в ореоле тьмы

разница 20 лет

Договорить она не успела. Из ванной комнаты послышались нечеловеческие вопли и звук битого стекла. В этот раз оцепенела мама, а я со всех ног помчалась в ванную. Дверь была заперта. Крики становились громче. Звук битого стекла не прекращался. Страх заполнил мое сердце. Сама не своя, я помчалась к отцовским инструментам и вытащила отвертку. У меня тряслись руки, лоб покрылся испариной. Очередной громкий вопль сотряс воздух, и я со всех ног побежала к ванной. «А что, если она пытается себя убить?» – пронеслось у меня в голове, и эта мысль затормозила меня. «Должна ли я позволить ей это сделать?» – спросил меня внутренний голос. Лишь на секунду я замешкалась. К горлу подступила тошнота, а зрение затуманилось. Все слилось. Но я сделала глубокий вдох и, моргнув несколько раз, приказала себе взять себя в руки. Одним движением я повернула отверткой защелку двери. И тут же резким рывком толкнула ее. Дверь с громким хлопком стукнулась о стенку. Коралина даже не пошевелилась. Она стояла, опираясь двумя руками о раковину, и смотрела в зеркало. Паутина трещин тянулась по его поверхности. Кое-где не хватало огромных кусков. Глаза моей сестры с животным безумием вглядывались в свое разбитое отражение. За моей спиной ахнула мама. Коралина резко дернулась, она наконец увидела что-то помимо себя. Она увидела меня. Янтарно-карие глаза вглядывались в мои. В них было столько терзаний и боли.
– Зачем? – тихо прошептала я непослушным голосом.
Она приподняла подбородок и еще раз посмотрела в зеркало.
– Так оно показывает действительность, – низким голосом ответила она и плюнула в свое отражение.
Мама позади меня завыла. Коралина лишь закатила глаза от ее слез. А я не могла больше там находиться. Слишком много всего навалилось на меня. Воздуха в груди не хватало. Я выбежала в коридор, схватила первые попавшиеся балетки из обувницы и пулей вылетела из квартиры.
– Марлена! – Мамин крик разлетелся по лестничной площадке.
Но я не могла вернуться в эту квартиру. Я не могла дышать в ней. Не могла смотреть на свою сестру и мать. Я мечтала быть как можно дальше от них. Потеряться в этом городе. Уйти и не вернуться. Я выбежала из здания и помчалась к ближайшей станции метро. Мне хотелось уйти из этого района, убежать из этого города. Проездного с собой не было. Я прошла через поручень за парнем, который одарил меня милой улыбкой, а я сделала вид, что не заметила ее. «Как вы живете?» – хотелось мне спросить у людей вокруг. Каково это – жить без сумасшедшей сестры? Каково это – иметь возможность выходить из дома и не получать миллион сообщений от матери? Каково это – быть свободной и делать что считаешь нужным? Каково это – быть улыбчивым и счастливым? Я села на лавочку и судорожно ловила ртом воздух. «Только не паническая атака, – думала я. – Пожалуйста, только не она». Поезд с шумом и грохотом остановился, люди в спешке запрыгивали в него. Послышался предупреждающий гудок о закрытии дверей. И неожиданно для самой себя я подскочила с места и успела влететь в вагон. Все вокруг смотрели на меня как на сумасшедшую. Опустив глаза, я нашла пустое место и села. Я пожалела, что не взяла с собой карандаш и блокнот. Рисование успокаивало. Я выплескивала эмоции и чувства на бумагу. Это было моим выходом, чтобы окончательно не свихнуться. Это было моим способом убежать из этой реальности. Я закрыла глаза и тихо спросила себя: «Чего тебе хочется, Марлена?» Мне хотелось оказаться в другом мире. В мире искусства, картин и творцов. В Париже есть такое место. Я встала и направилась к карте метро. Мне нужно было на Монмартр. И именно туда я поехала.
Помню, вышла из метро и пошла по брусчатой улице. Кроны деревьев были покрыты золотой и пурпурной листвой. Я шла, шелестела сухими листьями, вдыхая дождливый, влажный воздух. Свинцовое небо, низкие тучи ярко олицетворяли меланхолию моей души. Мне было стыдно перед матерью за свой побег, но я не могла иначе. Мне необходимо было выбраться из дома. Это были долгие семь месяцев тюрьмы. Мне не хватало кислорода в нашей просторной квартире. Я была эмоционально истощена тревогой и чувством страха. Долгих семь месяцев я смотрела на вечно встревоженное лицо матери и поникшего отца. Коралина не объявлялась, а они себя изводили. «Это моя вина», – причитала мама. В такие моменты я обнимала ее и шептала, что это не так. Что она лучшая на свете. Любящая, добрая и отзывчивая. Но что бы я ни говорила, мои слова пропускали мимо ушей. Мы знали, что Коралина утопала в депрессии. Но она отчаянно не принимала никакую помощь... Мы действительно не могли ей помочь, как бы сильно ни хотели спасти и какими бы благими ни были наши намерения. Она отказывалась смотреть правде в глаза, увидеть свою проблему, признать ее существование. И если Коралина страдала сама по себе... то я страдала вместе с родителями.
Мыслей в моей голове было так много, что она трещала по швам. А Монмартр успокаивал. Может, потому что это место принадлежало художникам? Мне так отчаянно хотелось почувствовать себя частью чего-то большего. А именно в этом районе Парижа когда-то творили и создавали историю живописи. Медленными шагами я подошла к Сакре-Кёр, но заходить в базилику не стала. Разговоры с богом казались мне бессмысленными. Поэтому я села на ступеньки и устремила взор на город. Самая высокая точка Парижа. Холм, возвышающийся над городом огней. Весь он был словно на ладони, лишь туманные тучи прикрыли верхушки «железной дамы». Я не помню, сколько времени так просидела. Было зябко, пальцы окоченели; из-за повышенной влажности я чувствовала, как волосы начинают пушиться. Нос покраснел от холода, щеки покрылись алым румянцем. В какой-то момент по ним полились ручьем слезы. Я не могла остановиться, они текли и текли. А я размазывала их по лицу, отчего оно сильнее замерзало.
Не знаю, что именно он там делал. Но он молча сел рядом со мной, согнул длинные ноги в коленях и оперся о них руками. Я почувствовала запах морского залива и медленно повернула голову.
– Том. – Его имя тихим шепотом сорвалось с моих губ.
В неверии я моргнула несколько раз, но он все еще находился передо мной. Я подняла руку и едва уловимым движением погладила его небритую скулу.
Шоколадные глаза смотрели в мои. А я разглядывала правильные черты его задумчивого лица, которые без устали рисовала вот уже несколько лет. Темные волосы все так-же заплетённые в косички. На нем была черная кожаная куртка поверх простой белой футболки.
– Веришь ли ты в судьбу, Марлеша? – тихо спросил он.
Глубокий приятный мужской голос звучал напряженно. Я непонимающе нахмурилась.
– Да или нет? – задал он новый вопрос, внимательно вглядываясь в мое лицо.
– Не знаю, – растерянно ответила я. – А ты?
Он не ответил, потянулся в карман за сигаретой и закурил. Дым вылетал из его рта, окутывая легким туманом. Он больше не смотрел на меня. Всецело сосредоточился на панораме города.
– Что привело тебя сюда? – неожиданно спросил он. Его взгляд бродил по мне изучающе, напряженно.
Вопрос застал меня врасплох, как, собственно, и его внезапное появление. Я была слишком ошарашена, и вся гамма чувств отражалась у меня на лице. Я отвернулась от него, прячась за волосами. Врать не хотелось, отвечать честно не хватало смелости. Рассказывать о своей жизни и терзаниях казалось неправильным. Я привыкла держать все в себе. Сказать ему, что он мне нравится, – это одно. Признаться в своих страхах, переживаниях и раскрыть ему свою душу – в тот момент мне это было не под силу. Он понял мой молчаливый ответ и не стал настаивать.
– Хочешь посмотреть на мастерскую Ренуара?
– Огюста Ренуара? – широко раскрыв глаза, переспросила я.
Выражение лица Тома преобразила легкая усмешка.
– Именно.
– Она здесь, на Монмартре?
Том встал со ступенек и протянул мне руку.
– Музей Монмартра. Здесь в конце девятнадцатого века он открыл свою первую мастерскую.
Я вложила свою прохладную кисть в его ладонь. Одно маленькое прикосновение, но я покрылась мурашками. Он нежно провел большим пальцем по моей коже.
– Ты совсем замерзла.
– Мне не холодно, – ответила я, глядя ему в глаза. – Напротив, становится тепло... когда ты прикасаешься ко мне.
Том замер; было видно: он не знает, что мне ответить. Он аккуратно потянул меня вверх, помогая встать со ступенек.
– Значит, Ренуар и его первая мастерская, – неловко откашлявшись, пробормотал он себе под нос. – Нам в ту сторону.
– Что тебя связывает с моей сестрой? – твердо спросила я.
Мне нужно было знать. Бабушка была уверена в том, что они встречаются. Ее старческие мечты оказались простыми: свадьба Тома и Коралины и парочка внуков. Мама на эти разговоры не реагировала. Она мечтала, чтобы Коралина бросила рисовать и больше никогда не брала карандаш в руки. Отец говорил о Томе с теплотой и благодарностью. Но я так и не могла понять: между ними дружба, любовь или же что-то еще?
Том бросил на меня озадаченный взгляд.
– Не понял вопроса. – Он выпустил мою руку и спрятал свою в карман.
Он был напряжен, избегал моего открытого взгляда, держался на расстоянии. Словно боялся подойти ближе.
– Вы встречаетесь? – спокойно спросила я и сделала несколько шагов к нему навстречу, наши плечи соприкоснулись.
– Нет, – нехотя ответил Том и вновь увеличил расстояние между нами.
– А девушка у тебя есть?
Он резко повернул голову и одарил меня хмурым взглядом.
– К чему эти вопросы, Марлена?
– Вау, я стала Марленой?
– Это твое имя, нет? – В его тоне сквозило раздражение, он будто пожалел, что встретил меня.
Меня задело подобное поведение. Он отвернулся и продолжил идти, а я остановилась.
– Я никуда с тобой не пойду. – Я потянула рукава толстовки, пряча за ними пальцы.
Том выглядел сбитым с толку.
– У тебя есть какие-то планы? – осторожно поинтересовался он.
– Нет, – равнодушно пожав плечами, ответила я.
– Тогда в чем дело, Марлеша?
– А теперь я Марлеша? – задрав подбородок, спросила я.
Том подошел ко мне вплотную, шоколадные глаза напоминали грозовое небо.
– Мне двадцать шесть, Марлеша, тебе семнадцать, и моя личная жизнь не должна тебя волновать. Лучше тебе унять свою детскую фантазию.
– Мне через месяц восемнадцать, и у меня есть своя личная жизнь, так что расслабься.
Я вся внутренне кипела от его хамства и грубости. Но я хорошо умела держать эмоции под контролем. Отвернувшись от него, я пошла по улице, словно этого разговора вовсе не было, а самого Тома
не существует. Он поймал меня за локоть:
— Стой.
Продолжения не последовало.
– Стою, – язвительно ответила я.
– Я все еще хочу показать тебе Ренуара, там как раз выставка.
– А я не хочу ничего с тобой смотреть, – с милой улыбкой ответила я, – так что пусти меня, ты ясно дал понять, что не желаешь моей компании.
Он нервным движением взлохматил волосы:
– Как с тобой сложно!
– С тобой тоже непросто.
Он кивнул и неожиданно признался:
– Когда ты так смотришь на меня и когда говоришь... – Том запнулся.
– Говорю?
Он посмотрел мне в глаза:
– О тепле моих прикосновений или о том, кого именно рисуешь. Я не знаю, как правильно реагировать на это.
Я подошла к нему ближе. Он возвышался надо мной на голову и пристально вглядывался в мое лицо.
– Реагируй честно. Правдой на мою правду, Том. Вокруг слишком много лжи и игр. Не знаю, как тебе, но мне от этого тошно.
– Порой честно – не значит правильно, – тихо ответил он.
Я задумалась.
– Такое ощущение, будто тебя пугает правда.
– А тебя нет?
Я покачала головой:
– Пугает безысходность.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что я вынуждена спать с матерью, ведь она панически боится, что я тоже исчезну. Я просыпаюсь с мыслью, что сегодняшний день будет похож на вчерашний. Мне приходится выходить из класса, чтобы ответить на ее звонок и сказать, что со мной все в порядке. – Я говорила это все спокойным, умиротворенным тоном. – Том, она звонит мне каждые 20 минут, когда меня нет дома. Я прячу свои работы под кроватью, а могу рисовать лишь ночами. Она засыпает, и я выбираюсь из постели со страхом, что она проснется и застукает меня. В моей жизни слишком много недосказанного. Поэтому, нравится тебе или нет, ты слышишь всю правду, такой, какая она есть.
—Иди сюда, – тихо позвал он и крепко обнял меня.
Я уткнулась носом ему в грудь, вдыхая аромат одеколона. Он нежно погладил меня по спине, а я медленно просунула руки ему под куртку и обвила их вокруг его тела, крепко прижавшись к нему. Рядом с ним было так тепло.
– Ренуар и Алина Шариго, – тихо начала я, – у них была разница в возрасте двадцать лет. Он любил ее, она позировала ему и все прощала, потому что тоже любила.
Касание его рук успокаивало, ощущение его крепкого тела под моими пальцами умиротворяло.
– Они познакомились на Монмартре. Он сидел вместе с Моне в молочной мадам Камий, когда впервые увидел ее, – прошептал мне на ухо Том.
– Как думаешь, что он почувствовал в их первую встречу?
Том немного отстранился и заглянул мне в лицо.
– Он решил, что она убийственно милая, а затем подумал, что ему чертовски сильно хочется увидеть ее голой.
Я удивленно приподняла брови.
– Думаешь, он сразу же захотел раздеть ее?
– Конечно, а чего ты ожидала от человека, который говорил: «Я продолжаю работать над обнаженной натурой до тех пор, пока мне не захочется ущипнуть холст», – с легкой усмешкой ответил Том.
Я вылупилась на него во все глаза и громко расхохоталась:
– Ты сейчас серьезно?
– Абсолютно, – с доброй улыбкой сказал он. – Ты видела его картины? Его авторству принадлежит очень много работ в жанре ню: «Обнаженная», «Большие купальщицы» и далее по списку.
– Я читала о нем, знала о его страсти и похождениях. Но я никогда не предполагала, что первое, о чем думают мужчины при виде женщины, – как раздеть ее...
Том пожал плечами.
– Это неправда, мы не думаем так о каждой женщине.
– Когда последний раз ты думал об этом? – с любопытством спросила я.
– Очередной бестактный вопрос, – отворачиваясь, сказал он.
Я положила руку ему на лицо.
– Посмотри на меня, – тихо попросила я. Голос не слушался, а сердце от волнения выпрыгивало из груди. – Ответь. Честно.
Когда он наконец посмотрел на меня, в его взгляде был целый ураган. Он ничего не ответил, но мне не нужны были слова, чтобы понять недосказанное.
– Значит, «убийственно милая», – хитро сверкнув глазами, сказала я.
Он смущенно улыбнулся:
– Именно.
Я встала на носочки и прошептала ему на ухо:
– Я могу тебе попозировать.
Он в неверии покачал головой и взял меня за руку.
– Как-нибудь потом, – с неловкой ухмылкой бросил он.
– «Как-нибудь» – отвратительное слово.
– Давай обсудим все это лет через пять? – Он попробовал перефразировать.
– Ты не выдержишь пять лет, – нагло заявила я.
Он остановился и бросил на меня насмешливый взгляд.
– А ты выдержишь?
– А я и не строю подобных планов.
Он громко усмехнулся.
– На данный момент у меня лишь один план, – сказал он и двинулся вперед.
– Какой именно?
– Покажу тебе выставку Ренуара, а потом довезу до дома.
– Первый пункт мне нравится, второй не очень-то, – честно призналась я.
Он крепче стиснул мою ладонь, беззвучно успокаивая и намекая на то, что все будет хорошо. Я знала, что не будет. Однако спорить с ним и тратить наше время на нытье не планировала. Его рука в моей руке. Что еще имело значение? Я до сих пор не знаю, как именно он там оказался. Что его привело на Монмартр в дождливый осенний день, что он искал там и как нашел меня. Наверное, надо было спросить. Но трепет в душе, который рождался рядом с ним, притуплял все остальные чувства и мысли. Мне казалось, что я создана для того, чтобы он держал меня за руку. Это ощущалось таким правильным...