Белые пешки

Смерть первая. Весенняя девочка

― Лариса...

Она побежала быстрее.

― Лариса...

Мельком глянув на свои запачканные землей руки, она заскулила от ужаса.

― Ларисонька... ― промурлыкал знакомый голос в третий раз. ― Стой. Стой, детка. Дай мне тебя поблагодарить.

Останавливаться было нельзя. Остановится ― и всё. Остановится ― и будет как тогда, как с теми. В её университете.

― Ну же, Лариса... Персефона... Теперь тебя ведь зовут так?

Набережная уже маячила впереди. Ватные от слабости ноги наконец подкосились. Лариса очень устала. Она бежала слишком долго, от самого мертвого дома, из-под крыши которого таращились каменные девы, плетущие нити судьбы. Мойры.

― Умница. Умница, а теперь выбрось крест. Выбрось навсегда.

И снова она механически подчинилась. Вынула старинное распятие из кармана куртки. Ненадолго задержала в руках, цепляясь взглядом за костяную фигурку Христа. «Спасите. Спасите...». Побелевшие губы шептали совсем тихо. Но невидимый собеседник услышал и только рассмеялся.

― Он? Тебя, детка? Не спасет. Они любят чистеньких.

Крест упал в воду. Течение стремительно поволокло его по дну. Лариса не видела, но чувствовала. И чем дальше уносило распятие, тем гуще наливалась тьмой московская ночь, грязная от выхлопов, брюхатая от звезд и обезлюдевшая.

― Молодец. А теперь фас.

Больше он ничего не сказал, только коротко свистнул, подзывая... собаку?

Собаку. О да, это была собака. И когда тяжелые челюсти сомкнулись на горле, а лапы врезались в грудную клетку, Лариса просто зажмурилась под оглушительный хруст собственных ребер и безвольно обвисла на резных металлических перилах.

― Эй... ― Голос в угасающем сознании ожил в последний раз. ― Добрынин. Жди свою красотку. Будете играть вместе.

Одна из Мойр щелкнула ножницами.