюдает за происходящим. Но я знаю: за этой маской равнодушия скрывается нечто большее. Вот только заглянуть за фасад могут лишь единицы.
Неожиданно в зале раздается мелодичный голос Альбери:
– Пятьсот пятьдесят тысяч.
Повисает тишина – он поднял ставку на новый уровень, при этом сам излучает спокойствие, словно ничего сверхъестественного не произошло.
Аукционист реагирует первым.
– Пятьсот пятьдесят тысяч – раз! – громко восклицает он. – Пятьсот пятьдесят тысяч – два!
– Миллион. – Голос Тома разносится во все уголки зала. Красивый, с хрипотцой.
Люди начинают перешептываться. Альбери заметно краснеет и бросает прожигающий взгляд на Тома.
– Дежавю, – почему-то шепчет Огюст.
– Один миллион от месье Каулитца! – подхватывает аукционист, глаза его горят, голос звенит. – Месье Альбери, вам есть что сказать? – подбрасывает он бревен в костер.
Альбери меняется в лице, сдержанно улыбается.
– Я пришел сюда за другим, – уклончиво отвечает он.
– Вас понял. В таком случае один миллион – раз, один миллион – два и один миллион – три!
Он стукает молотком, глухой удар звеняще прошивает мое тело. По коже бегут мурашки.
– Поздравляю, месье Каулитц, вы сделали потрясающую покупку! Планируете обустраивать новое жилище или, быть может, это для интерьера вашего знаменитого клуба? – Аукционист развлекает толпу, пытается дать ей материал для сплетен.
– Это подарок, – коротко отзывается Том.
У меня сбивается дыхание.
– Что ж, этому человеку явно повезло иметь друга в вашем лице, я бы точно не отказался от такого подарка, – шутит мужчина.
– Ей, – произносит Каулитц, на его губах появляется едва заметная кривая усмешка, – подарок для нее.
Аукционист театрально округляет глаза, услышав столь личные подробности.
– Вы только что одним предложением разбили сердца всем дамам в зале! – восклицает он.
– Почему всем? – Том нахально ухмыляется. – Быть может, она присутствует в зале?
Мужчина шутливо грозит ему пальцем:
– Интригуете нас, негодник!
Огюст застывает на месте. Я нервно сминаю подол платья. Если уйду сейчас, это привлечет внимание и он пойдет вслед за мной. Быть может, он не увидел меня в толпе, но узнал по голосу.
– Какая же я идиотка... я себя выдала, – шепчу я, не в силах унять страх и волнение.
– После аукциона мгновенно уезжаем, – предупреждает Огюст.
– Ты думаешь... – Голос срывается, не могу произнести. – Ты думаешь, он купил ее мне? Немыслимо.
– Он дал тебе понять, что знает, где ты. И уж лучше нам не думать, что у таких, как он, на уме... – отзывается Огюст. – Не переживай, я скрывался и не от таких. И тебя спрячу. Но, господи, Марлена. Что связывает вас? – Вопрос пронизан любопытством.
Я молчу. Никогда никому не расскажу эту историю. Огюст не настаивает.
Аукционист тем временем, сверкая улыбкой, продолжает:
– Не буду вас томить. Следующий лот... барабанная дробь! Сандро Боттичелли! – громко провозглашает он. – Та самая картина, ради которой мы все здесь собрались! «Портрет молодого человека с медальоном». Работа, написанная в 1470–1480-х, считается одним из лучших портретов Боттичелли.
На сцену выносят картину. На ней молодой человек держит в руках диск с изображением святого. Медальон является реальным произведением искусства, созданным в XIV веке художником Бартоломео Булгарини. Я подготовилась и почитала об этом произведении до прихода на аукцион. Полотно принадлежало американскому предпринимателю Шелдону Солоу, который приобрел его в 1982 году за один миллион триста тысяч американских долларов.
– Это изображение представляет эпоху Возрождения во Флоренции. Ничего подобного в жизни я еще не видел, – подогревает интерес аукционист. – Начальная цена – пять миллионов евро.
Это похоже на лавину, стремительно летящую вниз. Телефоны разрываются от звонков покупателей, большинство из которых предпочитает оставаться инкогнито. Весь зал погружается в напряженную атмосферу торгов, каждый мечтает урвать это полотно, но немногим это по карману. Цена растет как на дрожжах. За первые секунды она доходит до 20 миллионов евро. Но ставки продолжаются.
– Каулитц подозрительно молчит, – говорит мне Огюст, а у самого глаза горят и на лице играет восторженная улыбка. Он обожает атмосферу торгов. – Марлена, мы с тобой присутствуем на историческом событии, – дрожащим голосом произносит он, в то время как одна из женщин с телефоном озвучивает новую ставку в пятьдесят миллионов евро.
– Ты посмотри на Альбери, как он пыхтит! – Огюст хохочет, словно малое дитя.
Альбери действительно красный как рак: нервничая, поднимает ставки, но его оппонент, чьего имени мы не знаем, стремительно завышает их так, словно ему принадлежат все деньги мира.
– Другой месье из России, – бормочет Огюст, расслабляя бабочку на шее. – Русские, как показывает практика, не сдаются, у них нет инстинкта самосохранения, прут напролом.
– Думаешь, Альбери не выхватит своего драгоценного Боттичелли?
Огюст качает головой.
– Этот тип на телефоне поимеет его, – фыркнув, отвечает он.
И словно в подтверждение его слов, покупатель из России ставит шах и мат.
– Девяносто два миллиона, – уверенно заявляет его представительница, хотя у нее раскраснелись щеки.
– Девяносто два миллиона! – не веря собственному счастью, кричит аукционист, ведь русский клиент зараз поднял ставку на пятнадцать миллионов.
– Вот это шоу! – Огюст взбудоражен; перешептывания заполняют комнату, аукционист светится от восторга.
– Я же говорю, эти русские – сумасшедшие! – восклицает Огюст.
Альбери весь багровый от злости, а аукционист продолжает свою речь:
– Это действительно потрясающая работа, единственная в своем роде, в вашей коллекции будет нечто столь таинственное, пришедшее прямиком из эпохи Возрождения! – Нервы у всех напряжены, люди замерли в ожидании новой ставки... – Итак, девяносто два миллиона – раз, – поднимая в воздух молоток, произносит аукционист, – девяносто два миллиона – два... – Он замолкает. – Возможно, мы должны дать чуточку больше времени на размышления, месье Альбери?
Тот, густо покраснев, резко качает головой.
– Так и быть, девяносто два миллиона – три! – Такое ощущение, что стук молотка оглушает. – Продано! – кричит аукционист. – Дамы и господа, мы только что стали свидетелями нового мирового рекорда!
Зал взрывается громкими аплодисментами. Представительница поздравляет покупателя на русском, салфеткой вытирая капли пота с собственного лба.
– Немыслимо! – Огюст взбудоражен. – Я ожидал чего угодно, но и представить себе не мог, что все выйдет из-под контроля до такой степени.
Я же буравлю взглядом Тома. Он не аплодирует, выражение лица невозмутимое. Он бросает взгляд на часы, словно находиться здесь ему в тягость.
– Что там следующее в программе? – спрашиваю я, обращаясь к Огюсту.
– Если тебя интересует Айвазовский, то они решили закончить им вечер, лучшее оставили напоследок. Ты же знаешь, как это работает: надо начать и закончить на громкой ноте. – Он отслеживает мой взгляд и, хмыкнув, сообщает: – Странно, что Каулитц не поучаствовал. Ему от отчима осталась потрясающая коллекция шедевров эпохи Ренессанса. Он мог бы ее расширить.
Я бросаю любопытный взгляд на Огюста:
– А ты откуда знаешь?
– Скажем так, Жозеф был той еще акулой в мире искусства. Мимо него не проходило ничего. После его смерти Альбери мечтал выкупить эту коллекцию, и ходили слухи, что он предлагал баснословные деньги этому отпрыску, – фыркает Огюст, – но тот явно в них не нуждался. У него-то деньжат побольше, чем у обедневшего аристократа. Том не продал ни одной картины. Более того, он отказывает всем организаторам разнообразных выставок. Говорят, шедевры пылятся в их семейном шато всем вокруг на зависть. – Огюст бросает многозначительный взгляд на Альбери. – Были времена, когда они с Жозефом противостояли друг другу не на жизнь, а на смерть. Дело даже доходило до попыток совершения кражи. В то время у Альбери все еще были деньги... Я говорю о крупных, баснословных суммах.
– Так вот что ты имел в виду, говоря «дежавю», – наконец понимаю я.
– Именно, Марлена.
– Как думаешь, за сколько Альбери готов выкупить Айвазовского?
Огюст задумчиво пожимает плечами:
– Без понятия, искренне надеюсь, что она не достанется этому индюку и что на горизонте появится новый русский. Возможно, в нем проснутся патриотические чувства и он захочет вернуть шедевр на родину?
Огюст говорит так, будто картина и вправду создана рукой Айвазовского.
– Это твоя мечта, да? Облапошить какого-нибудь Абрамовича?
Он довольно улыбается во весь ряд белых зубов:
– Ты только представь, как весело это будет!
Я закатываю глаза и ничего не отвечаю. Весело. Мы весело совершаем преступления...
Середина аукциона проходит спокойно. Альбери покупает несколько малоизвестных картин. Огюст тоже приобретает одну.
– На холсте этой ты воссоздашь Руанский собор! Те же года, та же эпоха.
– Ну разумеется, ты купил ее не для того, чтобы повесить у себя в столовой, – язвлю я, и Огюст хмыкает.
Когда очередь доходит до Айвазовского, он замирает на своем стуле. Картину поднимают на сцену, и он хватает меня за руку.
– Марлена, ты это видишь? – шепчет он. – Это создала ты.
Он поворачивает голову в мою сторону и заглядывает мне в глаза, его же сверкают безумным блеском. Для него это знаменательный момент.
– Я сделал это: ты вошла в историю... – Его голос хрипит.
– Под чужим именем, – отзываюсь я без всякого воодушевления.
Аукционист времени не теряет и начинает свое представление:
– Дамы и господа! Представляю вашему вниманию великого русского мариниста Ивана Константиновича Айвазовского. Картина, ранее не видевшая свет, томилась в коллекции семьи аристократов Пугачевых, которые эмигрировали во Францию в период русской революции. Правнуки же наконец решили явить ее большой публике! Перед вами, – он делает театральную паузу, – «Черная буря» тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.
Толпа затаила дыхание. Подбирая название картины, Огюст решил отталкиваться от более известных произведений мастера для звучности.
– Начальная цена – три миллиона евро! – провозглашает аукционист и набирает в легкие побольше воздуха, чтобы начать восхваление данной работы.
Но неожиданно, словно гром среди ясного неба, до нас доносится уверенный голос:
– Сто миллионов.
Тишина. Зал погружается в ошеломленное молчание.
– Пардон, – выскакивает у аукциониста; он пытается собраться, но это дается ему не так-то просто. – Нам всем наверняка послышалось, – неловко жестикулируя, шутит он. – Повторите, пожалуйста, вашу ставку, месье Каулитц.
Том встает и, четко артикулируя каждую букву, громко повторяет:
– Сто миллионов евро.
Публика шепчется. Огюст рядом со мной теряет дар речи и просто распахивает ворот рубашки, делая глубокие вдохи. Внезапно Альбери взрывается и, подскакивая со своего стула, злобно кричит:
– Ты ненормальный! Кто отдает за Айвазовского такие суммы?!
Принять проигрыш ему не так-то просто. Том даже не поворачивает голову в его сторону. Несколько секьюрити отлепляются от стен и смотрят на аукциониста. Стая собак в ожидании приказа, но тот слегка качает головой.
– Месье Альбери, прошу вас, присядьте. Мы все шокированы, но, друг мой, не стоит так печалиться. – Тон шутливый, но в нем сквозит предупреждение.
Альбери коротко кивает, его грудь вздымается от частого дыхания, но он находит в себе силы извиниться.
– Прошу прощения, – громко говорит он, – эмоциональный нынче выдался вечер.
– Эмоциональный – не то слово! – широко улыбаясь, произносит аукционист. – Итак, дамы и господа! Это определенно исторический вечер! Сто миллионов – раз! Сто миллионов – два! Сто миллионов – три! Продано, месье Каулитц! Приношу наши поздравления!
– Благодарю, – негромко произносит Том.
– Скажите честно, вы решили не тратить наше время и поэтому сразу озвучили такую цену? – заигрывая с ним, шутит аукционист.
– Я решил не тратить свое, – спокойно отзывается Каулитц, чем вызывает всеобщий смех.
– Картина действительно прекрасна, – подводит итог мужчина, поправляя свои идеальные усы. – Завораживает... пленяет, да? – Он изучает Каулитца.
Каждый пытается копнуть глубже. Узреть его истинное я. Но никому это не под силу.
– Не то слово, – доносится в ответ. – Пленяет и завораживает.
И в этот момент я отчетливо осознаю. Он знает. Он. Знает.