Один из тех редких моментов, когда я могу смеяться – когда ты, мой милый и глупый Бог, навещаешь меня. Приходишь неслышно, ступая по скрипящим половицам, и беззастенчиво отворяешь дверь комнаты моей маленькой дочери – у неё фиалковые, словно бутоны цветов, глаза, и тёмные волосы – словно когда-то я отворяла дверь твоего чернеющего сердца. У неё весь мир в крохотных пальчиках и ей вот-вот исполнится семь месяцев – так неслышно прошли они с тех пор, как моей душе не нужно отделяться. Я вижу, Боже, отражение Луны в её глазах, и до слёз боюсь обнаружить однажды отцветающие, серо-коричневые бутоны вместо живого букета на подоконнике – в ней моё счастье, моя единственная радость, моё Солнце. Понимаешь?
Я не знаю, как давно называю тебя так – на языке горчит знакомое имя, которое я больше не вправе произносить – с тех пор, как на вершине кровавого Пантеона ты закрыл лазурные глаза, окунаясь в пучине ужаса, я не узнаю тебя. Бог-отшельник, непризнанный Бог, ненужный Бог – всё теперь не для тебя, не о тебе. Ты изменился – носишь тонкое тёмное кимоно и поверх светлое хаори. Носишь то, о чём не должен был думать – величественно-признанный на кровавом Пантеоне, приходишь молчаливой ночью в мой дом, проскальзывая в комнату моей дочери. Я вижу тебя тонкой тёмной тенью над колыбелью, и замираю – в руках остаётся любимый песочный мишка, а ты устало склоняешься вперёд. Всё такой же неразумный, касаешься пальцами пухлой щеки, оставляя чернеющий дымкой след, и отпрягаешь – знаю, боишься ведь, что тьма заразна. И я боюсь, повязывая широкий пояс вокруг кимоно – на подоле вышиты птицы, которым, как и мне, не суждено улететь. Боюсь и поднимаю голову, обводя потухающим взглядом толпу.
Ты редко приходишь домой – проскользнешь тёмной тенью к дочери и тут же исчезаешь – а я жду тебя ночами. Жду праздника для мёртвых душ, надеваю принесённое слугами кимоно, бросая мимолётный взгляд в распахнутое настежь окно, выходящее в цветущий сад, и выхожу к тебе. Я давно не жива – женщине трудно выжить после ребёнка Бога – и не могу называть тебя давно известным именем. Лишь в единую ночь праздника для мёртвых душ украдкой произношу забытое-известное «Ято», которое уже завтра изменится на привычное Ябокугами. Мне и этого хватит – ты смотришь удивлённо, смущённо, отмахиваешься и пригубливаешь пиалу горького горячего сакэ, чтобы завтра мучиться от головной боли – Юкинэ недовольно ворчит, но не останавливает тебя, а я лишь улыбаюсь.
Знаешь, это немного не та жизнь, о которой я мечтала, но только так я остаюсь счастливой.
Знаешь, это немного не то время, но я боялась увидеть оттенки дрожащей ярости во взгляде нашей дочери.
Знаешь, мой милый и глупый Бог, я счастлива – ты проскользнешь неслышно в комнату нашей дочери, а я не посмею тревожить тебя.
