в ореоле тьмы

Живопись, история искусства и отчаянная молодость.

Я смотрела на эти строчки, и мурашки бежали по моей коже. Продолжения не было. Листы были выдраны, неаккуратно, с силой, корявая волна тянулась по всей длине дневника, вплоть до чистых и нетронутых. За моей спиной послышались шаги. Я захлопнула тетрадь и, обернувшись, встретилась взглядом с Томом. Он был без майки, в джинсах на голое тело, ремень болтался в разные стороны. Он сонно потер глаза.
– Что-то не так? Ты почему ушла?
– Хотела выпить воды.
– И нашла что почитать? – с легкой улыбкой спросил он.
Я повела плечами, собираясь с мыслями:
– Это дневник Коралины.
Каулитц изумленно приподнял брови.
– Ты не знал о его существовании? – спросила я, изучая его лицо.
Он качнул головой и коротко бросил:
– Нет.
– Это квартира Аарона?
– Моя, – ответил он и сразу же добавил: – Но ключи есть у него и... когда-то были у нее.
– У нее были ключи от твоей квартиры? – не сдерживая своего удивления, глупо переспросила я. – Почему?
– Школа искусств недалеко, плюс мы посещали лекции по истории искусства в Сорбонне. Это было что-то типа нашей штаб-квартиры. Она досталась мне от дедушки, и, как видишь, я в ней ничего не менял, разве только мы организовали здесь мастерскую. – Он небрежно махнул рукой в сторону коридора.
– Мастерскую? Вы здесь рисовали?
– Да, писали картины... Это место было нашим убежищем. Мы здесь искали вдохновение... – Он запнулся.
А я на мгновение представила. Двое парней и девушка. Живопись, история искусства и отчаянная молодость.
– Славное, должно быть, было время, –
вырвалось у меня. – Я всю жизнь мечтала о таком убежище, где можно творить без оглядки.
– Нам так казалось. Время на самом деле было темное, пугающее и удушающее, – отворачиваясь, признался он.
– Почему?
– Мы не там искали вдохновение, – тихо ответил Том, и до меня наконец дошло, что это место было не просто их убежищем от внешнего мира, но и защитой внешнего мира от них.
– Вы часто употребляли?
Том молчал, наконец он бросил напряженный взгляд на тетрадь в моих руках и вместо ответа задал свой вопрос:
– Что там написано?
– Рассказ о первом учебном дне и о первой встрече с тобой и Аароном.
– И все? – глухо уточнил он.
– Остальных листов нет, вырвана большая часть тетради, а все, что осталось, чистое и нетронутое.
Том выглядел задумчивым, будто пытался вспомнить, сопоставить факты.
– О чем ты думаешь? – прямо поинтересовалась я.
– Она, должно быть, оставила его давно. В последние годы мы не собирались в этом месте, и ключей у нее нет очень давно.
– Ты попросил вернуть их обратно?
– Я не просил. В тот день, когда я отказался от выставки, она швырнула мне их в лицо и сказала, чтобы я катился к черту.
– Почему она так поступила?
– Ее никуда не брали... Карьера художника не строилась. Мне кажется, она сделала это от безысходности.
Безысходность... слово эхом вновь и вновь всплывало в моем сознании.
– Думаешь, она завидовала тебе? – задумчиво поинтересовалась я.
Он покачал головой:
– Не совсем.
– Том, скажи как есть, – попросила я.
– Коралина злилась на меня.
– За что?
– Я больше не давал ей ни таблеток, ни порошка, ничего другого. Она считала, что я делаю это специально.
Я нахмурилась, не совсем понимая:
– Специально?
Он посмотрел мне в глаза.
– Я часто делал наброски под действием всякого, Марлена. Коралина считала, что в этом и заключается... мой секрет, дар, талант, проклятье, называй как хочешь.
– Она хотела подражать тебе?
– Она хотела создавать свое, но у нее не получалось это так, как... – Он замолчал.
– Как это получалось у тебя, – закончила я.
Том поджал губы, он словно хотел признаться в чем-то, но не находил правильных слов.
– Почему тебе нужны галлюцинации, Том? – спросила я и подошла к нему ближе.
Я хотела задать этот вопрос с тех самых пор, как выпила тот чай в его комнате. Эффект произвел на меня впечатление, но что-то подсказывало мне, что на Тома все это действует иначе. Он возвышался надо мной, в темном помещении практически сливаясь с тенями. Молчание длилось долго. Мертвая тишина повисла между нами. Я терпеливо ждала ответа.
– Это единственная возможность увидеть их, – неожиданно прошептал он поломанным голосом.
Я переплела наши пальцы.
– Что же ты видишь? Сцены из жизни?
Он дернул плечами:
– Когда как.
– Что же ты надеешься увидеть? – Я подошла ближе. – Ведь есть что-то, ради чего ты это делаешь? Что ты пытаешься найти?
Я говорила тихо, боясь спугнуть его, но остро нуждаясь в ответах, мечтая понять тайные уголки души Каулитца, постичь его душу. Он поднял руку и нежно погладил меня по волосам, притягивая ближе к себе. Я крепко обняла его, и он прошептал мне на ухо одно-единственное слово:
– Правду.
В тот миг я наконец поняла его... Он не знал, что произошло в тот вечер. А ответы были закопаны в могилу... вместе с его семьей. Был ли он виноват? Сделал ли это он? Что произошло в ту ночь?
– Мне порой кажется, что ответ скрывается на дне моего сознания. Но я никак не могу ухватиться за него.
– Что тебе мешает?
Минуту он молчал, затем тихо признался:
– Страх.
«Ведь лучше не помнить, чем жить с осознанием, что это твоих рук дело», – читалось в его взгляде.
– Я не хочу быть монстром.
– Ты не монстр.
Я свято верила в сказанные мною слова, я обняла его так крепко, как только могла, пытаясь передать ему свою уверенность. Свою всепоглощающую и невероятно сильную любовь.
– Ты не монстр, – повторила я ему на ухо. – Не монстр.
Я не ждала ответа, не ждала слов благодарности или признательности за веру в него. Мне лишь хотелось, чтобы он почувствовал это, услышал меня. И понял, что он не один.
Я вернула ему его же слова:
– Мы с тобой одно целое.
Одно целое. Том и Марлена. Вместе. Одно целое.