Наши сердца разобьются этой зимой

Глава 31. Я твой, ты моя

Я не могла спать. Стоило мне прикрыть веки, как перед глазами вновь и вновь появлялось лицо Ворошиловского. Он замахивался ремнём и хлестал меня по рукам, ногам, груди и лицу. Стремился изуродовать, изувечить, убить. Я плакала, умоляла прекратить и просыпалась, задыхаясь от ужаса и нехватки воздуха. Невидимые холодные пальцы смыкались на шее и сжимали с такой силой, что голова лопалась.

И каждый раз, открыв полные слёз глаза, я повторяла себе:

— Он мёртв. Он не придёт за мной. Зима его убил. Я в безопасности.

Но правда в том, что эта безопасность была иллюзорной. Стены палаты создавали мнимое чувство защищённости, но, каждый раз бросая взгляд на окно без занавесок, я вспоминала, что снаружи меня ждёт враждебный и опасный мир. Там ждут Ворошиловские. Там ждали, заботливо приготовив объятия, страх, боль и потери. Я всегда так боялась больниц и делала всё, чтобы не оказаться в одной из них, но сейчас, лёжа на больничном койке, могла себя убеждать, что всё то зло — далеко.

Как и Валера.

Во сне я плакала и звала его. Ждала, что он придёт, укроет его своим сильным телом и успокоит. Избавится от врагов, а меня пригреет, обнимет, скажет, как сильно любит. Но он не приходил, а я просыпалась в поту и одиночестве.

Кошмары приходили урывками. Я смотрела на часы и ненавидела эти стрелки за то, как они медленно двигались. Утро никак не наступало, и всё из-за них. А больница спала блаженным сном. Вокруг стояла гулкая тишина, в которой я отчётливо слышала, как с крыши падает снег и с грохотом ударяется о металлический козырёк за окном. И каждый раз вздрагивала, выныривая из плена ужаса.

Снилась Айгуль. Она стояла в моих окнах, а я под ними, но это был не третий этаж, а многоэтажка, и я не видела её конца. Крошечная фигурка девочки стояла на подоконнике, глядя вниз, а я прыгала на месте, взмахивая руками и крича, чтобы она не делала этого. Но она всё равно сделала.

Последним мне приснился Вова. Он сидел на краю кровати, уронив голову на грудь и сгорбившись. Я звала его, но Вова только качал головой и плакал. Спрашивал, почему я так с ним поступила. Я тоже плакала, пыталась сказать, что мне пришлось. Пришлось сделать этот выбор. Но Вова меня не слышал и продолжал плакать. Это были слёзы предательства. Я его предала.

Моя подушка уже стала насквозь солёной и мокрой. Облизнув губы, я обнаружила, что из сломанного носа опять побежала кровь, и схватила два чистых ватных тампона, которые медсестра принесла перед отбоем и сказала заменить старые, если ночью снова откроется кровотечение.