Импульс |Лиза Ира|

11

Райли хохочет и бьет Дилана по плечу; в зеленых глазах шальные, живые искры; точно такие же — в ярких рубиновых волосах. Белый халат теряется на фоне словно облитого красками хирурга — желтая майка, синие-синие джинсы, зеленые кеды; Райли — живое воплощение радуги, сгусток энергии и света.
Под широкими рукавами халата то тут, то там виднеются татуировки — с десяток разномастных рисунков: от созвездий до портретов, от иероглифов до рун; именно к ним докапывается сидящий рядом анестезиолог Кемп — мол, ну какой в твоих картинках смысл?
— Вот у меня, — гордо заявляет он, — на плече набита русалка. Потому что я люблю море и женщин! А это кто, королева Елизавета?
Дилан смуглый, высокий, хлесткий; прячет темные кудри под банданой, то и дело касается пальцами шрама на нижней губе, словно еще не привык к нему; тонкие брови, выступающие скулы — анестезиолог похож на пирата, только что сошедшего на берег; и черный хиркостюм, надетый вопреки всем правилам стерильности, только добавляет сходства с этим образом.
Перед Андрияненко сидит Сара — старшая операционная сестра: азиатская внешность, надменности во взгляде позавидует даже нейрохирург; черные волосы собраны в высокий хвост, очки в леопардовой оправе, тонкие пальцы нетерпеливо постукивают по коленке. Сара зевает в крошечный кулачок, взмахивает длинными ресницами и изящно закидывает ногу на ногу, обнажая тонкую полоску белоснежной кожи под короткой юбкой.
Лак ее туфель на высоких каблуках на секунду отражает свет, когда в кабинет заходит Ира.
Четверо людей в белых халатах как один смотрят на медсестру — все та же растянутая водолазка, все те же огромные джинсы; никакого намека на принадлежность к их обществу.
Андрияненко — уже по привычке — неодобрительно кривится, и сравнение с раздавленным тараканом вновь всплывает в мозгу Иры.
Она боком проскальзывает за стоящую у самого входа тумбу, пытаясь скрыться между шкафом и стеной, но путается в собственных ногах, чуть было не заваливается на бок и, прижимая к себе все еще не распакованный хиркостюм, упирается лопатками в дверь.
Андрияненко вздергивает бровь.
У Иры потеют ладони.
Вспыхивает переносной негатоскоп — экран на треноге; Андрияненко поднимается с места и, чуть подвинув конструкцию на середину комнаты, поочередно показывает на шесть снимков, расположенных в два ряда.
— Давайте назовем этих пациентов X, Y и Z, — начинает она. — Снизу — до, сверху — после. Одного из них мы недавно оперировали, еще один стоит в очереди на плановую, а вот этого, — она показывает на самый темный, — вообще пытались выписать. Итак, три человека. — Андрияненко отшагивает в сторону. — Кто скажет, что их объединяет?
Райли щурится, всматриваясь; Ира тоже делает крохотный шажочек вперед, силясь вспомнить, где уже видела подобное, но хирург ее опережает:
— Это не та троица с отсутствием мозга, не?
Андрияненко удовлетворенно кивает.
— Как три обезьянки, — добавляет Сара. — Не видит. Не слышит. И ничего никому не скажет.
— У всего нашего алфавита несколько часов назад открылись кровотечения. — Андрияненко показывает на верхние снимки. — Смотрим: здесь чисто, а здесь — разрыв. Три аневризмы, все в разных местах, но почти в одинаковое время. Ранее делали и КТ, и МРТ, и глюкозу; за полчаса брали показатели — все было в порядке.
— Так не бывает. — Дилан встает с места и подходит к негатоскопу. — Может, что-то упустили?
— Артериосклероз? АГ? Что-то наследственное? — Райли трет переносицу.
— Пальцем в небо. — Андрияненко поджимает губы. — Никто ничего не помнит. Зато все знают, что мы облажались, потому что вот здесь, — она показывает на нижний правый снимок, — мы вскрыли ей череп, чтобы посмотреть на содержимое, и толком ничего не нашли.
— Ага, потому что все, что в голове, уже проверили.
— Может, так анестезия повлияла? — Кемп становится вплотную к снимкам. — Черт, да почему так плохо видно-то?..
— Сразу на трех? — Андрияненко качает головой. — На одного — да. Других даже не трогали.
— Странно это. У них нет мозга, а их… А что с ними делают, кстати?
— Держат на капельницах, — пожимает плечами Андрияненко. — Вот этого, который виден из-за Дилана, возят на процедуры. Еще одну готовили к выписке, но там долгая история.
— Стресс? — сразу же предлагает Райли. — Мы не могли облажаться до операции. Может, Хиггинс чего напутал? Не учел факторы риска…
— Слишком много факторов, — фыркает Дилан. — Три артерии рванули одновременно почти в одном и том же месте. Что-то спровоцировало это. Что-то, что было проведено в одно и то же время. Какая-нибудь лазерная коррекция? Что у нас делают в хирургии все люди?
— Аппендицит? Пластика? Несчастный случай?
— Отпадает, — отрезает анестезиолог. — Ты аппендицит с мозгом не свяжешь. Разве что теоретически.
— Вот и Мосс так думает, — задумчиво отвечает Андрияненко. — Считает, что это просто совпадения.
— Он в ярости? — до этого молчавшая Сара фыркает.
— Наше счастье, что в Белгравии сегодня съезд парламента, — мрачно отвечает нейрохирург. — Иначе бы он уже был тут. А так пока требует, чтобы мы нашли причину сами.
— Скинул на нас работу диагностов? — Дилан плюхается обратно на диван. — Пошел он. Да и что тут выяснять: подтверди, что совпадения биочасов. Пусть докажет обратное.
— Скажи ему это сам.
— Я не собираюсь даже разговаривать…
Дилан ударяет ладонью о ладонь и возвращается обратно на диван, Райли подскакивает с места, показывает на Сару; Андрияненко молча скрещивает руки на груди, слушая и не вмешиваясь.
Ира хмурится.
В голове вертится проекция: вот мозг, вот его часть, которую удалили, вот аневризма, кровоизлияние.
Кровь бежит по артериям, совершает круг — снова, снова и снова.
Ира идет по прямой.
Пальцами касается снимков — холодный термопластик, расплывчатые изображения — ведет по самой широкой части, натыкается на преграды. Здесь молчит, здесь не слышит, здесь не видит.
Вспоминает, вертит в голове те несколько дней, проведенных с пациентами: КТ, МРТ, нейротомография, общий анализ крови.
Что-то ускользает от нее.
Память подбрасывает: работа в нефрологии, капельницы, УЗИ, стеклянные пузырьки; подай-принеси-не-мешай; двое с диализом, трое на пересадку, семьсот сорок девятые в списке; и всем надо помочь, но никак; только Хиггинс бегает-носится со своими пациентами, туда-сюда-обратно, все бормочет, что нужно раздать таблетки от головы, потому что…
— …надо проверить почки.
Она произносит это так тихо, что голосовые связки даже не напрягаются, но в кабинете за секунду повисает почти зловещая тишина.
— Что?
— Надо проверить почки, — повторяет Ира чуть увереннее. — Мы только голову смотрели, да? И спину еще одному, я помню. У них может быть АДПБП, — объясняет она. — Почечная недостаточность, но с внепочечными проявлениями. Большое количество кист повышает риски, верно? Ведь почки напрямую связаны с важнейшими артериями. Киста лопается, вся дрянь из нее попадает в кровоток, идет в ослабленный операциями мозг и где-то прилипает. Артерия говорит «фу-фу-фу» — и воспаляется, пытаясь отторгнуть. Нужно посмотреть почки и почистить кровь. Если подтвердится — отправить резать. А у троих одновременно… — Ира на секунду задумывается, но ответ приходит сам собой: — А если у них не две почки, а одна?..
Она смущенно вспыхивает и упирается взглядом в пол, словно надеясь, что под ней сейчас появится дыра, в которую можно будет провалиться.
Потому что Андрияненко уже открыла рот, чтобы разнести ее теорию в пух и прах.
Черт, черт, черт, зачем она это сказала?
— Неплохо, — неожиданно говорит Лиза. — Отправлю запрос; как будут результаты — сообщу.
Ира забывает, как дышать.
— Правда?..
Райли отмахивается: здесь не место похвалам или лаврам, сказала правильно — оно и здорово, может, жизнь кому-то спасла, а так — кому надо это стремление выделиться?..
Вот они сидят — четверо лучших — разговаривают; скачут из темы в тему: у Гилмора трое с огнестрельными, Демп ставил наркоз, Дэвис оперировал; черт знает что, говорит Райли, почему их везут от центральной к нам, можно же было в Лондон Бридж отвезти, мир бы не рухнул, у них там хирургов пруд пруди, а я что, бьет себя в грудь Гилмор, можно подумать, я нанимался работать Хароном — из одного царства в другое.
— А у меня ушел второй анестезиолог, — жалуется Демп. — Возьму себе Хармона, давно ему пора сменить место, а то засиделся, пусть теперь реаниматологом будет; а в перфузиологии и без него обойдутся, невелика потеря. Что такое АИК? Конструкция на десяти кнопках, сиди да нажимай; нет, Хармон же не дурак, чтоб на кнопки жать. Пусть у нас будет, ты как, Лиза, не против?
Лиза качает головой, улыбается:
— Мне нравится Джеймс. — Глаза вспыхивают теплом. — Перемани его к нам, по уставу должно быть пятеро, а нас четверо, оформим ставку анестезиолога, все-таки выше, чем то, что сейчас.
Дилан сияет.
— Мосс говорил о какой-то конференции, — поджимает губы Сара. — Раздавал брошюрки пару дней назад.
— Да, слышала. — Андрияненко садится обратно в кресло и распахивает ноутбук. — Оттава, верно? — Она щелкает мышкой. — Трансатлантика. — Кривится. — Надеюсь, отправят первую. Не хочу трястись восемь часов над океаном ради пары дней нытья о том, как плохо мы делаем свою работу.
— Какую? — уточняет Дилан.
— Любую, — лаконично отвечает нейрохирург. — Да Нил поедет, у него проблем меньше, чем у нас. Без нас же тут все умрут. — Она фыркает.
Гилмор уходит первым, подхватив Демпа под локоть. Одного роста, галантно держащиеся друг за друга, со спины они походят на влюбленных; даже халаты у них одинаковые — с широкими полами, стрелкой на спине и едва заметным шелковым оплетением на лацканах. Сара бросает Андрияненко пару слов, забирает кипу папок и, обогнув все еще стоящую на месте Иру, закрывает за собой дверь.
Они остаются одни.
Андрияненко снимает халат, ловким движением кидает его на вешалку рядом с дверью, проводит рукой по волосам, стучит каблуком по паркету и с головой погружается в ноутбук.
Мягко шуршит принтер, выплевывая листки; за окном лютует ветер, разбивается о тонированные стекла дождь; на черной тумбочке без единой пылинки лежат три карты — тех самых X, Y и Z; смятые подушки на диване, неровно стоящее кресло, разбросанные по столу Андрияненко бумаги.
И Лиза — второй раз за день она приковывает все внимание к себе. Выпрямляется, расправляет плечи, разминает руки, взмахивая запястьями; звенит тонкая цепочка браслета, отзывается нытьем в груди Иры.
— Нужно подготовить третью, — внезапно говорит Андрияненко, не отрываясь от монитора. — Через полтора часа там плановая, удаляем опухоль. Достаньте мне список занятости на пару дней вперед, нужно куда-то вписать Кэмерона, там вторая стадия. Займитесь этим.
Ира соображает быстро — кивает, достает телефон из кармана, отправляет указания в SMS-ках самой себе: третья, полтора часа, список, Кэмерон.
— У Марка в воскресенье день рождения. — Андрияненко трет виски. — Нужен подарок. Моссу нужно отправить статистику за последний месяц.
— Статистику по чему? — уточняет Ира.
— По вашей недалекости, Лазутчикова, — огрызается Андрияненко. — Включите мозг. Смертности, конечно.
Ира замолкает.
— Помогите Саре с бумагами, она скоро умрет под папками. Нужно заполнить и принести мне на подпись.
Она поднимается с кресла, потягивается — футболка задирается, обнажая кожу; ребра сильно выступают вперед; Ира видит очертания белья: красивое, она и не сомневалась — будто бы Андрияненко может носить дешевый хлопок.
Лиза подходит к шкафу, открывает левую створку и достает еще одну папку:
— После операции…
Дверь распахивается, громко ударяясь ручкой об стену, и Ира от испуга роняет телефон.
Снова.
Она почти видит, как в щепки разлетаются клавиши, на тонких проводках повисает дисплей, отлетает в угол центральная кнопка. Тихо ойкнув, она юркает за шкаф — именно это спасает ее от гнева временно исполняющего обязанности заведующего невролога.
Эндрю влетает в кабинет, и воздух вокруг пропитывается сладостью парфюма; белый халат вальяжно накинут на плечи, рукава черной рубашки закатаны до локтей, оголяя большой циферблат часов на левой руке.
На стол с грохотом падает папка.
Андрияненко молча смотрит на невролога.
Проходит минута.
И только тогда он замечает Иру.
— Лазутчикова, опять без халата, — вкрадчиво цедит он. — Что, забыли, где работаете? С вашей историей это неудивительно. Как насчет…
Андрияненко одним движением сдергивает белую ткань с вешалки и накидывает на плечи медсестры.
Ира делает глубокий вдох.
Сердце начинает отчаянно биться; кажется, что еще чуть-чуть — и проломит грудную клетку, вырвется наружу, упадет на пол кровавым ошметком.
Халат еще хранит тепло тела Лизы — это чувствуется даже сквозь тонкую водолазку. Кончиками пальцев Ира тянет его чуть вниз, позволяя свободно опуститься на плечи — на манер всех взрослых.
А оно все не утихает — корежит изнутри, пульсирует, перемыкает; Лиза что-то язвительно говорит Моссу, тот еще раз злобно смотрит на Иру, но отворачивается; а она все так и стоит — вот он, белый халат нейрохирурга, прикоснись, пощупай, вдохни запах — хинин, кофе, лимон. Напряжение, сбой, неровный ритм, в мгновение сухие губы.
Мосс уходит, оставляя Андрияненко папку и еще десяток бумажек сверху.
— Лазутчикова, — выдыхает Лиза. — Где халат?
Она все еще не может пошевелиться, только жмурится и быстро-быстро качает головой; прикосновения ткани к коже так приятны, слишком приятны; а у Андрияненко, стоящей в сантиметре от нее, бесконечно серые, с черной подводкой глаза; длинные, тянущиеся к небу ресницы; и пепельно-розовые губы, выговаривающие почти по слогам:
— Вы что, опять меня не слушаете?
— Простите, я… Я так и не купила. Простите.
Раскаленный воздух спадает, сердце успокаивается, становится легче дышать — Андрияненко отступает на шаг и вновь поворачивается к открытому шкафу.
— Ваше счастье, что он без имени. — Она показывает на нагрудный карман халата. — Иначе Мосс снял бы с вас три шкуры.
— Простите.
Андрияненко неожиданно отмахивается:
— Брось.
Вот опять.
Снова.
Рядом с Андрияненко невозможно дышать полной грудью, словно для того, чтобы сделать вдох, нейрохирургу требуется забрать у мира весь кислород.
Она меняет настроение, скачет с «вы» на «ты», злится — и через минуту улыбается; и Ира не поспевает за ней, боится, переживает, но чувствует, как тянется.
Андрияненко — постоянно изменяющаяся оболочка с несгибаемым внутренним стержнем.
И огнем.
Ей просто надо что-то сказать, поэтому Ира делает непозволительное, неправильное — она касается кончиками пальцев плеча нейрохирурга и говорит пустое:
— Я не стою этого.
Андрияненко улыбается:
— Я такого не говорила.
* * *
Она не должна.
Она не может.
Она не умеет.
Но она стоит в раздевалке и, вдыхая запах, утыкается носом в белый медицинский халат, так любезно одолженный ей Андрияненко до конца дня.
Чтобы Мосс тебя не убил.
Хиркостюм, распакованный, уже надетый, пахнет не так. Химический, стерилизованный запах бьет в нос, перебивает лимон и лаванду, и Ире хочется раздеться догола и укутаться, замотаться в белоснежную ткань.
Тешит себя: просто потому, что это власть, это модно, престижно, богато; но внутри уже разгораются первые искры костра.
Вот только привязанности ей не хватало; этого чертового восхищения кем-то, боготворения, благоговения. Андрияненко — просто врач.
Она — просто медсестра.
Ее медсестра.
До операции остаются считаные минуты — третья операционная вычищена до блеска, и разложенные на столиках инструменты оставили приятную тяжесть в ладонях.
И вот сейчас она боится. Трусит. Стыдится.
Потому и цепляется за белый халат, не в силах совладать со своими эмоциями.
По прямой.
Не ко дну.
Она запирает халат в шкафчике и выходит в предоперационное пространство, где Сара помогает ей с одеждой и перчатками.
Андрияненко уже здесь, за стеклом, — моет руки, то и дело переговариваясь со стоящим рядом Гилмором.
Ира знает эту последовательность наизусть: тереть ладони друг о друга, правой растирать тыльную поверхность левой, затем межпальцевые промежутки и внутренние поверхности; руки «в замок», большие пальцы, вращательные трения, круговые движения. Длинные пальцы скользят по намыленной коже — вверх-вниз, вперед-назад.
Гилмор заканчивает раньше, вытирает руки, обрабатывает ногти, наносит антисептик на кисти и предплечья, втирает, рассказывая анекдоты.
Андрияненко даже не улыбается, только кивает, думая о своем: нахмуренные брови, уверенные движения.
Вся процедура надевания стерильного халата, его завязывания и натягивания перчаток занимает не больше тридцати секунд. Ира и Сара синхронны: там подтянуть, тут завязать. Лазутчикова внутренне улыбается: она помнит, что Андрияненко любит завязывать кушак на боку, поэтому очень быстро продевает одну часть ткани в другую. Ответом ей служит лишь фырканье.
Сара цепляет оптику: бинокулярные лупы с фонариками; Ира поправляет-проверяет маски и шапочки; Кемп беззаботно вертится на кресле, насвистывая мелодию. Рядом суетится Хармон — срочно вытащенный из своего отделения, обрадованный новостью о повышении, он бегает с огромным развернутым бланком, фиксируя данные.
На операционном столе женщина; выбритый участок головы размечен линиями — перпендикуляр от переносицы до основания черепа и полоса, соединяющая уши. Все пространство размечено на квадраты — так работать скальпелем гораздо легче.
— Я забыл, — говорит Дилан. — Мы ее будем будить?
— Да ты охренел, — следует ответ.
— Я пошутил.
Ира в последний раз бросает взгляд на столик Майо — на стерильной поверхности разложены инструменты; в этот раз ничего лишнего, все в строгом порядке. У Гилмора стоит такой же, только с выемками для электроаппаратов. Дилан нажимает на кнопки; вспыхивают экраны, показывая изображение; Андрияненко заканчивает калибровку.
— Опухоль в шестом квадрате, сидит как влитая, готовимся к дополнительной резекции кости.
Жужжит «Лейка», Сара занимает свое место у Гилмора, Ира становится в нескольких сантиметрах от Андрияненко.
За их спинами маячит Хармон, бубня себе под нос про какие-то фасции и квадраты.
Медленно-медленно на экране проступает сетка; Андрияненко склоняет голову набок и — Ира уверена, — чуть приоткрыв губы, делает короткий выдох.
— Поехали.