Белые пешки

17.12.2006. Дэн

«Он говорил: "Рисуй ― и лучше поймешь мир".

Он говорил: "Рисуй, чтобы показать другим дорогу".

Он говорил: "Искусство ― янтарь, в котором застынет любая, самая древняя тварь или травинка".

Однажды прямо перед Его уроком я подрался с одноклассниками и получил в глаз, и тогда он, обрабатывая мой фонарь и ссадину на лбу, еще сказал: "Когда рисуешь, перестаешь бояться и грустить. Когда рисуешь, становишься немного другим, возможно, лучше". А потом на обрывке старой квитанции Он нарисовал меня в виде панды ― с пятном вокруг глаза, круглым, как мой синяк. И я засмеялся впервые за день.

Я Его забыл. Ему пришлось умереть, чтобы я вспомнил».

В класс пробивалось солнце ― пока лишь сыпалось по полу желтыми квадратами шахматных клеток. Но Даня знал: скоро оно расползется, запляшет на мольбертах. Будет красиво.

Учитель был высокий, с длиннющими волосами в хвост. Он сидел против дальнего мольберта, в углу, и рисовал широкими мазками листья в банке. Переминаясь в дверях, не подавая голоса, Даня ждал ― наблюдал. Пятна солнца двигались и на картине, и на настоящей банке, стоявшей на окне. Казалось, с каждым мазком листья на подоконнике блекли, а на картине ― оживали. Казалось...

Нет, не казалось. Глаза различали: в банке листья гниют, наливаются болезненной коричневостью. Зато на холсте стали почти осязаемыми. А если присмотреться, были ли это листья? Дане подмигивали фиолетово-черные шевелящиеся глазищи. Бабочки? Павлиний глаз? Или, может, это все-таки последние колокольчики затерялись в букете клена, каштана и липы? И колышет их, колышет ветер. Вот же он. Дохнул прело-пряным запахом, в котором земля, кора, мох и яблочная кислинка.

Даня моргнул. В банке на подоконнике все снова поменялось. Скукоженные листья распрямились, обрели прежний рыже-алый цвет; по прожилкам заструилось солнце. Но в банке все равно не было так волшебно, как на холсте. Тут жил целый мир, а может, два мира: один с бабочками, второй с листьями. Даня восхищенно вздохнул. Ему было восемь. Он еще не умел ничего скрывать.

― Здорово...

Сказать бы еще что-то, но слова не шли. Учитель удивленно обернулся. Глаза ― темно-серые, широко расставленные, на бледном, будто фарфоровом лице, которому быть бы не в настоящем, а на музейных портретах, ― встретились с глазами Дани.