Рождённая дважды

Нравлюсь ли я тебе?

На раскаленные лучами летнего солнца окна особняка Фекели опустился холодный свет луны. Опустился и опустил за собой бархатные золотые шторы, изящно спадающие по нежному телу дневного тюля. Их глубокие гладкие складки как всегда спокойны и сдержаны. Они не поддаются ветру, не поддаются мольбам без умолку щебечущих любопытных птичек, не поддаются пронзающим ядовитым взглядам случайных прохожих, не поддаются страху и искушению... Не поддаются... В их благородной ткани хранится таинство самых теплых вечеров, невозможно трогательных откровений, улыбок, проглядывающих через чувственные поцелуи, касаний, от которых невыносимо ласково звенит под кожей, и любви... Таинство истинной любви...

Сегодняшним вечером у главной хранительницы этой самой любви накопилось слишком много «бумажной» работы. Закрывшись наглухо в кабинете супруга и оставив на него все домашние хлопоты, госпожа Фекели погрузилась в такой понятный ей, но совершенно далекий всем ее любимым людям мир цифр, бюджетов, смет и расчетов. Знак за знаком, строка за строкой, таблица за таблицей, вдруг, стряхнули с себя непозволительный «налет беспорядочности» и встали на заранее отведенные госпожой места. Очевидно, они боялись ее... Боялись ее острого ума и ловкости, с которой она так беспощадно разбрасывала их в разные углы, пытаясь найти наиболее выгодную для всех комбинацию. Посаженные на желтоватые листки руками не очень талантливых сотрудников, они проживали свою беззаботную жизнь, ловили на себе испуганные взгляды бухгалтеров, понимающих плачевность таких праздных «посиделок», и цинично посмеивались. Однако стоило лишь коснуться... Стоило госпоже лишь коснуться уголка запылившейся бумаги, как все эти нахальные финансовые зарисовки самовольно сдавались в ее очаровывающий плен.

- Любимый, что это за грохот такой?! – реагируя на хохот супруга и неприлично громкие прыжки ребенка, доносящиеся из гостиной. – Фекели, ну-ка зайди ко мне немедленно! – выкрикивая несвойственно возмущенно и строго.

- Эйвах - эйвах! Сынок, мы с тобой попали кажется! – приподнимаясь с пола, заваленного беспорядочно разбросанными игрушками и покачивая головой. – Так, лисенок, давай готовься к нашему танцу, только он нас и спасет теперь, - смеясь и засматриваясь на раскрасневшегося, взъерошенного, но такого счастливого малыша, моментально соскребающего остатки молочного печенья с дивана, в надежде скрыть свои маленькие преступления.