в ореоле тьмы

каждый видит то, что хочет

прошлое

– Ты куда? – спросила я однажды утром, увидев Тома в костюме на кухне.
– У меня совещание, – коротко ответил он, не вдаваясь в подробности.
– Что здесь делают эти игрушки? – указывая на столешницу подбородком, поинтересовалась я.
Том даже не поднял взгляда, сосредоточенно застегивая на запястье часы.
– Я финансирую несколько фондов, и дети присылают мне подарки. Как правило, это бывают ненужные им игрушки, – ответил он обыденным тоном, нисколько не хвастаясь своей благотворительностью.
Я подошла поближе и взяла в руки несколько открыток и рисунков, Том проследил за мной взглядом.
– Завтра придет Мануэла и разберет это все.
– Она кто? – отозвалась я, разглядывая разноцветные детские рожицы, многочисленные цветы и радуги.
– Она следит за домом: если тебе что-нибудь необходимо, Ману все организует.
Я кивнула и задумчиво пробормотала:
– Дети тебя любят, рисуют улыбчивым и счастливым, вот, посмотри. – Я протянула ему тоненький лист А4. Ребенок нарисовал его в розовой рубашке и ярко-желтых штанах. – Они тебя и приодели, – со смешком произнесла я.
Он взял бумагу из моих рук. На мгновение наши пальцы соприкоснулись, и он резко отдернул руку.
– Каждый видит то, что хочет видеть, – бросил Том, но на его губах при виде детского творчества заиграла едва уловимая улыбка.
Я ничего не ответила, понимая его очередной намек.
– Тебе подарили набор для фенечек, – меняя тему, сказала я, показывая ему на коробку. – Умеешь их плести?
– Я похож на человека, который будет плести фенечки?
– С тобой никогда не знаешь, – хмыкнув, ответила я. – Ты полон сюрпризов!
– Но не таких безобидных, – подмигнув, возразил он и, указывая на кофемашину, добавил: – Я сварил кофе; позавтракай обязательно и позвони своему отцу, а также хочу напомнить, что у тебя еще есть школа. Ты не можешь прогуливать до конца года.
Я отвернулась от него, быстро налила себе в кружку ароматного напитка и, меняя тему, поинтересовалась:
– У тебя есть молоко или сливки?
– Нет, но я могу сейчас купить...
Я перебила его:
– Неважно, так выпью. – Я обхватила горячую чашку руками, согревая холодные пальцы.
– Насчет школы я серьезно.
– А я вот нет.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что все не имеет смысла... Ну, закончу я школу – что я буду делать дальше? Учиться на юриста, экономиста, политолога?
Том поджал губы.
– Ты поступишь в любую школу искусств. Франция и Италия... Париж, Флоренция. Выбирай любую.
Я грустно улыбнулась:
– Буду изучать эпохи и затем работать гидом, а быть может, устраивать аукционы и стучать молотком с криком «продано!».
Том подошел ко мне и обхватил щеки ладонями. Его пальцы нежно погладили мою кожу.
– Ты будешь писать картины, устраивать свои выставки, добьешься признания и станешь знаменитой, если захочешь.
Я резко вырвалась из его объятий, едва ли не проливая кипяток на его белоснежную рубашку.
– Нет, я ничего больше не напишу... Все, что я могла создать, походит на гору мусора и поедет на завод по переработке макулатуры.
Я сделала глоток кофе и нахмурилась от неприятного привкуса. Крепкий, слишком крепкий. Том молчал.
– Я знаю, что тебе нечего мне ответить. Но что есть, то есть.
– Сядь перед мольбертом и попробуй, – тихо произнес он, – подави тревогу.
Нервозность и заткни перфекциониста, который не дает тебе насладиться процессом. Просто пиши первое, что придет в голову.
Я поставила чашку на столешницу. Дело было отнюдь не в перфекционизме.
– Внутри пусто, Том, – прошептала я и вышла из кухни.
У меня в душе зияла дыра размером с бездну, и я не знала, как заполнить ее. Слезы скопились в глазах, но я сдерживала их. Забежала в ванную и включила душ. Ничто так не успокаивало, как теплые струи воды. Они смывали с меня весь страх и злость. Жаль, что ненадолго.
Когда я вернулась в кухню, Тома уже не было. Рядом с моей чашкой кофе лежала записка: «Молоко и сливки в холодильнике». Я открыла дверцу и не смогла подавить улыбку. Рядом с белыми пластиковыми бутылками лежало несколько шоколадных плиток. Я вспомнила, как в детстве объясняла ему, что холодный шоколад в разы вкуснее, чем комнатной температуры. Том запомнил... Я взяла ту плитку, что была с орехами и изюмом, села за столешницу. Глупая улыбка все еще играла на моих губах. Его внимание окрыляло и дарило тепло.
Я взяла в руки набор с фенечками и от нечего делать начала читать инструкцию. Хотелось занять себя и не думать о плохом. Неожиданно для самой себя я стала плести. Время пролетало незаметно. Из-за тишины вокруг казалось, что оно остановилось. Я кропотливо плела, запутывая узлы и делая кривые линии. Но все же у меня получилось довольно сносно. Я сплела черную фенечку, на внутренней стороне которой белыми корявыми буквами было выведено «Марлеша». Она оказалась мне велика. «Слишком увлеклась процессом», – подумала я, но знала, что это самообман. Я отчетливо понимала, для кого именно плету ее. Также осознавала всю детскую глупость собственного порыва, ведь мне казалось, что он никогда не будет ее носить. Потянувшись, я размяла спину и отложила сделанный собственными руками браслетик. Мне хотелось пойти в студию. Мысли невольно возвращались к совету Тома. Быть может, он прав и я все усложняю, подумала я и, не давая себе возможности передумать, стремительным шагом прошла в комнату, быстро села на табуретку перед мольбертом.
Я взяла в руки уголь для рисования и сделала одну линию, затем вторую. Рука тряслась. И вместе с ней полосы моего эскиза. Набросок получился неряшливым и бесформенным. Я пыталась по памяти воспроизвести тело Тома. Плечи, линию ключиц, мужскую шею и адамово яблоко. Все получалось размытым и нечетким, но я упорно продолжала. Внутри меня томилось желание прикоснуться к нему. Провести ладонью по его коже. Вдохнуть его запах. Почувствовать его вкус. Мне хотелось близости с ним, и это единственная возможность получить ее. Но у меня не получалось раствориться в этих чувствах и позволить им вдохнуть в меня прекрасное. Мне хотелось плакать при виде результата моих стараний. Чувство страха оказалось сильнее.
– Ты любишь изображать тело.
Я резко повернула голову и встретилась с задумчивым взглядом. Он стоял в дверном проеме, без пиджака. Рукава рубашки были закатаны до локтя, верхние пуговицы расстегнуты.
– Ты быстро вернулся, – вырвалось у меня.
– Не хотел надолго оставлять тебя одну, – признался он и, глядя мне в глаза, спросил: – Почему именно тело?
Я не знала, как ответить на этот вопрос. Мне было неловко. Отвернувшись, я вернулась к наброску.
– Как видишь, у меня ничего не получается... Том подошел ближе и внимательно изучил эскиз.
– Что для тебя символизирует тело, Марлеша? – Допытываясь, он задал еще один вопрос: – Что именно ты вкладываешь в набросок?
Я замялась. Он не отступал.
– А что оно может символизировать?
Том потянул вторую табуретку и сел за моей спиной. Я почувствовала его дыхание у себя над ухом. Он был слишком близко, нарушая все личные границы. И мне так нравилась эта близость...
– В наше время нагота ассоциируется с сексом... Как думаешь, почему женский сосок запрещен?
– Потому что мы живем в идиотском патриархальном обществе.
Он хмыкнул:
– Голая женская грудь – чуть ли не символ всей существующей порнографии, Марлеша. Не думаешь?
Я нахмурилась и недовольно поджала губы.
– Мужская грудь точно так же сексуальна.
– Женская возбуждает. Причем и мужчин, и женщин, – отозвался он.
Мне было сложно сосредоточиться. Он был так близко, его запах окутывал меня. Моя спина была прижата к его груди.
– В античные времена в людях все же присутствовал здравый смысл. Представь статуи Афродиты без сосков? – пробормотала я.
Том испустил тихий смешок.
– В античные времена голое тело не ассоциировалось с порнушкой, вот и все.
– То есть не было сексуального подтекста? – скептически спросила я. – Это невозможно, в эстетике тела нас привлекает сексуальная энергетика. Мягкость форм, нежность кожи, сила мышц.
Том взял мою правую руку и поднес ее к холсту. Так родители учат детей писать и вырисовывать линии. Его теплая кожа поверх моей. Его твердая рука на моей, полной сомнений и тревог. Уверенным движением он вывел вертикальную волну.
– В эпоху Античности голое тело было отражением божественной сущности. – Он продолжил вырисовывать плавные линии женских форм. – Статуи античных мастеров не изображают реальных людей. Идеализированные тела – воплощение божеств.
Я сглотнула нервный ком. Спиной чувствуя, как перекатываются мышцы его груди, я ощущала, как возбуждение во мне растет. Но я пыталась изо всех сил сосредоточиться и вести диалог.