Импульс |Лиза Ира|

39

Л.,
ты пропала,
растворилась,
исчезла.
Ты не берешь телефон,
не отвечаешь на мои СМС,
тебя нет в твоей квартире,
и кажется, что Квин-Энн-стрит стерлась с карт.
Говорят, последний раз тебя видели
на похоронах неделю назад;
а после от тебя не осталось ничего,
только имя и халат, который ты оставила в шкафу.
Я забрала его, как забрала свои вещи у курьера,
которого ты прислала на следующий день
после.
И у меня нет никакого выхода, кроме твоей почты,
которую ты, наверное, даже и не смотришь;
но я буду пытаться снова и снова;
я напишу тебе тысячу сообщений,
может быть, ты прочтешь их и поймешь, как сильно
я прошу у тебя вечное непрощение.
Я ничего не знала до последнего, пишет Ира. До того момента, как Эндрю Мосс позвал меня к себе в кабинет.
Она садится в кресло перед ним и сжимается в комок, пытаясь исчезнуть.
Снежно-алый дьявол присаживается на угол стола, выжидательно смотрит сквозь кристальные стекла очков. Не дает ничего сказать. Давно уже пора понять, что весь ее детский лепет его не интересует.
Но Ира все равно пытается:
— Вы позвали меня, чтобы уволить?..
Кажется, это пятый день после смерти Чарли.
Да, видит Ира, пятый: Мосс осунувшийся, пепельный, совсем заледеневший, словно вдруг снова ставший холодным ноябрь окружил его снежной бурей. Мало говорит, много делает, почти не появляется в коридорах. Заперся у себя в кабинете, не выходит оттуда, только изредка хлопает дверью и пьет бесконечный кофе, щедро разбавленный виски.
Сложная осень.
— Я позвал вас сюда рассказать историю, — говорит Эндрю. — Возможно, мисс Лазутчикова, вы имеете право знать ее финал больше, чем кто-либо другой.
Он разговаривал со мной так, словно я ему равная;
говорил такие странные вещи,
что я бы никогда не подумала, что он может быть таким;
и каждый раз, когда он смотрел на меня,
мне казалось, что я вижу в его глазах отражение
вас обоих.
— Их было трое, — говорит Мосс, — все выращенные, созданные Чарли. Все с одной и той же проблемой — каким-то встроенным незначительным дефектом, на который, в принципе, всем всегда наплевать, но почему-то именно этих троих он сблизил куда сильнее, чем простые отношения. И Чарли Андрияненко действительно был катализатором всех событий — именно работа с этими тремя занимала у него почти все свободное время.
— Вы можете догадаться, мисс Лазутчикова, — Эндрю складывает руки на груди, — об их проблемах. Они лечили зрение, речь и слух. Удивительно, да? Какое чудесное совпадение. Чарли даже назначил им групповые терапии, а впоследствии они сдружились до такой степени, что были приглашены на нашу с Ли свадьбу. Доставайте ваш блокнот, я знаю, что вы хотите это сделать — вписать недостающие куски истории. Замечательно.
Л.,
я боялась правды, потому что понимала, как она может ранить;
но я никогда не думала, что она может быть такой
простой и очевидной,
открывшейся в бело-красном кабинете,
в котором ты когда-то читала книгу
или сидела, мечтая о чем-то.
— Никто не знал, откуда они взялись и как появились, но даже Ли понимала, что Чарли нашел себе хороших друзей. Два последующих года мы — именно мы, мисс Лазутчикова, обратите на это внимание — знали их достаточно хорошо. Настолько, что доктор Рэй вызвался им помочь в одном щекотливом деле. Впрочем, сейчас речь не об этом.
— Человеческий организм — вещь очень хрупкая, вы ведь знаете это, да, Ирина? — Мосс растягивает гласные. — Настолько, что любой стресс может сломать его, оставить след на всю оставшуюся жизнь. Так и случилось: давно неизменная, постоянно повторяющаяся терапия Чарли однажды дала сбой, вызвав полное расстройство нервной системы. Возможно, он ошибся с таблетками, а может быть, просто никто не ожидал таких последствий, но очевидное случилось: ЦНС вызвала спазмы сосудов и массу побочек, и Чарли не придумал ничего лучше, как обратиться к тому, кто работал в этой сфере чуть дольше, чем кто-либо другой. Не к своей сестре, заметьте, — Лиза не знала об этом до самого конца, настолько ее брат боялся реакции.
Л.,
я была не права в каждом своем шаге,
я думала, что иду по прямой,
а на самом деле тонула в болоте,
и никто не мог меня вытащить,
потому что ты тонула рядом;
и вместо того, чтобы тебе помочь,
я думала только о себе.
— К кому мог пойти Чарли Андрияненко? — Мосс усмехается. — У него в больнице было не так много соратников, если вы знаете об этом, конечно. А вы знаете, потому что Сара и Дилан рассказали вам о том, как наш психиатр в прошлом подворовывал препараты. Не доказано, но мне кажется, что это тоже связано с его друзьями. Угадайте, кто был первый, у кого младший Андрияненко попросил помощи? Нет, не я, мисс Джонсон. И даже не его коллеги. Он отправился к нашему ординатору.
— Но Хармон не дал ему никаких советов, только отправил к начальству, а после и вовсе игнорировал как мог, — продолжает невролог. — Но тот разговор услышал — или подслушал, я уж и не знаю теперь — доктор Гилмор.
Л.,
я была готова к чему угодно,
что один из нас спит,
а второй принимает наркотики,
что все вокруг плохие,
что мира не существует,
но я не была готова услышать
имя того,
кто много сделал для меня,
кто помогал и советовал,
кто научил правильно рассматривать мир;
как вообще к такому можно быть готовым?
— И вот как оно сложилось: у доктора Гилмора оказалась необычайно широкая душа. Или слишком хорошая память — зло, которое когда-то причинил ему младший Андрияненко, все еще горело внутри него. Ведь именно Райли оказался крайним в той ситуации с лекарствами. — Мосс качает головой. — Слово за слово — и он посоветовал Чарли дать им пентамин — отличный ганглиоблокатор, который должен был снять спазмы, расширив сосуды.
— Он даже оказался прав: препарат снял основные симптомы, и Чарли решил продолжать терапию, но из-за паники и нехватки времени вновь не подумал о последствиях. — Невролог прикусывает губы. — Как и не заглянул в их истории болезней, не выявил аллергии и не… Впрочем, не будем об этом. Все эти ошибки остались на его совести. Итак, после терапии их выписали из палат, в которых они проходили реабилитацию, и какое-то время все шло хорошо, пока они не пропали. Просто не исчезли со всех горизонтов, вызвав панику у обоих Кларков.
Л.,
могла ли я представить, что Чарли вел две игры
с нами обеими,
могла ли я подумать, что кто-то на это способен,
что так может быть,
что две игры сплетутся в одну
и станут одним целым?
— Через несколько недель их привезли к нам в том состоянии, в котором, собственно, вы и могли их видеть. Лиза и Чарли узнали их сразу, но попросили никому не говорить. Три пациента с именами перестали обладать ценностью, превратившись в X, Y и Z. И начался долгий путь постановок диагнозов.
— Вы заметили ливедо на их руках, заметили синяки, мисс Лазутчикова, но не смогли связать их вместе. — Эндрю садится за свой стол и откидывается на спинку кресла. — Но в нашей профессии почти не бывает взаимоисключений. По сути, вы были близки, но вам не хватило элементарных знаний. Прием ганглиоблокаторов — вещь рискованная, тем более если не собрал анамнез. От тех доз, что рекомендовал Райли, все трое получили почечную недостаточность — у одного она была хронической и обострилась, для других стала приобретенной. Это привело к расширению желудочков, отсюда появились синяки — только это были кровоподтеки, а не гематомы. Дальше вы знаете: им давали гипотиазид, который вывел основные электролиты; из-за неправильных диагнозов, нерешенных вопросов и несовместимости препаратов развилась аллергия на глюкозу — кстати, растворы им ставил сам Гилмор, поэтому я не могу сказать, что там была именно она. Дальше вымылся кальций, и сосуды вновь дали спазм.
— Вот только здесь Райли принимал самое что ни на есть прямое участие. — Мосс складывает пальцы треугольником. — К тому времени он попросил кого-то из близких к Чарли людей — возможно, даже Сару или Дилана, я не могу вам точно сейчас уже сказать — посоветовать вновь дать имехин — очередной ганглиоблокатор с достаточно тяжелым составом. Аргумент был, кстати, весьма весомый — раньше ведь помогало. Вы понимаете, что это значит, верно?.. Думаю, несуществующее звено найдено: после имехина случился микроинсульт от огромного количества спазмов и отторжения, затем массовый некроз сосудов, отмирание тканей и смерть.
— И да, мисс Лазутчикова, — невролог опережает ее вопрос, — их можно было спасти. Если бы Чарли не побоялся сказать об этом своей сестре, если бы доктор Гилмор не крутился возле их отделения — все бы сложилось иначе. Но человеческий фактор — вещь непостоянная и зачастую неподвластная логике, как и наш организм, собственно.
Л.,
я пишу тебе это и плачу, потому что
я все еще не понимаю, как ты смогла
все это пережить,
потому что я мешала тебе на каждом шагу,
я была самым отвратительным человеком, который только
мог существовать,
но ты держала меня около себя,
и я не представляю,
чего тебе это стоило.
— Вас наверняка интересует, что же случилось в их голове, верно? — Мосс переводит взгляд на Иру. — Вернемся к тому моменту, когда трое пациентов впервые получили дозу пентамина. Помните, я сказал, что их выписали после этого? А теперь поверните эту ситуацию в другую сторону — представьте, что этого не случилось.
— Потому что он их не выписывал, мисс Лазутчикова, — продолжает он вполголоса. — После приема ганглиоблокаторов все трое остались в больнице под предлогом сильного угнетения ЦНС. Только не в моем отделении и даже не в отделении Чарли — ведь риск что-то заподозрить здесь был слишком высок. Поэтому их перевели в общую реанимацию корпуса N. Так легко скопировать все данные и размножить, особенно если учесть, что электронная система контроля пациентов не такая уж и надежная вещь: именно в этот период нас начали переводить со старой на новую, и половину данных пришлось вносить заново — если вы сейчас вспомните, у одного из пациентов была киста на спине, о которой узнали слишком поздно.
Л.,
я только недавно поняла, почему ты оставила
свой ноутбук без пароля в тот вечер;
потому что ты хотела, чтобы я наконец все поняла
и встала рядом с тобой;
потому что ты верила в меня
как в символ удачи,
но я снова и снова предавала тебя,
думая, что мир состоит из ангелов и демонов.