в ореоле тьмы

с хрустом надламывается

настоящее

В Холле очень темно, я на ощупь нахожу стену и облокачиваюсь на нее. Аарон наконец включает свет, тусклая желтая лампочка освещает пространство. На стенах в ряд висят картины в помпезных золотых рамках. Я с интересом посматриваю на них, и Аарон, проследив за моим взглядом, неожиданно мягко улыбается:
– Завтра сможешь устроить себе экскурсию по замку, а сейчас поднимись на последний этаж. Займи первую спальню от входа. – На секунду он замолкает. – Ты не голодна?
Я смотрю на него как на умалишенного.
– Ты правда спрашиваешь меня об этом и предлагаешь мне чертову экскурсию?
Он неуверенно пожимает плечами:
– Я просто так...
– Аарон, на моих глазах было совершено убийство, а меня были готовы пытать. – Мой голос едва слышен. – А затем ранили Тома, и я... умирала со страху, что не довезу его. – Мои руки начинают дрожать, и я сжимаю их в кулаки.
– Я знаю, – как-то отрешенно отвечает он, словно может прочитать мои мысли.
Ничего не сказав, я поднимаюсь по массивной крутой деревянной лестнице.
Обхватываю черные резные перила, чтобы не упасть и не покатиться вниз.
– Марлена, если тебе что-нибудь понадобится, я на втором этаже, дверь напротив лестницы, смело приходи, ладно? – доносится до меня голос Аарона.
– Смены твоего настроения меня бесят, – огрызаюсь я.
– На самом деле я хотел у тебя кое-что спросить.
– Я вся внимание! – останавливаясь на ступеньке, произношу я, не скрывая своего нежелания вести с ним диалог.
Он неловко взъерошивает волосы.
– Твоя сестра... Коралина. – Он откашливается, словно ему больно говорить об этом. – У нее был дневник. Не знаешь, куда она могла его деть перед смертью? Имею в виду: может, у нее был друг, которому она могла оставить его?
Я смеряю его взглядом:
– Я думала, ты ее друг, Аарон.
– Это очень важно, Марлена.
– Я ничего не знаю о ее дневнике, – вру я, – так что отвали от меня.
Я возобновляю свое восхождение. На последнем этаже темно. Делаю неуверенные шаги в сторону темного узкого коридора. Срабатывает автоматический щелчок, и пространство освещается блеклым светом. Я берусь за ручку ближайшей двери, понимая, что это и будет моя спальня на сегодня. Но слышу в соседней спальне голос Тома и замираю на месте.
– Дай мне вколоть тебе обезболивающее, – шипит старик.
– Просто зашей, – недовольно бросает Каулитц.
– Ты можешь отключиться! Столько крови потерял!
– Ты же сейчас вливаешь ее в меня обратно. В чем проблема?
Тихо ступая, я направляюсь к его двери – она приоткрыта. Я вижу огромный камин и зеркало выше него. Чуть сбоку стоит софа, обитая красным велюром, стены покрыты алыми шелковыми обоями, на которых переливается орнамент из крупных лилий. Том сидит на огромной кровати с балдахином. Он без рубашки, локти опираются о колени, новая татуировка тянется надписью по его руке. Мне не видно, что там написано. Грегори, сузив глаза, рассматривает его порез.
– Не будь таким упрямцем.
– Я хочу чувствовать себя, не смей колоть мне ничего.
Старик машет на него рукой.
– Как скажешь! – взрывается он.
Том поднимает голову и встречается со мной взглядом. Он молча разглядывает меня, пока Грегори готовится зашить его рану. Я, должно быть, выгляжу отвратительно, так как неожиданно старичок оглядывает меня и с омерзением морщит носик.
– Мадемуазель, вам я прописываю в первую очередь душ.
Я поворачиваю к нему голову, чтобы съязвить в ответ. Но застываю на месте. Стена позади него полностью покрыта моими рисунками. Склеенные скотчем наброски захватили ее во всю длину и ширину.
– Это... – я делаю шаг в комнату и чувствую под ногами мягкий ковер, – мои работы!
Старик направляет на меня недовольный взгляд:
– Вы не против оставить нас наедине? Мне надо зашить рану идиоту, который не пользуется обезболивающими.
Он не дожидается, пока я покину комнату, и вводит иголку прямиком под кожу Каулитца. Том хмурится и сжимает губы.
– Еще не поздно что-нибудь принять, – злорадно сообщает ему мужчина.
– Грегори, просто зашей.
– Ты сам их склеил? – шепотом слетает с губ.
Плечи Тома напрягаются, но он молчит, не отвечая на мой вопрос. Там висит набросок моей мамы. Набросок, который она никогда не видела и не увидит. Я помню, как делала его ночью перед Днем матери – думала, подарю, сказав, что заказала у знакомой художницы. Но на следующий день услышала, как мама тихо просит отца снять все картины в доме, неловко признаваясь, что не может видеть ничего связанного с живописью. Скетч пришлось оставить в папке, а на День матери купить цветы.
– Зачем ты это сделал? – Вопрос повисает в воздухе.
– Мадемуазель, выйдите вон, – гремит Грегори.
Но ноги сами несут меня к этому наброску. Я отрываю его от стены и рассматриваю детали моей прошлой жизни. Я так сильно скучаю по ней. В глазах собираются слезы. Я обнимаю клочок бумаги, не в силах сдержать тоску, и прикрываю веки.
– Нет, вы, должно быть, издеваетесь! – Голос старика пропитан нескрываемым раздражением. – Том, сядь, сейчас швы разойдутся.
Неожиданно я чувствую его прикосновение у себя на плече. Открываю глаза и встречаюсь взглядом с  шоколадными глазами.
– Иди сюда, – шепчет он и притягивает к себе.
Я чувствую тепло его кожи. Ощущаю его запах. И в этот момент внутри меня что-то с хрустом надламывается. Я не плакала два года. Не проронила ни единой слезинки. Казалось, я не заслужила оплакивать их. И сейчас слезы за все эти годы крупными каплями катятся по моим щекам, прямиком ему на грудь. Он нежно и едва уловимо гладит меня по спине, не произнося ни слова. Его сожаление ощущается на каком-то ином уровне. И, ощущая это, я начинаю плакать сильнее, ведь он – главная причина всего случившегося. А я сейчас ищу в нем утешение. Два года прошло, и я должна была забыть его. Но случилось обратное. Я как никогда нуждаюсь в нем и за это ненавижу себя. Делаю резкий шаг назад, скетч выпадает из рук и летит на пол.
– Нет, нет, это неправильно. – Я качаю головой, пытаясь включить голос разума.
– Марлеша. – Том пытается поймать меня за руку, но я разворачиваюсь и убегаю прочь. Подальше от него и этой комнаты с рисунками из моего прошлого...
– Стоять! – рявкает Грегори. – Оставь ее и сядь.
Я залетаю к себе в спальню и хлопаю дверью. В нее вставлен ключ, и я поворачиваю его. «Пусть будет закрыта», – говорю я себе и обессиленно сползаю по стенке на пол. Голова кружится, боль разрывает сердце на части. Я прикрываю лицо руками и чувствую на них запах крови. В ужасе отдергиваю ладони и бегу в ванную. Огромная белая ванна с резными ножками стоит в центре. Дрожащими пальцами я стягиваю с себя платье и встаю под ледяные струи. Вижу, как вода под ногами окрашивается в бледный красно-коричневый цвет. Беру мыло и тру кожу – я вся покрыта царапинами и какой-то грязью. Я оттираю кожу до скрипа и думаю, как же жаль, что с душой нельзя проделать то же самое.