Five Feet Apart (хёнликсы)

29

– Меня ты не потеряешь, – негромко, но решительно говорит Хван  и, подойдя ближе, протягивает руки, почти обнимает меня.

– Нет! – Я отталкиваю его, отступаю дальше и дальше, больше, чем на один метр. Отступаю, упираясь спиной в стену. – Что ты делаешь?

Он спохватывается и тут же пятится к двери с перекошенным лицом.

– А, черт. Феликс … Я… я забыл… не подумал…

– Уходи! – говорю я, но он уже вылетел в коридор и бежит к себе. Захлопываю дверь. Голова гудит от злости. Я оглядываю комнату, и все, что вижу, напоминает о той или иной потере, и стены сдвигаются, теснят, оставляют мне все меньше места.

Это не спальня.

Я подбегаю к стене, цепляю ногтями края постера, срываю его. Скидываю с кровати покрывало, швыряю во все стороны подушки. Хватаю цыплёнка, бросаю в дверь. Сметаю со стола книги, бумаги, списки – все разлетается по комнате, катится по полу. Слепо шарю по ночной тумбочке, запускаю в стену первое, что попадает под руку.

Звенит стекло, черные трюфели градинами рассыпаются по полу.

Я застываю на месте. Трюфели Чана .

Все замирает, только грудь вздымается и опадает. Я опускаюсь на колени, всхлипывая и дрожа всем телом, пытаюсь собрать трюфели. Взгляд натыкается на цыплёнка . Бедняга лежит на боку у двери, одинокий, заштопанный. И трюфель – у потрепанной лапы. Печальные коричневые глаза смотрят на меня с молчаливой укоризной. Я тянусь к нему, поднимаю, прижимаю к груди, а глаза находят рисунок Минхо  и фотографию, на которой мы с ним вместе.

Я встаю на нетвердых ногах и тут же валюсь на кровать. Подтягиваю к груди ноги, сворачиваюсь в комочек на голом виниловом матрасе и замираю. Только слезы все бегут и бегут по щекам.

Сон приходит и уходит. Снова и снова я просыпаюсь от собственных рыданий, возвращаюсь в мир, где одна только боль. Я мечусь во сне, где улыбки на лицах Минхо  и Чана превращаются в гримасы муки, где их черты стираются и исчезают. Приходят Рюджин и Джису . Я зажмуриваюсь, притворяюсь, что сплю, и они уходят.

Лежу, смотрю в потолок. В комнате светлеет, утро постепенно переходит в полдень, а я как будто окаменел.

На полу назойливо вибрирует телефон, но я не отвечаю. Не хочу ни с кем разговаривать. Ни с Хёнджином . Ни с родителями. Ни с Сынмином и Чонином . Зачем? Какой в этом смысл? Я умру или умрут они, и этому кругу умирающих и горюющих не будет конца.

Если этот год и научил меня чему-то, то лишь тому, что горе убивает. Оно убило моих родителей и убьет родителей Чана . Уёна.

И меня.

Годами я жил в согласии со смертью. Знал, что рано или поздно это случится, и жил с осознанием неизбежного, в полной уверенности, что умру прежде родителей и Минхо .

Чего я не ждал и к чему не был готов, так это к тому, что мой черед печалиться и горевать придет раньше.

Услышав голоса в коридоре, я поднимаюсь, бреду через разгромленную комнату, подбираю телефон и иду к двери, ощущая ладонью настойчивую вибрацию. Выхожу в коридор, поворачиваю к палате Чана  и вижу, как кто-то входит в нее с коробкой в руках. Иду следом, сам не зная зачем. Заглядываю с какой-то тайной, безумной надеждой, что вот сейчас увижу сидящего на кровати Чана , который посмотрит на меня так, словно все это было жутким кошмаром.

Я слышу, как он позвал меня: Феликс . Знаю, как произнес мое имя – с теплотой во взгляде, с улыбкой на губах.

Вместо этого – пустая больничная палата, одинокий скейтборд у кровати. Один из тех немногих следов, что оставил после себя Чан, мой замечательный, мой лучший друг. И Уён. Он сидит на кровати, обхватив голову руками. Рядом, на полу, коробка. Уён пришел за его вещами. За постером с Гордоном Рамзи. За футболкой. За полочкой со специями. Уён плачет. Хочу сказать что-нибудь, утешить, но подходящих слов нет. Внутри меня глубокая яма, и выбраться из нее нет сил.

Так что я зажмуриваюсь, отворачиваюсь и иду дальше.

Проходя мимо комнаты Хёнджина , провожу пальцами по двери. Полоска света под ней манит постучать.

Нет, все-таки иду дальше. Ноги несут сами – по ступенькам, коридорам, через двери. Останавливаюсь перед игровой комнатой, смотрю на вывеску с яркими разноцветными буквами, и перехватывает горло. Здесь все началось. Здесь я играл с Чаном  и Минхо, и никто из нас не знал и знать не мог, как мало жизни нам отпущено, сколь короток наш срок. И как много этой жизни прошло здесь, в больнице.

Тяну за ворот рубашки; впервые за все годы в Сейнт-Грейсиз я ощущаю давление окружающих меня стен и стеснение в груди.

Мне нужен воздух.