Импульс |Лиза Ира|

5

Ира вертит головой, пытаясь рассмотреть все вокруг себя.
Посередине операционной раскинулась огромная конструкция из пластика и стали, мигающая всеми цветами радуги и постоянно издающая противный, резкий писк. Ира вспоминает: кажется, в учебнике это сооружение называлось моноплановой ангиографической системой и было изображено гораздо проще, чем в жизни. Лазутчикова почти слышит рекламные слоганы в своей голове: шесть квадратных экранов, рентгеновская трубка, место для пациента — новейшее оборудование позволяет проникать в самые сложные зоны мозга.
На кровати с подвижной ножкой уже лежит девушка — пока еще в состоянии наркоза, и вокруг нее на своем высоком стуле с колесиками порхает-щебечет анестезиолог (Райли успевает шепнуть на ухо Ире, что того зовут Дилан). Около него еще одна пара экранов — на передвижном штативе; большая клавиатура, похожая на компьютерную, и целая охапка проводов.
Все вокруг Иры обернуто в стерильную пленку: огромных размеров микроскоп, с которым возится Андрияненко; хирургическая этажерка, у которой стоит медсестра; и даже стул анестезиолога. Мужчина, сидящий на нем, разговаривает так громко, что его голос эхом отскакивает от стен:
— Да ты посмотри! — восхищенно кричит он, трогая ножку микроскопа. — Это ж «Лейка»! С ней даже делать ничего не нужно, только пялься да получай удовольствие! Моя девочка, — с нежностью добавляет Дилан, похлопывая пластик.
Андрияненко вздергивает бровь.
— Ты так же отзывался о предыдущей, Кемп, — язвительно замечает она.
— Тю, — обижается он. — Та не была такой изящной и глубокой, словно…
— Не продолжай. — Андрияненко подходит к столику с инструментами. — Что ты мне тут выложил? Зачем мне это? Я убью тебя!
— А это не я, — машет руками Дилан. — Это новая медсестричка, которую Эндрю привел. С большими сиськами! — громко шепчет он, показывая на стоящую поодаль девушку.
— И маленьким мозгом. Мне половина из этого не нужна. — Ира почти чувствует, как Андрияненко поджимает губы. — Я не собираюсь делать пункцию. И почему нельзя было разделить это на два столика?..
— Напомнить, чтобы ты ее уволила? — раздается голос Райли.
— Подумаю. — Андрияненко подходит к пациенту. — Мы готовы?.. Тогда начали.
Вспыхивают бестеневые лампы, яркий белый свет заливает операционную, превращая ее в подобие Чистилища. Через минуту раздается щелчок, и обмотанная пленкой док-станция с вставленным в нее iPhone начинает воспроизводить ненавязчивую музыку.
От Иры отмахиваются, велев ей не мешать и стоять в углу; и та, забившись на стул в самом конце операционной, не сводит глаз с хирургов и экранов: на них сейчас появилось изображение выбритого затылка пациента.
Ира плохо видит происходящее, но отчетливо слышит, как Дилан радостно сообщает, что можно вскрывать.
— Начинаю трепанацию, — сообщает Райли.
Андрияненко, стоящая по другую сторону от пациента, зевает под маской.
Экраны показывают каждое движение: вот хирург осторожно обрезает небольшой полукруг, похожий на подкову; ставит скобы с двух сторон кожи, закрепляет их; Андрияненко скальпелем проводит внутри, осторожно отделяя ткани от кости; операционная медсестра моментально сушит. Андрияненко рассекает надкостницу, ждет, пока Гилмор сделает несколько отверстий, и затем осторожно отслаивает ненужную часть. Раздается тихое жужжание: небольшая пила аккуратно проходится между отверстий, оставляя нетронутым только одно — в этом месте костный лоскут, который они отслаивали ранее, будет связан с черепом посредством еще не удаленной надкостницы.
Каждое движение, каждый миллиметр, каждый следующий шаг выверены до мелочей; ювелирная точность, с которой Гилмор проводит трепанацию, заставляет спину Иры покрыться мурашками.
А доктору весело.
— Я достиг… — начинает Райли.
— …дна, — заканчивает за него Дилан.
— Иди ты!.. Рассекаю твердую оболочку… Отлично. Все, твой выход.
Что делает Андрияненко дальше, для Иры остается загадкой: она видит, как две тонкие проволочки на больших ручках скачут внутри головы пациента туда-сюда; слышит незнакомые слова и одобрительные восклицания Гилмора:
— О, как славненько… Вижу, у тебя было отличное утро!
— Это ты на основании чего решил? — Андрияненко кидает в кюветку зажим и сразу же ставит новый.
— Так Мосс сегодня в ночную.
— Мосс что-то зачастил в ночные. Кто его вообще туда пускает?
— Он сам себе хозяин. — Райли пожимает плечами. — Дай нам увеличение четвертого квадрата…
— Ну, — Андрияненко откладывает в сторону инструмент, — это его выбор. В конце концов, мы с тобой не на приемке, чтобы жаловаться.
— Так и он ночью не на приемке. — Хирург отодвигает ткани в сторону. — Пока опухолей не вижу, что и требовалось доказать.
— Пусть делает, что хочет. Лишь бы тут не появлялся, — кривится Андрияненко.
— Именно, — соглашается Райли. — Дэвис, кстати, попросил отгул на субботу. Дочь балет танцует.
— Тоже хорошо. — Андрияненко вновь берется за тонкие металлические проволочки. — Может, и мне отгул взять, а, Рай? — Вздох. — Сходить в оперу, посмотреть мир вокруг… О, а вот и вырезанный кусок, — объявляет нейрохирург. — Херово вырезанный, — добавляет она. — Тут бы почистить все.
— Некроза нет? — Райли сам подводит небольшую трубку-вытяжку к участку.
— Не видно пока. — Андрияненко смотрит в монитор, пока ее руки двигаются. — Зато вижу воспаление, третий квадрат; перекинулось на четвертый, пошло на диагональную. Можно подлечить, а можно вырезать. Что думаешь?
— Режь уже, — машет рукой хирург. — Раз оно ушло.
— Ну, будите тогда.
Дилан удовлетворенно хмыкает. Щелкают кнопки; мерцают цифры на экране, раздается писк; анестезиолог начинает отсчет: десять, девять…
Андрияненко подводит к глазам микроскоп — тот самый, который она калибровала — и опускает оптику обратно на глаза.
— Четыре, три, два…
Ира вскакивает со стула; одна из медсестер приподнимает синюю шторку, скрывающую основную часть тела пациента. Лазутчикова видит, как девушка раскрывает сухие губы и как-то странно, на выдохе, тоненько тянет «А-а-а».
— Мы дышим, мы в норме, — говорит Дилан. — Ну-ка, мисс, давайте, правую ручку чуть приподняли… Хорошо! Теперь левую… А теперь ножку согнули, вот так, умница!.. Сейчас с вами поговорит ваша медсестра, так что постарайтесь ответить на все ее вопросы, ладненько? Отлично. — Он потирает руки. — Она в вашем распоряжении! Кислородную маску не снимайте.
— Берем участки на двадцати пяти, — командует Андрияненко. — Рай, готовься… Можете начинать, Лазутчикова.
Ира вмиг забывает все, что так долго пыталась продумать, и выдает позорное:
— Как дела?
Если бы Андрияненко могла остановить свой инструмент, она бы сделала это сразу же; но уже слишком поздно; поэтому она только шипит сквозь зубы что-то похожее на «безмозглая девица» и замолкает.
— Все окей, — раздается слабый голос пациентки. — Я ничего не чувствую.
— Вот и славно, — улыбается Ира. — Не шевелитесь.
Очередная глупость: голова девушки зафиксирована настолько сильно, что, даже если кровать начнет скакать родео, в черепной коробке ничего не дрогнет.
Сквозь бесконечные гудки напряжения Ира задает вопросы: какого цвета небо; что сейчас чувствует; где они находятся; просит назвать свое имя и примерное время. Андрияненко и Гилмор работают быстро, почти не переговариваясь; стучат инструменты; едва слышно жужжит микроскоп.
Наконец, раздается шипение — это Андрияненко в прямом смысле сваривает вместе поврежденные ткани.
— Все, засыпаем. У нас легкое повреждение кортикальной терминали лобного косого пучка. На затылочной доле поражений нет. Скорее всего, зрительный перекрест цел, но я не могу до него добраться. Лучистость Грациоле сильно повреждена, как будто ее кто-то посередине покромсал. Больше ничего не вижу. Ни опухолей, ни патологий, ни гематом. Нет реакции на низкие частоты… Все, я сняла данные, — наконец выдыхает Андрияненко. — Черт! — С глухим звуком на пол падает инструмент. — Дайте новый «краник»!.. Кейт, ты там уснула? Кейт?..
Ира делает шаг, но не успевает — та самая медсестра, что суетилась у хирургического стола, тихонечко сползает по стеклянной перегородке; то ли от вида крови, то ли от духоты ее глаза закатываются, и она падает в обморок. Лазутчикова с долю секунды смотрит на распластавшееся на полу тело, а потом берет со стоящего у стены подноса корнцанг Коллина и подает его Андрияненко.
Ее действия не занимают и трех секунд — словно в танце: шаг, поворот, отшаг; Андрияненко быстро цепляет нужную ткань, Гилмор неодобрительно фыркает.
— Пусть валяется. — Дилан стучит по клавишам. — Потом попросим уборщиков прибрать.
— Чертовы медсестры, — цедит сквозь зубы Андрияненко. — Одни проблемы. Почему я не могу взять еще одного хирурга?
— Потому что у нас их нет?..
— Крона мне! — командует нейрохирург. — Давай собирать ее обратно… О чем это мы?.. А, так вот. Можно взять какого-нибудь толкового на подработку. А это, — она показывает кончиком иглы на Кейт, — как вообще это сюда приняли?
— Ты забыла уточнить, как она продержалась половину операции… Все, закрываю.
— Я подумаю об этом после. — Андрияненко закатывает глаза.
— После операции?
— После ее увольнения. Лазутчикова, что ты там копаешься?..
*
Ира идет по коридору, и внутри у нее все клокочет. Пальцы сжимают конверт: свежие рентгеновские снимки, похожие на карту метро, нужно отнести Хиггинсу, а потом еще отдать несколько папок Мел и, возможно, вновь отправиться в привычную рутину.
Рутина.
Когда она стала называть свою обычную работу рутинной? Наверное, в тот момент, когда впервые вошла в операционную, ощутила запах стерильности, металла и тонкий, едва уловимый аромат парфюма доктора Гилмора.
Мел всегда говорила: здесь не выпрямить спину, стены узкие, потолок низкий; как захочешь подняться — так сразу и расшибешь лоб; забудьте об операциях, именных формах, помощи в хирургии: это не наше отделение, не моя забота, не ваше будущее. Подпирайте теменем потолок да идите работать, согнувшись.
Они ведь все одинаковые — девочки, что не пошли учиться дальше; бросили, оставили, не смогли попасть в высшую касту, на следующую ступень. Им не стать операционными медсестрами, не превратиться в интернов, не доработаться до старших. Всю жизнь — таскай пациентов, вози на уколы, ставь капельницы; а о большем даже думать не смей.
Здесь кругом снег, и дороги замело. Не найти пути.
А теперь Ира в операционной.
Это словно достать с неба солнце и положить его в карман: и греет, и жжет, и сияет, и никуда не спрятаться и не деться. Пусть это просто передача инструментов из рук в руки, пусть; это тоже важно; Ребекка умрет от зависти!..
Но она не расскажет: о солнцах в карманах не рассказывают, их берегут и хранят, не позволяют запылиться. Это только ее, заслуженное; и оно будет напоминать об этом дне.
И о ее собственной важности.
Ира уверенно шагает по коридору, и солнце греет ее карман.
*
— Послушай, Лиза. — Райли Гилмор придерживает нейрохирурга за рукав. — Я тебе зуб даю, что тут что-то не так.
— Это просто обморок, — отмахивается Андрияненко. — Найдем другую.
— Она Мосса!
— Боже, Райли. — Женщина смеется. — Ты во всем видишь вселенский заговор? Она просто маленькая девочка, не привыкшая к виду крови. Мосс, конечно, сволочь, но не настолько.
— Мне это все не нравится, — гнет свою линию Гилмор. — Так не должно было случиться.
— Но случилось же. — Она резко останавливается у кофейного автомата. — Есть мелочь?
Райли роется в карманах джинсов и выуживает несколько монет, и круглые серебряные фунты исчезают в руках Андрияненко быстрее, чем карты у фокусника.
— Ты как моя жена, — бормочет он. — Тоже забираешь все деньги.
— Ты ж разведен! — Монеты со звоном падают в автомат.
— Дык потому и развелся. — Гилмор опирается плечом о стену. — Ты пойдешь к Рэю за заменой?
— Пха! — Андрияненко достает пластиковый стаканчик. — Нет уж, я лучше сама кого-нибудь подберу.
— Ты прям весь персонал знаешь. — Райли едва удерживается от подколки. — Попроси Хармона, он отправит к тебе кого-нибудь… нормального.
Женщина фыркает.
— Я не сумасшедшая просить Джеймса о таком. От его интернов одни неприятности. Нет, — она задумчиво размешивает кофе, — тут нужен кто-то другой. Более… свежий? Без всех этих пафосных буковок после имени, ну, ты понимаешь меня. И кто-то, кого бы мы знали.
— Таких не бывает. — Гилмор вытаскивает пачку сигарет из внутреннего кармана, грустно смотрит на нее и прячет обратно. — Ты любишь буковки.
Андрияненко молчит с минуту, а потом задумчиво произносит:
— Слушай, кажется, я знаю.