Странники

Том 3. Глава 58. Загадка о королях, королеве и восьми рыцарях

Открыв веки, Леон ощутил себя настолько разбитым, что казалось, будто его тело вот-вот распадётся на мелкие кусочки. Он задыхался, не мог связать двух слов ни звуками, ни мыслями. Лишь ощущал, как невыносимая боль пронзала голову и грудь, а чувства превратились в бурлящую магму, готовую извергнуться из недр вулкана.

Прозревшие после улетучивающегося ведения глаза наконец стали различать окружающие его очертания, и первым, что странник увидел, оказался Гастион. Сидя на холодном полу, он глядел остекленевшим взглядом в бездонную тьму Самигины, в коей застыл последний отрывок памяти Дардариэль, и обнимал себя за плечи, содрогаясь так сильно, что это становилось заметно невооружённым глазом.

И в этот момент Леон осознал, что дрожит не меньше. Он не мог поднять себя с пола, потому что руки и ноги отказывались подчиняться, а единственным его желанием было громко закричать, чтобы искоренить то всепоглощающее горе, что поселилось в нём. Но это чувство не принадлежало ему. Он не знал ни Велиаль, ни Нафула – их имена были лишь звуками, не имеющими смысла в его сердце. Он не испытывал к ним ни любви, ни ненависти, и всё же в нём разгоралось жгучее желание отомстить за то, что с ними произошло. В его сознании боролись противоречивые мысли: он понимал, что настигшая их судьба была плодом их собственных решений, но это лишь усиливало его внутреннюю борьбу.

Леон чувствовал, как его душа наполняется яростью и болью. И тогда он вспомнил то, что однажды сказал ему Гастион: «Моё прошлое, способности, знания – всё станет твоим, но вместе с этим придут боль, отчаяние и ненависть...». Именно это и происходило. Память Дардариэль стала последней ступенью к принятию божественности, той недостающей деталью, отсутствие которой не позволяло им слиться воедино.

– Гас...тион, – хрипло позвал Леон, протягивая дрожащую руку к сферону.

Пальцы зацепили ткань божественных одеяний, но Гастион не отреагировал на прикосновение. Казалось, он утратил все пять чувств и не замечал, как пробудившийся яд цветов ирсин причиняет Леону страдания. И чем больше он утопал в эмоциях, тем нестерпимее становилась пытка для странника.

Тело пронзил резкий спазм – будто кто-то сжал его в железных тисках. Леон издал тихий стон и рухнул на пол, вдавливая пальцы в съедаемую жаром грудь и раздирая ногтями ткань рубашки, словно прямо через неё надеялся выцарапать осевший под кожей сгусток яда. Воздух показался густым дымом. Он хватал его губами, но тот не доходил до лёгких, словно застревал, раздирая своим холодом горло. Ещё один спазм пронзил тело, а следом ещё один.