— И вновь ты здесь, — Чон покручивает тонкое тельце белоснежной сигареты. Хрупкой, будто балерина, но хранящей в себе яд, которого хватит на истребление, по крайней мере, одного живого организма. — Скажи, детка, ты правда до такой степени наивна, что позволила себе привязаться к такому, как я? В этом случае, мне жаль тебя, малышка, очень. Ведь я — плохой мальчик, и, увы, хорошему научить не смогу при всем своем желании. Посмотри на себя, Т/и. Из фарфоровой куколки ты превратилась в грязную сучку, что так по-блядски стонет, распластавшись по моей постели, провонявшей дурной славой и чертовым садизмом, что плещется внутри меня гигантскими цунами. И это моих рук дело. Рук, что растлили невинную зайку, облапали со смаком ее упругие формы и вывернули наизнанку душу. Ты не плюешь в мою сторону, хотя должна, поглядев на увечья, что я нанес тебе. Ты каждую ночь звонишь и умоляешь меня грубо трахнуть тебя, насадить на толстый, обильно сочащийся смазкой член, но я осознанно начал сбрасывать звонки, отшивать, ведь даже я, конченный мудак, вбил в свою отравленную никотином башку справедливую мысль о том, что это, блять, в корне неверно. Нельзя так, Т/и, попросту нельзя. Но сегодня ты уже на пороге моей квартиры, и я не могу выгнать тебя, ибо сдирать ногти в мясо будешь, царапая обивку двери. Я же знаю тебя, сумасшедшая. Просто забудь меня, отпусти. Самой проще будет.
— Но я зависима, Гук. И не могу поделать ничего со своей болезненной потребностью в тебе. Мне, точно кислород, нужны твои касания. Пусть грубые и смазанные, оставляющие на коже грубокие шрамы, опухающие гематомы и неказистые ожоги, но ставшие привычными, родными. Я нуждаюсь в твоих искусанных губах, терзающих мои собственные, в твоем чертовом члене, пронизывающим меня раз за разом, будто точеный клинок. Я и угасаю, будто погруженная по самый фитиль в воду свеча. Пожалуйста, сделай это еще хоть один раз. Ворвись в мое тело яростно, возьми то, что по праву твое.
— Я не стану этого делать, Т/и. Перед смертью не надышишься.
— А знаешь, ты прав. К сожалению... Тогда убей меня, — нож бабочка со звонким щелчком раскрывает свои «крылья» в дрожащей ладони. — Единственный, кому я позволю это сделать.
— Сумасшедшая... — Гук хмурит брови, пальцем стряхивая пепел на белоснежные простыни.
— Возможно. Но такой меня сделал ты, сначала подарив надежду на счастливое существование, а потом жестоко отобрав ее. Ты дал мне обезболивающее, которое замаскировало симптомы тяжелейшего недуга, но ухудшило общее состояние в разы. Ты убил меня изнутри, Чон Чонгук, я добью себя снаружи.
Холодный металл рассекает каждую из тканей грудного отдела, и острие вонзается прямо в обливающееся черной кровью сердце. Рот девушки широко раскрывается, а страх на секунду проскальзывает в белках закатывающихся глаз. Кожа конечностей потихоньку синеет, а тело с грохотом валится на пол. Замертво.
Любовь превращает людей в монстров. Любовь травит. Любовь ужасна...
