Импульс |Лиза Ира|

17

Ира впервые видит Андрияненко без ассистирующего хирурга — у Гилмора срочный вызов в приемную, и нейрохирург остается стоять в одиночку, пока Кемп ровным голосом зачитывает обернутый пленкой бланк:
— На момент поступления — спутанное сознание с выраженным психомоторным возбуждением. На снимках видны инородные тела — пуля, находящаяся медиально, и обломки кости в зоне раневого канала. Также есть пневмоцефалия, субдуральная гематома небольшого объема. На тридцать седьмой минуте после ранения сделали КТ, через двадцать пять минут я дал ему наркоз. Начинаем операцию на сотой минуте. Предполагаем выполнение декомпрессивной трепанации черепа с удалением инородного тела.
Запыхавшаяся после бесконечных переодеваний, мытья и раскладывания инструментов (операционную подготовили за несколько минут) Ира занимает привычное место справа от нейрохирурга.
— Джеймс сегодня вместо Райли, — сообщает Сара, становясь напротив.
Умиротворяюще жужжит свежеоткалиброванная «Лейка»; слышится звук настройки сверла — Сара подбирает нужное число оборотов, пока Ира проверяет доступность всех педалей, размещенных под хирургической конструкцией.
Андрияненко молча умывает руки, ныряя в перчатки, позволяя закрепить на себе оптику. Хармон тоже сосредоточен и напряжен — губы сжаты в тонкую полоску, и Ира замечает вспотевший от напряжения лоб, когда на него падает свет от настроенных экранов.
— Левосторонняя трепанация будет, — только и говорит он; и в голосе не слышатся привычные задорно повторяющиеся нотки.
— Визуализирую входящее отверстие на четвертый и пятый квадраты. — Сара увеличивает изображение с помощью маленького рычажка справа от основного экрана. — У нас тут мозговой детрит слегка течет.
— Так вытри его, — слышится голос Кемпа.
— Я не могу, гений. — Сара закатывает глаза. — Отверстие не стерильное.
— Тогда не ной, — резонно замечает анестезиолог.
— Начинаем. — Андрияненко словно не слышит.
Хармон работает не так, как Гилмор — все его движения резкие, четкие, выточенные. Он не задумывается над разрезом, не обдумывает каждый свой шаг, а действует словно по внутренней установке, и Ира уверена, что если бы она взяла линейку, то расстояние между отверстиями для трепанации было бы такое же, как прописано в учебниках.
Андрияненко это тоже чувствует, но не говорит ни слова.
Сара то и дело утирает пот со лба Хармона, в то время как Ира едва успевает ставить дренажи и сушить: под едва отошедшей костью кровь льется рекой; а после поливает снятую надкостницу раствором фурацилина, наблюдая, как Андрияненко забирает с помощью мощного аспиратора кровавый сгусток — ту самую гематому.
— Выходим через разрез твердой мозговой оболочки на затылочную долю, — чеканит Андрияненко, не отрываясь от «Лейки». — Пуля на третьем сантиметре от поверхности головного мозга. Сначала достаю осколки. Дайте мне свет и выведите КТ на экран.
Ира опускает лампу ближе к нейрохирургу и подает корнцанг — изогнутый, почти невесомый зажим, чем-то похожий на пинцет.
На экране видны все действия Андрияненко: от того, как она вылавливает осколки и бросает их в жестяную кюветку, до извлечения самой пули — быстрое, точное движение влево и вверх.
— Сделаю гемостаз — и закрываем.
Она стерильным пинцетом поддевает специальную саморассасывающуюся тоненькую пластинку и аккуратно вставляет внутрь отверстия — теперь кровотечение на месте пули окончательно остановлено.
— Нужно будет исключить менингоэнцефалит… Все, ставь это на место.
Андрияненко срывает перчатки.
Операция длится не больше полутора часов, хотя Ире, постоянно подающей, забирающей, ставящей бесконечные дренажи и промокающей кровь, кажется, что уже глубокая ночь. Хармону, наверное, тоже: ординатор выглядит изнуренным, когда накладывает последние швы, до конца «закрывая» пациенту голову.
Андрияненко уже в предоперационной — выпутывается из халата, срывает маску с лица и быстрым шагом выходит из блока, ни разу не оглянувшись.
Просто растворяется в воздухе.
Кемп хлопает Хармона по плечу, пожимает руку; Сара и Ира помогают санитарам с кюветками; еще две медсестры забирают пациента — теперь ему предстоит долгая реабилитация в реанимации.
— График к чертям полетел, — жалуется Сара, снимая шапочку в помещении с умывальниками. — Когда вот теперь следующая операция? Через полчаса? Или вечером? Или вообще ночью?
— Да что ты ноешь весь день! — Стоящий рядом Кемп быстро заполняет бумаги. — У Гилмора сегодня вообще одни внеплановые. Даже на внеплановых у него вне…
— Помолчи. — Сара тыкает его кулачком в бок. — А где Лиза?
— Понятия не имею. На, — он протягивает Ире заполненные листки, — отнеси это ей на подпись. Пускай снимет копии для себя, а папку передаст Брукс — это теперь ее пациент.
— Но как…
— Брось. — Кемп наконец стаскивает с себя операционный халат. — Она у себя в кабинете закидывается кофе. Ну или в психиатрии убивает Чарли.
— Чарли?..
— Ты не знаешь? — Анестезиолог прыгает на одной ноге, пытаясь отодрать от подошвы прилипший кусочек пленки. — Этот мужик, пустивший себе пулю в лоб, — подопечный нашего психиатра. — Он опирается на стол и чуть не падает. — Только я тебе ничего не говорил, ок?
— Это не тайна, — фыркает услышавшая их Сара. — Чарли никогда не был хорошим человеком. Неудивительно, что после курса его терапий кто-то пожелал покончить с собой.
Ира переводит на них непонятливый взгляд:
— О чем вы?..
— Ты, видать, лично с ним не общалась, — улыбается Дилан. — Или общалась, но не слишком тесно. У нас в бригаде младшего Андрияненко на дух не переносят. — Он прикрепляет бейджик на черный хиркостюм. — Впрочем, это все неважно…
— Хватит сплетничать. — Сара выходит из предоперационного помещения. — Пойдем лучше кофе пить, кто знает, когда в следующий раз этот чайник вскипит?
Но Ира уже цепляется за футболку анестезиолога:
— Расскажите мне! Пожалуйста…
— А я говорила. — Сара набрасывает халат на плечи. — Она теперь не отстанет.
Дилан, конечно, закатывает глаза, но сдается:
— Черт с тобой. Кофе?..
* * *
Ира и не знала, что в конце бесконечных операционных палат есть еще одна комната, напоминающая их служебную: такая же кухня с большими окнами, диван с телевизором, несколько столов со стульями, раздевалка, душевые — все одинаковое, шаблонное.
Но живое.
На стенах висят календари, плакаты, записки, какие-то листочки на скотче, фотографии на цветной изоленте, полароиды на булавках, вырезанные картинки на кнопках; внутренняя дверь с двух сторон исписана стихами и цитатами из книг, но самая яркая надпись сделана белой краской:
Aliis inserviendo consumor.
Сгорая сам, свети другим.
Здесь нет холодного белого света, наоборот — все вокруг теплое, чуть желтоватое, и с абажура лампы свисают чьи-то цветные четки; негромко работает телевизор, геометрической заставкой светится чей-то ноутбук, хлопает дверь раздевалки — и какой-то врач здоровается с ними, убегая на операцию.
Дилан подходит к кофемашине, засыпает из пакета молотый кофе и нажимает на кнопку — высокий одноразовый стакан начинает заполняться.
Сара ныряет в раздевалку и выходит через минуту. В своем вечном красном платье с прямоугольным вырезом, в туфлях на высоком каблуке и со строгим, гладким пучком она кажется богатой гостьей или пациенткой, но никак не врачом.
Первую чашку Дилан, конечно же, отдает ей, вторую — с высокой пенкой и обилием молока — подает Ире, а затем делает тройную порцию эспрессо для себя.
Ира пользуется случаем, чтобы рассмотреть анестезиолога более детально: темные волосы с ярко-красными прядками-перьями собраны в хвост, трехдневная щетина, черные татуировки; Ира помнит, что, впервые увидев его без шапочки и маски, сравнила его с пиратом — смуглый, среднего роста, он со всего размаху плюхается на диван, закидывает ноги в мягких синих тапочках выше головы и, подложив под голову подушку, заявляет:
— Обожаю сплетни!
Сара громко фыркает.
— Мне за тебя стыдно. Моя прабабка трепала языком меньше, чем ты!
— Ну, так ты выйди и не слушай, — миролюбиво отвечает Дилан.
— Я не могу. Он слишком меня бесит, — следует ответ.
— Вы говорите про Чарли? — Ира с недоверием качает головой. — Он показался мне весьма…
— Милым, добрым и радужным. — Анестезиолог шумно отхлебывает кофе. — Нет, дорогая, наш младший Андрияненко — змея похлеще вашего Мосса. Тот хотя бы не скрывает, что он урод.
— Ш-ш-ш! — Сара делает волнообразное движение рукой.
— Не связывайся с ним.
— С кем? — теряется Лазутчикова.
— С обоими, — уточняет Кемп. — Но, конечно, в первую очередь с Чарли.
— Да почему? — Ира вспоминает разговоры у него в кабинете и теплое утро, наполненное уютом. — Он вернул меня на работу…
— Тебя на работу вернула Лиза. — Сара наставляет на нее наманикюренный палец. — О Чарли речи вообще не шло. Я тебе больше скажу — они даже не виделись толком, у них графики в то время вообще не совпадали; она — в ночь, он — в утро, вот и пересекались на десять минут, прежде чем разъехаться по домам. И, поверь мне, за четверть часа ты ее точно не переубедишь. Так что она все сама, без его наводки.
— Но он сказал…
— А он вообще много говорит, — с нажимом произносит Дилан. — Чарли никогда ничего не делает, он только болтает и манипулирует. Он из тех, кто тебя подставит, а потом прибежит за тебя просить, чтоб вернули; и еще собачкой будет скакать в ожидании похвалы — вот какой я молодец, сам уволил, сам восстановил! Мы когда только-только работать начали, он в онкологии был, — с энтузиазмом делится врач. — Тоже только что пришел, Лиза его впихнула на чье-то место в психиатрию, а оттуда к нам в бригаду — опыта набираться, свои манипуляции проводить. Мы, значит, с Сарой и Робом знакомы были с практики, нас из Лондон Бриджа перевели, а они втроем — Хармон и Лиза с братом — уже здесь работали. И как-то сразу не заладилось — тут косяк, там косяк, тут дозу неправильно рассчитали, там лекарств недосчитались… В общем, долго выясняли и пришли к тому, что Чарли что-то там напутал. Конечно, никто не мог подумать на него — ты бы вот подумала, что такой очаровашка может таить в себе зло? Вот и мы нет. — Он выпрямляется. — А оказалось вот что: они с Хармоном что-то не поделили, и Андрияненко решил его подставить. Знаешь, что он сделал? Ни за что не догадаешься. Он смешал изофлюран с азометоном. Понимаешь, к чему я? Мы с Сарой его подняли во время операции, а у него паника, шок — и психоз как следствие! Руками машет, бьется в зажимах, так там такое началось! Медсестры с нами были молоденькие, глупые — сразу не сообразили, что делать, а время-то тик-так, тик-так, так и ушел наш пациент в мир иной. Мы тогда все под суд пошли — три месяца мусолили, кое-как отделались. И, конечно, сразу разбирать начали — как так вообще вышло, вроде все профессионалы же. Ну, и Чарли к стенке прижался, зарыдал, что он дурак и хотел Хармону отомстить за что-то там.
— Но доктор Хармон говорил, что они с доктором Андрияненко познакомились только на операции…
— А ты его слушай побольше. — Сара ставит пустую чашку в кофемашину. — Он тебе и не такое расскажет. Хармон у нас вообще личность скользкая. Думаешь, он святой?
— Да подожди, это же еще не все, — перебивает Дилан. — Слушай дальше. Андрияненко как узнала, так сразу его в психиатрию сунула, на все свои связи понажимала, за Рэем неделю таскалась, чтобы тот приказ оформил. Никто же не знал, кроме нас, что случилось; а суд ампулы из мусора не доставал. Перевели его в итоге. И тут началось шоу! Сначала он таскался везде и всюду с нами, чего таскался — никто не понял, а потом оказалось, что он то ли прет что-то из ординаторской, то ли, наоборот, ему что-то прут — короче, затеял он какое-то темное дело. Хармон его поймал, опять по новой — слезы, сопли, я не виноват, простите. Не знаю, вроде все разрешилось там. А потом он начал к Саре лезть — кино-кафе, свидания. — Дилан ревниво смотрит на медсестру. — А она у нас должна была сдавать экзамен, чтобы из операционистки в интернатуру хирургии уйти и дальше по стопам Андрияненко. Потом как в анекдоте: замуж вышла — и не сдала.
— Этот урод попросил Пауэлла меня переназначить. — Сара с остервенением нажимает на кнопку, регулируя уровень сахара. — Вместо гранта на интернатуру я получила грант на младшего санитара. Нормально, да? Карьерная лестница, мать ее! И ведь не докажешь: оба соловьем поют, что ошибка в компьютере. А пересдавать уже платно, да еще и спустя несколько лет, это тебе не колледж. Я к Рэю кинулась — помогите, что делать; он обещал-обещал и…
— А потом ты появилась. — Дилан ставит пустую кружку на столик. — И все вообще к чертям покатилось — ты посмотри, как младший Андрияненко вокруг тебя кружит. Я видел вас утром — поверь, сладости его речей позавидует любой оратор. Но он тебя подставит, а потом сам за шкирку вытащит. Будет ждать, пока ты его отблагодаришь.
— Ты что, думала, тут все крылья за спиной носят? — Сара усмехается. — Запомни: чем чище халат, тем грязнее душа. А у Андрияненко, заметь, халатики-то всегда беленькие…
— Ну, Лиза у нас… адекватная, — возражает анестезиолог.
— Любовь туманит разум, — возражает медсестра. — А ее любовь к брату — безнадежно слепа. Хотя там еще были Мосс и Рэй… Кто знает, кто знает…
Это не смешно, думает Ира.
Это ни капельки.
Ни на секундочку.
Не смешно.
И самое страшное, что они говорят серьезно — впрочем, Хармон и Андрияненко тоже серьезно говорили, но вот что теперь из этого вышло; но Дилан и Сара выглядят иначе.
Она так странно себя чувствует — словно по внутренней гитаре провели железной арматурой, разом задев все струны, повредив гриф и покалечив деку.
Словно мир перевернулся с ног на голову.
Потому что все хорошие вдруг оказались плохими, а люди, которые с ней никогда толком не разговаривали, говорят ей правду, словно так нужно.
Она не знает, что ей делать с этой информацией — ведь она просто невидимка.
Пустое место.
Едва заметное колебание воздуха.
Почему-то вдруг, резко, внезапно замеченное теми, на кого она боялась даже посмотреть.
— Почему вы мне все это рассказываете? — вырывается у Ира.
— А почему нет? — разводит руками Дилан. — Ты у нас надолго…
— Почему? — повторяет она.
— Господи, да что ты за непонятливая такая. — Сара пихает ей горячую кружку в руки. — Она же за тобой тогда пошла, слиняв с дежурства. Все выспрашивала у Мел, где ты живешь и как тебя найти. Даже позвонить хотела, но потом, видимо, решила лично разыскать. Райли нам рассказал, что там у вас случилось.
— Тебя подставили, — серьезно говорит Дилан. — Я ставлю сотню фунтов, что так оно и есть. Либо Андрияненко реально налажала, чего не может быть, либо кто-то намеренно все это сделал. Райли сказал, что там кнопка вызова не работала. Так вот, мы ради интереса спросили у Оливии — она сказала, что все кнопки в тот вечер работали идеально и вызовы исправно поступали на пульт.
— А вызов в триста тринадцатую был только один. — Сара облокачивается на тумбочку. — Так что…
— Ты бы проверила, где был Чарли в это время, — тихо добавляет Дилан. — У Оливии есть все данные обо всех.
У Иры от количества информации начинает кружиться голова.
А они сидят на диване; Дилан приобнимает Сару за плечи, и медсестра только сейчас замечает: вовсе не по-дружески.
Анестезиолог, видимо, читает ее мысли:
— Да, мы женаты. Представляешь, в таком месте еще можно верить в любовь.
И Ира улыбается.
* * *
Всю дорогу до кабинета Андрияненко она прокручивает странный разговор, пытаясь отсортировать важное от неважного. Получается плохо — она идет по неврологии без халата, то и дело ойкая и прячась за шкафы, боясь натолкнуться на Мосса; мысли расползаются, оставляя липкие следы.
Андрияненко в кабинете нет, и Ира, заметив свой не выпитый за обедом кофе, решает ее подождать, встав к запотевшему от влажности окну.
Кажется, это четвертая чашка за сегодня.
Пора прекращать потреблять кофеин в таких количествах.
Или купить Андрияненко кофемашину, как в неврологии и хирургии.
На столе у нейрохирурга афиша — рекламная листовка с обведенными спектаклями: здесь и центральный «Глобус» с его «Макбетом», и королевский «Ковент-Гарден» с Шекспиром, и музыкальный «Доминион» с очередной постановкой «Богемы».
Последняя, кстати, обведена дважды.
Ира не знает, сколько стоят билеты, но почему-то уверена, что не слишком заоблачно: «Доминион» далеко не самый дорогой театр Лондона. Рядом с названием дата — ближайший понедельник, будний день, значит…
Слышатся быстрые шаги — звон шпилек и мягкие удары кедов, и Ира, сама не зная зачем, прячется за шкаф, вжимаясь в стену; интуиция подсказывает ей, что сейчас явно не самый лучший момент для подписания бумаг, но деваться уже некуда.
Она видит: Андрияненко за шиворот втаскивает брата в кабинет и прикладывает к стене с такой силой, что слышно, как у Чарли друг о друга ударяются зубы.
— Я тебя убью, — шипит она, собирая в кулак ткань его футболки. — Что ты мне тут устроил? Решил поиграть во взрослого дядю? Тебе что сказали? Сидеть и ничего не делать, так куда ты полез? А?
Чарли не реагирует, только испуганно вертит головой, пряча лицо в кудрявых волосах.
Ира впервые видит Андрияненко такой: нейрохирург в ярости — в той самой ярости, что обнажает мертвые сгнившие кости под прекрасной оболочкой и перекручивает позвонки, осыпая зацветшие на них махровые бутоны.
Андрияненко напряжена так, что кожа на ее лице кажется натянутой на скелет, и вздутая венка на виске чернильным росчерком выступает каждый раз, когда она говорит:
— Хочешь вылететь отсюда?
— Я не хотел! Это вышло случайно!
— Ты меня подставил!
— Я думал, так будет лучше!
— Не для тебя! — Она упирается свободной рукой в стену рядом с ним.
Чарли не отвечает, только дергается всем телом, пытаясь вывернуться, и Ира замечает свежие багровые пятна на полах его белоснежного халата.
В голове невольно всплывает: чем чище халат, тем…
— Ты чуть не угробил мою карьеру! Ты чуть не угробил нас обоих! Чем ты думал?!
— Он сам решил…
Андрияненко ударяет ладонью об стену — и Чарли испуганно замолкает; раздается тихий хруст ушибленных суставов, но нейрохирург даже не вздрагивает, продолжая говорить:
— Ты за него в ответе, мать твою! Мне что, учить тебя разговаривать с людьми так, чтобы они потом не хотели сдохнуть?
— Я не…
— Ты да! — Она встряхивает его. — Думаешь, они не подадут на тебя в суд? Думаешь, у них нет доказательств? Ты настолько наивен?! У них есть звонок в службу спасения от его дочери, свидетели, есть телефонные записи ваших разговоров! И я больше чем уверена, что там ты даешь ему явно не медицинские указания!
— Я просто сказал ему, чтобы он поступал так, как считает нужным…
С секунду Лиза стоит в оцепенении, а потом медленно-медленно заносит руку.
— Что ты ему сказал?..
Чарли сжимается в ожидании удара.
— Не надо, пожалуйста!..
В одно мгновение Ира выбирается из своего укрытия и хватает Андрияненко за запястье.
Высекая искры, ладонь скользит по горящей коже, пальцы переплетаются, образуя замок, и Ира с силой сжимает суставы, оттягивая руку Андрияненко на себя и вниз, не позволяя нейрохирургу высвободиться.
Даже если мир рухнет, она ее не отпустит.
— Не надо, — повторяет медсестра. — Пожалуйста. Ваши руки… Пальцы… Их надо беречь.
Они обе тяжело дышат: Андрияненко — от ярости, Ира — от испуга, и насыщенный воздух искрит, нанося точные удары током в место соприкосновения их рук.
Ира знает: если она закроет глаза, то мир окрасится в красный, словно бы все капилляры полопались от напряжения, а сосуды и вовсе переплелись крест-накрест и порвались, как нити; голова кружится — от эмоций, напряжения и собственного сумасшествия; но рука в руке, ладонь к ладони — это все, что сейчас важно.
Андрияненко смотрит на нее в повисшей тишине так, словно хочет разорвать на куски.
Ира буквально слышит, какая она мерзкая, наглая и отвратительная; слышит «да-что-вы-себе-позволяете»; слышит «уберите-от-меня-руки-сейчас-же».
Сейчас Андрияненко раскроет свои бескровные от гнева губы.
И скажет что-то такое же невыносимое, как и сама Ира.
Но в воздухе повисает только обессиленно-уставшее:
— Пошел вон.
И Чарли — некогда казавшийся Ире куском солнца, обрывком радуги, глотком энергии — Чарли испуганно запахивает свой халат, расправляет футболку, опускает взгляд в пол и выходит, не поднимая глаз.
То, что он ее боится, чувствуется, даже когда его нет.
Ире тоже страшно — отпустить руку, сказать глупость или совсем замолчать, не зная, что делать, поэтому она выдает первое, что приходит на ум:
— Он просто дурак.
Андрияненко отвечает сразу же, не задумываясь:
— Так и есть. Прятался от меня по всему отделению сорок минут.
— Ну, вы же все-таки нашли его в итоге, — улыбается Ира.
Лиза фыркает:
— Там же, где и тебя. За шкафом в кабинете.
Ира краснеет.
— Извините, я просто принесла бумаги, и тут вы…
У нее бесконечно худые плечи с темными родинками-созвездиями.
— Ерунда. Я не собиралась его убивать.
И тоненькие запястья, хрупкость которых будто специально подчеркнута серебряной цепочкой.
— Вы страшны в гневе.
Она все еще не вырвала руку.
— Только для брата.
Даже не сказала ни одного слова про это.
— О, нет! Меня вы тоже напугали. Я думала, вы разорвете его в клочья. И меня… заодно.
Только бы она не убрала ее сейчас. Только бы не убрала…
— Мне стоит попросить прощения?
Ей всегда казалось, что у таких, как Андрияненко, руки вечно ледяные, отталкивающие; но ее ладонь теплая и нежная, совсем как у ребенка.
— Разве что поблагодарить за спасение семьи.
Интересно, каково это — целовать кому-то руки?
— И какую же благодарность ты хочешь?
Стоп. Почему она вообще думает о ее руках?
— Простого «спасибо» будет достаточно.
Потому что они сейчас держатся за руки, словно…
— О, ну, тогда спасибо, Ирина Лазутчикова, что спасла моего брата от долгой и мучительной смерти.
Вот сейчас. Сейчас этот бессмысленный разговор закончится — и она одним резким движением выдернет свою руку из ее; разорвет замок, а ключ выбросит куда подальше, чтобы не возвращаться.
— Вы просто сама любезность.
Еще мгновение?..
— Выдать тебе премию?
Почему она так смотрит на нее? Словно в ее глазах шоу фокусников, веселое, громкое, искрящееся, как салюты в небе.
— Может, лучше будете моей должницей?
Разве звезды вообще могут быть видны на сером-сером небе?
— Ненавижу быть перед кем-то в долгу.
Оказывается, могут.
— Тогда… Я могу вас пригласить? На «Богему». В понедельник. Вы ведь хотели?..
Сколько у них еще этого времени — микросекунд, в которых Ира держит Андрияненко за руку?
— Ну, если на Лондон не нападет ураган, то я не против.
Подождите. Стойте. Она сейчас… пригласила ее?.. Она набралась смелости? Она позвала доктора-Андрияненко-исчадие-ада-невыносимую-женщину на мюзикл?
— Я…
Все слова перестают быть значимыми.
— Значит, договорились. И, Ира…
Понедельник.
— Да?..
Она пригласила ее в театр.
— Руку уже можно отпустить.
Горит в груди.
И плавится, как свеча.