Shawn Mendes Imagines

* * *

      Ты была такой милой в первый день нашего знакомства. Мне всегда было сложно представить тебя иной, хотя ты всегда пыталась казаться грозной и независимой. Признаюсь, что у тебя это плохо получалось, ведь ты всегда так мило злилась.

      Мы встретились 29-го апреля, в Лондоне, возле башни с часами. Твой забавный жёлтый дождевик выделялся из толпы. Ты выгуливала свою кошку.

      Я подошёл к толпе фанатов, собравшейся метрах в двадцати от меня и сразу же обратил внимание на тебя. Не знаю, что это было, то ли твой яркий жёлтый дождевик привлёк моё внимание, то ли ты сама, но, когда ты протянула мне навстречу свои тонкие бледные ручки, твоё очарование окутало меня плотным коконом из аромата твоих цветочных духов и того мокрого жёлтого дождевика. Ты так неловко обнимала меня, обвив руками мою талию, так, что я мог почувствовать запах твоего любимого яблочного шампуня.

      Я, не теряя момента, пригласил тебя погулять, при этом даже не узнав твоего имени. Ты была так рада и по тебе было не понятно, чему именно — то ли тебе было так приятно моё внимание, то ли ты сама по себе была такой.

      Мы пошли в то маленькое кафе на углу.
Ты была в свободном белом кружевном платье, в котором была похожа на приведение, но, клянусь, на самое прекрасное приведение, что я видел в своей жизни.

      Если честно, то это было самое кошмарное свидание, ставшее началом счастливой жизни.

      Вот так ты и оказалась милой, но странной девушкой, до ужаса полюбившейся мне в своём жёлтом пальто и с кошкой на поводке. Ты появилась в моей жизни так внезапно. Почти случайно. Мне почему-то всегда казалось, что мы не должны были встретиться. Моим призванием была музыка. Она буквально звала меня к себе, когда мне едва исполнилось шестнадцать. Я не ожидал твоего появления, полностью изменившего мой мир. Ты стала моим миром, ворвашись в мои двери, как дождь по весне. Мне так много хочется сказать. Так много песен, слов и фраз, льющихся из уст моей души, посвящены тебе. А вслух только объятия, поцелуи.

      Я помню твои руки, пахнувшие розовым кремом. Хотя может я всё выдумал и твои руки всегда так пахли, ведь ты не пользовалась кремами. Ты так сильно любила фиалки. Они стояли буквально на каждом подоннике моего дома. А я их терпеть не мог — они так сильно разрастались, что приходилось рассаживать их каждые три недели и их становилось всё больше. Но они цвели. И очень часто. А ты расцветала в моих глазах ярче любых цветов. Ещё ты любила яблоки. Очень любила. А я любил смотреть, как ты радовалась, когда я приносил домой целый пакет, а как ты любила спать. Частенько заставал тебя спящую в комнате и иногда даже ложился рядом, а ты начинала что-то ворчать во сне и тянулась ко мне, чтобы обнять. Твои странности въедались в мою жизнь как трудновыводящиеся пятна от черной рябины въедаются в одежду, и их было так много, этих твоих странностей, что со временем я перестал придавать им значение. Мне говорили, что ты странная, а я уже не понимал, почему люди так считают, ведь любил тебя слепо, целиком, вместе с твоими привычками. Ты забывала убирать чашку с остатками зелёного чая — никогда не понимал, чем он тебе так нравился, но всё равно допивал его за тебя. Твоя детская любовь согревала меня каждое новое холодное утро, и плевать, что нас обсуждает половина этого ничего не стоящего мира. Я не обещал никому, что не смогу в тебя влюбиться.

      Кажется я до конца жизни буду поливать эти чёртовы фиалки, видеть тебя, встречавшую меня домой в жёлтом дождевике, причёсывать твою неугомонную кошку, буду обнимать тебя спящую и посвящать тебе песни, пока не появится тридцатое февральское число.

      Потому что я так, чёрт возьми, люблю тебя.