Будничные жизни Вильгельма Почитателя

Глава тридцать третья

Вдвоем в имении Вильгельм и Екатерина пробыли недолго. Эксперименты, которые можно провести без подозрений постояльцев дома, кончились, и пора было перебираться в отдаленное от знакомых место. Петербург не подходил Вильгельму — в городе слишком тесно и знакомо. Но возвращаться в настоящее рано. Нужно придумать предлог отъезда, чтобы Петербург не слишком заметил исчезновения.

После немого согласия Екатерина стала тише, но чуть увереннее. Грусть больше не возвращалась к ней, письма девушка читала без особо интереса, а взгляды, которыми она обменивалась с еще не настоящим, но мысленным женихом, для девятнадцатого века были даже дерзкими.

Из имения они уехали в Петербург, к вернувшимся родителям Екатерины. Гавриловы, Алексей Михайлович и Анна Александровна, дали согласие на брак и, казалось, обрадовались ничуть не меньше дочери. Вильгельм, впрочем, тоже был несказанно счастлив, что план с романтическим похищением Екатерины проворачивать не придется.

Дни летели опаздывающими на юг птицами, обгоняя друг друга, спотыкаясь, путаясь в воздухе. Екатерина готовилась к свадьбе и с каждым днем становилась прекраснее. Вильгельм тоже делал вид, что собирает гостей, приводит дела магазина в порядок и занят предсвадебной суетой ничуть не меньше.

Вильгельм не спал, мало ел и не писал никому, кроме Ванрава, который отвечал не слишком охотно, будто его подготовка к свадьбе занимала даже больше жениха. Вильгельм все чаще по ночам находил себя напротив зеркала. Сгорбленным, бледным и в ночной одежде. Он рассматривал себя, глядел на незаметные человеческому глазу и неощутимые под пальцами шрамы от операций, которые проводили неподходящим урбанием. Рассматривал, но толком не понимал, зачем это делал. Он часто видел у людей рубцы на лице. Иногда их оставляла болезнь, иногда неаккуратная драка. Когда Вильгельм проводил пальцами по своей щеке, чувствовал только юную, нисколько не изменившуюся кожу. Он смотрел на длинные худые ноги, которые ласкал лунный свет, и понимал, что на ногах его нет ни одной отметины, которая бы говорила: он жил, он что-то делал этими ногами. Рука зажила, и на ней не осталось даже царапины. И все бы хорошо: Вильгельм привык осознавать себя бессмертным. Он видел столько смертей, сколько никто до него. Он видел казни и смерти от болезней, гибель при рождении и при странных обстоятельствах. На его глазах людей съедали звери и затапливали реки, людей давили камни и засыпало землей, а Вильгельм все еще юный, нетронутый временем, неприкосновенный. Но когда он касался шеи, когда пальцы ощущали неровность уродливого разреза, так и не затянувшегося, — вздрагивал и зажмуривался. Огромная метка, длинная, глубокая, мешавшая по-прежнему легко крутить головой, щипавшая, когда на нее попадала вода. Вильгельм заматывал ее, прикрывал одеждой, но каждую ночь смотрел на себя в зеркало и не мог свыкнуться — жизнь оставила на нем первую глубокую отметину. Жизнь человеческая, а не гражданина Единого Космического Государства. Шрамы юности остались на теле призраками. Но шрам на шее не спутать ни с чем — это его клеймо. Его напоминание о собственной отступившей смерти.