в ореоле тьмы

чудовища повсюду

Том позади меня издает нечеловеческий стон, протяжный, болезненный и омерзительно устрашающий.
– Что бы ни случилось, не подпускай меня к себе, – произносит он, – сними полку шкафа, ударь так сильно, как сможешь.
– Эти полки встроены в стену, Том... Я не смогу вытащить ни одну из них, – шепчу я в ответ и, глядя на то, как он хватается за голову, подползаю к нему ближе. – Как мне помочь тебе? – глупо спрашиваю я.
– Не подходи ближе, – громко дыша, требует он.
Он обхватывает затылок руками и опускает голову. Мышцы тела напряжены, каждая выступает, подчеркивая, насколько сильна его борьба с самим собой.
– Тебе больно?
– Голова раскалывается. – Он замолкает. – Я два года ничего не принимал. Доза слишком большая.
Несмотря на его предостережения, я подхожу к нему ближе и сажусь рядом.
– Марлеша, – рычит он.
Но я не могу оставить его одного в таком состоянии. Я беру его руку в свою. Новая надпись-татуировка подсвечивается тусклым светом, на ней сверкают крохотные капли пота. Простыми печатными буквами там написано «L'enfer, c'est les autres»(ад, это что то другое). Я глажу кончиками пальцев буквы.
– Я сделал ее после того, как мне сообщили о твоей смерти. В тот день я просидел с дулом у виска всю ночь, но что-то внутри меня остановило. А теперь, ради всего святого, отойди от меня, иначе твоя смерть больше не будет чертовой выдумкой. – Он делает резкий вдох-выдох.
– Мы пройдем через это вместе, – говорю я и обнимаю его за шею, притягивая к своей груди, в которой гулко бьется сердце.
Том упирается мне в плечо, и я чувствую, как его мышцы немного расслабляются под моими прикосновениями.
– Чудовища повсюду, – шепчет он мне в шею, – они окружают нас, а комната кружится, нет ни пола, ни потолка – ничего, на что я мог бы опереться.
– Это все ненастоящее.
– Это слишком реально... твои руки... вместо них кости.
– Но ты чувствуешь мои касания? Мягкость моей кожи?
– Я ощущаю сырость, холод и смерть... и этот водоворот закручивает меня сильнее и сильнее. Я знаю, что не выдержу и потеряю контроль.
– В этот раз не потеряешь.
– Тебе надо защитить себя.
Я качаю головой:
– Ты не позволишь чему-нибудь плохому случиться со мной.
Том дергается в моих объятиях:
– Это сильнее меня. Монстр внутри сильнее... Ты не понимаешь: моя семья...
Я не даю ему договорить, беру его лицо в руки и нежно глажу острые скулы. И глядя ему в глаза, произношу:
– Я не позволю чему-то плохому случиться с тобой.
Видя борьбу в его глазах и страх, что пронзил насквозь все тело, я решаю хоть раз в жизни стать его убежищем. Один раз стать его якорем, ведь он столько раз делал это для меня. Я наклоняюсь к его губам и целую, шепча ему в губы:
– Сосредоточься на чувствах ко мне, Том...
Кончики его пальцев ведут невидимую тропу вдоль моей руки. Его глаза – океан тоски и печали. Его прикосновения словно наполняют меня грустью. Никогда бы не подумала, что одним касанием можно передать так ярко чувство одиночества. Оно слишком сильно мне знакомо. Я тянусь навстречу его губам и приникаю к ним в поцелуе. Он берет мое лицо в свои ладони и отвечает. Нежно, невесомо. И в этот миг вся боль, терзания и страхи испаряются. Существует лишь вкус его губ и тепло его языка.
– Ты же это чувствуешь? – шепчу я.
Ощущаешь ли ты эту бурю в душе моей?.. Эту боль, пронзающую грудь от одной мысли, что тебе плохо?.. Эту любовь, готовую все залечить?..
Во мне столько противоречивых ощущений. Калейдоскоп эмоций. Они цепляются друг за друга. Перемешивая мысли и чувства. Волнение от такого количества адреналина. Боль и страх за нас двоих, узников этой комнаты. И неизвестность перед будущим. Но я выбираю спрятаться в своем убежище. Я опускаю лямки платья, ощущая кожей его кожу. Глажу крепкую мужскую спину, впитывая его тепло и силу. Прячась от всего, что скрывается снаружи, я отдаюсь воле чувств, выпуская всю палитру эмоций в воздух, на свободу.
– Чувствую, – тихий, с хрипотцой, голос прямо над моим ухом, – я чувствую тебя... и ты, как всегда, достаешь мою человечность из чертовой бездны моей души.
* * *
Он уснул у меня на руках. Абсолютно вымотанный. Я разглядываю его лицо. Щетина, покрывающая подбородок. Опущенные веки. Он выглядит сейчас таким беззащитным, таким уязвимым. Мне хочется спасти его, спрятать от целого мира и больше никогда никому не позволить сделать ему больно. Время безжалостно движется вперед. В тот момент, когда я гадаю, оставил ли нас здесь Даниэль на медленную и долгую смерть, до меня доносится характерный щелчок, и стена медленно отходит назад. Я напрягаюсь и крепче обнимаю Тома. Даниэль смотрит на меня долгим, немигающим взглядом, и мне становится страшно. Его лицо краснеет от гнева, злости и негодования. Но в то же время это лицо моего лучшего друга, человека, которого я знаю всю жизнь.
– Ты успокаивал меня после смерти мамы. Ты помогал мне справиться с паническими атаками. Кормил и помогал принимать душ, когда я бывала безо всяких сил. – В глазах собираются слезы, я вспоминаю свои самые темные времена, и в них он. Всегда рядом, несмотря ни на что. Готовый помочь в любую секунду. – Ты обо мне так заботился!
– Ты была на грани самоубийства, – нехотя отзывается он, – не думаешь, что это слишком просто? Выпотрошить себе вены и сдохнуть?
– Так ты спасал меня, чтобы убить самому?
Он качает головой.
– Нет, я не собираюсь тебя убивать. – Он достает из-за спины револьвер и, глядя мне в глаза, твердо произносит: – Разбуди его. Это должен сделать он.
– Твой план не сработал – чего ты еще хочешь от нас? – не выдержав, выплевываю я.
– В таком случае хорошо, что у меня есть план В. – Даниэль устало трет глаза.
– Ты знал, как я скучаю по маме. Ты знал, как я не хочу жить, и уговаривал меня! Гладил по голове и шептал, как сильно любишь и боишься потерять. – Я встаю с пола, аккуратно перекладывая руки Тома на пол. – Ты видел, как мне больно, и жалел меня. Я не верю, что ты делал это только для того, чтобы спустя пару лет пустить мне пулю в лоб!
Ланиэль краснеет и толкает меня.
– Заткнись, ты ничего не понимаешь. Это все ты! Ты – причина абсолютно всего!
Те же слова, что кричала когда-то мне Коралина. Я была причиной всех ее несчастий.
– Ты сам веришь в это? Ты просто оправдываешь свои поступки! Пытаешься найти им оправдание! Ты жалкое, никчемное существо! Я доверяла тебе! Я любила тебя!
Он набрасывается на меня. От неожиданности я даже не успеваю сделать шаг в сторону. Тяжелые удары попадают по лицу и спине.
– Если бы не ты... – Он валит меня на пол и со всей силы бьет в живот ногой. – Лучше бы ты никогда не рождалась!
Я кричу под его ударами, а он совсем слетает с катушек, полностью теряя контроль. Даниэль перестает перед собой что-либо видеть. Гнев настолько ослепляет его, что он барабанит по моему телу, нанося болезненные удары повсюду. Мое веко набухает, один глаз перестает видеть, железный привкус крови заполняет рот. Я сплевываю ее на пол и съеживаюсь от боли во всем теле. Готовясь к очередному удару, я молюсь, чтобы он был достаточно сильным, чтобы отключить меня... Но удара не последовало. Я слышу звуки борьбы и поворачиваю голову, чтобы рассмотреть происходящее. Том валит Даниэля на пол и пытается вытащить из его рук пистолет. Раз – и в комнате раздается шлепок. Глушитель. Каулитц вырывает оружие из рук Даниэля и выбрасывает его в угол.
– Том, – хрипло зову я и из последних сил ползу к нему.
Живот Тома в крови, но он наклоняется над Даниэлем, который тяжело ловит воздух. В состоянии шока я громко шепчу:
– Это не твоя кровь.
Даниэль скалится.
– Кровь моя, – он бледнеет на глазах, – кажется, я выстрелил в себя чуточку раньше задуманного.
Он выплевывает кровавые сгустки и начинает задыхаться.
– Мы, мы... мы должны помочь ему, – еле шепчу я, понимая, что эта рана слишком серьезна, что он сейчас умрет.
– Я обещал ей наказать каждого, кто причинил ей боль... – Он заглядывает мне в глаза. – Я хотел пристрелить себя последним, – признается он, слегка потупив глаза, точно как в детстве, когда совершал глупые ошибки.
– Почему? – хрипло спрашиваю я. – Зачем тебе стрелять в себя?
– Ведь я тоже делал ей больно, – на выдохе произносит он, и его голова неестественно опадает назад. Он умер. Умер у меня на глазах. А до этого пытался убить меня. Я чувствую, как в глазах темнеет, и проваливаюсь в бездну.
Ведь я тоже делал ей больно.