Белые пешки

03.05.2006. Ника Белорецкая

 «Мы. Раздражало меня всегда это слово. Я была одна, меня это устраивало. С детства. Наверное, это было правильно, раз так снова стало сейчас.

Нет, не так. Не совсем. Просто однажды, в конце девятого класса, я поняла, что именно хочу делать в жизни. Хочу сама. Одна. Иначе. И ушла.

Нет. Началось не с этого. Раньше. Как, оказывается, трудно писать всякие дневники: мысли, о которых и не подозревал, просятся на страницу вместо нормальных. Я стреляю намного лучше, чем сочиняю и говорю. Твердая тройка за сочинение ― мой предел. Так. Нет, я придумала. Точнее, нашла.

Вот оно, начало всего. Когда мы пришли в 1-й "А" класс, учительница кое-что про нас сказала. В разговоре с завучем она заметила: "У меня вот в новом классе целых трое ментовских волчат...". Тоном не то "Блядь, за что?", не то "Бедные дети". Завуч только головой покачала: "Наплачетесь". Я пересказала дома папе, он посмеялся. А потом отвел глаза.

"Ментовские волчата". Сначала я думала, нас двое: я и Марти. Но оказалось, отец Макса тоже, правда, уже не милиция, а военное ведомство. Хотя для учителей все на одно лицо, для детей тоже. Чем больше взрослею, тем больше понимаю, что так будет всегда. И "В погонах, значит, не друг" тоже будет. Для мира без формы вся на свете милиция, прокуратура и армия состоит из злобных пришельцев. Пришельцев-оборотней, рожающих ментовских волчат.

Родители развелись, когда мне было четыре. Папа не думал, что дослужится даже до подполковника, мама тоже не верила. Она отвалила от нас в Германию, к новому мужу, имя которого я до сих пор не считаю нужным запомнить. Папа меня оставил себе. Меня не спрашивали, но думаю, и сейчас я выбрала бы его, не ее. Когда я это поняла ― что не свалю из страны, от него? Нет, опять тороплюсь.

Остались вдвоем. Мамины родственники сразу отмерзли, у папы их нет. Он не мог со мной сидеть. В яслях меня не выдержали, вышибли после того, как я побила мальчика. Сильно. Выбила зуб. Он там вспорол живот плюшевому котенку какой-то девочки и, пока она ревела, бубнил: "кишки, кишкиии!". Меня и сейчас трясет, если при мне ломают вещи: игрушки, хлам, что угодно, даже просто рвут бумагу. И когда гоняют голубей. И орут в автобусе. Хочется что-нибудь вывернуть, чтобы кости хрустнули, ― этому ломающему, гоняющему, орущему. Я люблю порядок. Спокойствие. Тишину. И уничтожу все, что это нарушает.