в ореоле тьмы

я рядом

Я чувствую запах лекарств, все тело раскалывается на части, но сознание быстро возвращается. Я резко дергаюсь на больничной постели и открываю глаза. Трогаю веко пальцами и чувствую огромную припухлость.
– Она очнулась, – громко произносит Том и крепко сжимает мою руку.
Он нависает надо мной, и его взгляд полон беспокойства. А я так счастлива видеть его лицо. На нем черная майка и джинсы. Под глазами темные синяки от усталости. Он так судорожно сжимает мою руку, что мне становится больно. Я хмурюсь и бросаю взгляд на наши ладони.
– Прости. – Он понимает меня без слов.
– Я ослепла?
– Нет, зрачок цел, – как-то отрешенно отвечает он и приникает губами к моей кисти. – Ты обязательно поправишься.
– Аарон? – тихо спрашиваю я, готовясь услышать худшее.
– В соседней палате – перелом обеих ног и правой руки, – отзывается медсестра и принимается осматривать меня.
– Он молотком ломал ему кости, – опуская голову, говорит Том.
Я в ужасе ахаю, и он пожимает плечами.
– Главное, что жив, – шепотом бросает Том.
Я слышу нотки облегчения в его голосе,
а также страха. Я начинаю плакать. Сначала еле слышно, но все случившееся разом опускается мне на плечи, эмоционально раздавливая. Мой лучший друг. Как я не заметила? Как упустила?
– Он нуждался в помощи, – заикаясь, произношу я.
Медсестра с сожалением смотрит на меня и молча поджимает губы.
– Скажу по своему опыту, – тихо начинает она, и ее зеленые зрелые глаза вглядываются в мои, – не всех можно спасти.
Она выходит из палаты, и То  крепко меня обнимает.
– Я думала, это твоя кровь. Решила, что ранен ты. – Я хватаюсь за него пальцами. – Я так испугалась, что потеряю тебя.
Он усиливает свои объятия и нежно целует меня в волосы.
– Все позади, – шепчет он успокаивающе. – Все позади, и я рядом.
* * *
Нормандия встречает нас солнечными лучами и легким колыханием ветерка. В этом месте ничего не изменилось. Высокие деревья в саду, та самая цветущая магнолия заглядывает в окна старинного шато, в котором я проводила столько времени, будучи ребенком. Я не готова к этой встрече, у меня трясутся поджилки и дыхание застревает в легких. Я так сильно хочу увидеть папу, но в то же время так сильно боюсь этого. Том берет меня за руку.
– Ты справишься, – уверенно говорит он.
Он крепче стискивает мою кисть, когда навстречу нам выходит отец. Папа. Он постарел за эти два года, под глазами тонкая паутинка из морщин, а на лбу глубокие прорези. Рядом с ним стоит женщина лет пятидесяти. Она ободряюще кладет руку ему на плечо, подталкивая в мою сторону. Ее кожа кофейного цвета сильно контрастирует с его белоснежной рубашкой. Я же врастаю в землю и не могу сделать ни шага навстречу. Чувство стыда душит изнутри. Папины карие глаза находят мои. Я не знаю, что сказать ему, как объяснить случившееся. Слова встают в горле, слезы застилают глаза. Он подходит ближе и без слов крепко обнимает меня. В нос ударяет до боли знакомый запах, и я не выдерживаю и начинаю плакать у него на груди. Чувствую, как его тело дрожит, и понимаю, что он тоже не выдержал. Он гладит меня по спине, рукам, словно не верит в то, что я настоящая. Разглядывает со страхом в глазах, будто боится, что я исчезну, растворюсь в воздухе, прямо здесь и сейчас. Наконец он целует меня в макушку и вновь обнимает так крепко, что косточки хрустят.
– Марлеша, Марлеша... – шепчет папа. Он гладит мою щеку и тихо просит: – Ты должна мне все рассказать. Абсолютно все, хорошо?
Его голос дрожит от волнения. Кисти рук нервно подрагивают.
«Хорошо» повисает в воздухе. Я сглатываю нервный ком. Боюсь, что разочарую его еще сильнее. Боюсь, что, узнав обо всем, он не захочет меня видеть. Он улыбается мне со слезами на глазах и ласково ведет по щеке большим пальцем.
– Я готов умереть от счастья, – шепчет он. – Ты стоишь передо мной. Ты же правда стоишь передо мной?
– Да, – шепчу я, и нервный смешок слетает с моих губ, – правда стою.
– Ничего не бойся, – просит он, словно умело прочитал недосказанное мной. – Я приму все как есть, – обещает он, по-отцовски постукивая меня по плечам.
Я поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с Томом, все еще не знаю, как начать свой рассказ. Как озвучить все случившееся с нами. Каулитц подходит ближе и берет мою ладонь в свою. Он словно моя тень. Всегда рядом. Несмотря ни на что и вопреки всему. Моя ладонь в его руке. Его кисть в моей.
– Мы расскажем все вместе, – говорит он и нежно поглаживает мою кожу.
Я с благодарностью сжимаю его руку. Не знаю, как бы справилась без него.
– Хорошо, но для начала пройдемте в дом. – Папина подруга жестом приглашает нас следовать за ней.
В доме ничего не изменилось. Мраморный пол со старыми царапинами. Антикварная мебель, которой так гордилась моя бабушка.
– Где мами? – тихо спрашиваю я.
Я разглядываю ее любимый диван, и папа, поймав мой взгляд, сообщает:
– Они подъедут чуть позже, я хотел встретиться с тобой... – Он замолкает и неловко пожимает плечами, не договаривая своего предложения. – Но они скоро будут. Они тоже мечтают увидеть тебя. Но мне хотелось... поговорить с тобой наедине, Марлеша.
– Конечно, – шепчу я.
Мы присаживаемся в зале на бабушкин любимый комплект мебели, обитый шелковой тканью фисташкового цвета. В детстве я шутила, что она нам досталась от родственников, работавших в кафе La duree. Есть макаруны на этом островке было маленькой традицией. Подруга отца подает нам кофе и открывает коробку маленьких круглых пирожных. Я смотрю на нее во все глаза, и она слабо улыбается, давая мне понять, что папа очень многое ей рассказывал. Вспоминал ли он, как и я, незначительные мелочи нашей жизни? Мелочи, что дарили чувства любви и радости.
– Спасибо, – благодарю я.
– Я Амаль, – говорит она и неловко прикусывает нижнюю губу, – все искала правильного момента представиться.
Я киваю.
– Приятно познакомиться, Амаль, –
смущенно бросаю я и ставлю чашечку на маленький позолоченный кофейный столик.
Том присаживается рядом со мной и переплетает наши пальцы.
– Начинай, – шепчет он, заглядывая мне в глаза.
Его глаза сверкают. В них наконец читается избавление, освобождение, настоящее умиротворение. Я сосредотачиваюсь на тепле, исходящем от него, на заботе и чувстве безопасности, которые он мне дарит. И прочистив горло, тихо произношу:
– Все началось...
Рассказ льется из меня рекой. Все вокруг молчат. Том не отпускает мою ладонь, и благодаря его прикосновению я продолжаю... рассказываю все прошлое. С самого начала. Не упускаю ничего, у меня ощущение, что нужно выпустить все наружу. Опустошить душу. Все то, о чем замалчивала долгие годы, все мои детские страхи, все ошибки и случившееся два года назад. Говорить об этом невероятно больно. Это разрывает сердце. Но так необходимо наконец выпустить все самое потаенное, грязное, страшное. Когда я начинаю говорить о Даниэле, голос предательски меня покидает. Но я заставляю себя продолжать. Когда говорю о смерти мамы и Коралины, то не могу остановить поток слез, текущий по щекам. Папа слушает стойко, стиснув зубы, уставившись перед собой и не произнося ни слова. В конечном счете он делает громкий вдох и тянется ко мне, крепко стискивая меня в объятиях.
– Я люблю тебя, Марлеша, – шепчет он хриплым голосом, и я в очередной раз не выдерживаю и начинаю громко рыдать у него на груди.
Говорят, соленая вода заживляет раны. Не знаю, затянутся ли когда-нибудь наши. Но любви под силу исцелять. Об этом я знаю не понаслышке.