Импульс |Лиза Ира|

41

…пусть сбывается, чудо творит святое, пусть пророчит новое Рождество.
это всех моих расстояний стоит, всех неспешно строящихся мостов.
то ли снег сегодня светлей и ярче, то ли слово снова животворит.
мы такие Сочельники в сердце прячем,
что над ними
не властны
календари.

Ира нежится в кровати.
В светлой спальне тепло и пахнет душистой корицей, а на высоком потолке рассыпан черно-синий космос. Перекочевал туда с запястий и плеч Елизаветы Андрияненко, оставаясь там навсегда, охватывая все пространство на Мелбери-роуд.
За эти четыре комнаты на верхнем этаже одного из самых старых домов Ира готова была продать душу. Влюбилась, едва увидев зеленые кроны деревьев Холланд-парка и кафе, украшенное цветными огоньками. Представила, как будет таскать сюда Лизу по выходным, угощать кофе и класть голову на ее плечо, прикрывая глаза.
Андрияненко была против. Далеко до работы, почти вопила она, придется покупать тебе машину!
Или возить меня каждый день, улыбалась Ира.
У Лизы были железные, непробиваемые аргументы: долго ехать, центр черте где, метро вообще в тридцати километрах, рядом нет нормальных ресторанов и даже остановок общественного транспорта. Что мы забыли в этой дыре, топала она ногами в лаковых шпильках, рядом Белгравия, мы можем себе позволить квартиру там!
От мысли, что каждый день придется проходить мимо Эдинбург-холла, в котором она когда-то услышала от Мосса самые мерзкие слова в своей жизни, у Иры подкашивались коленки. Она не была уверена, что Эндрю там больше нет.
После трех недель споров, десятков часов разговоров, сотен километров переписок война все-таки завершается в ее пользу. Потому что Чарли, пишет Ира в последнем сообщении, полюбил бы это место с первого взгляда. Его, а не дорогое пафосное помещение, которое и домом-то не назвать — две колонны, потолки под три метра, окна от пола до потолка и ледяной операционный свет, в котором даже теням негде прятаться.
И Лиза соглашается. Пишет это чертово «ладно» так, словно подписывает смертный приговор. Чертыхается, перевозит вещи, поправляет сборщиков мебели, собственноручно выглаживает все шторы и отмывает старинную, с цветными стеклышками в дверях, кухню. А потом распахивает дверь на веранду, выходит, вдыхая свежий загородный воздух, и жмурится от удовольствия.
И вот ради этого — ради лунно-белой Лизы, улыбающейся, ловящей зимнее солнце — ради этого Ире хочется жить.
Бывшая медсестра тянется к длинному хлопковому платью, набрасывает прямо на голое тело, вдевает ноги в пушистые тапочки, собирает резинкой высокий пучок с вечными выбивающимися из него прядями и, зевая в кулак, идет на кухню.
Лиза сидит на высокой тумбе. Ноги скрещены, майка на одно плечо с портретом Игги Попа, идеальный маникюр, растрепанные волосы. Зажимая сигарету между губ, оборачивает лентой подарки. В дверном проеме позади нее виднеется гигантская елка.
Ель притащили накануне вечером — Хармон помогал, куда же без него — и поставили в самой большой комнате. Наряжали вместе, расставляли лесенку, чтобы прикрепить на верхушку белоснежного ангела с золотыми крыльями. Ира накинула себе на плечи гирлянды, поймала в них Лизу. Целовались долго, Хармон понимающе откашлялся, попрощался и ушел, а они все стояли, не в силах отвести взгляд от разноцветных огней, и пальцы сами по себе переплелись, одежда слетела на пол — и все было так хорошо, легко и волшебно, словно мир вокруг них вдруг стал Хогвартсом.
— Как в детстве, — прошептала Лиза, прижимаясь к плечу Иры. — Невероятно.
Ангел с верхушки елки смотрел на них и улыбался.
Лиза запаковывает подарки так буднично, словно делала это всю свою жизнь. Подарков немного — едва ли наберется с десяток. Отмечать Рождество решили только со своими: Хармон с женой, они вдвоем и еще несколько общих друзей.
— Слушай, ты точно уверена, что ему понравится? — Ира подходит к холодильнику и наливает себе стакан молока. — Может, стоило подарить что-то менее… хм… экстравагантное?
— Шутишь? — Лиза тушит сигарету в пепельнице. — Этот галстук с зелеными ананасами — лучшее, что будет в его жизни. По крайней мере, мы не дарим салатницу. — Она укоризненно смотрит на Иру.
— Это была фондюшница. — Бывшая медсестра ставит стакан в мойку и упирает руки в бока. — На свадьбу всегда дарят ненужное барахло для кухни! И потом, он же сам сказал, что ему очень нравится!
— Да он из вежливости это сказал!
— Неправда! В его глазах читалась радость!
— Потому что ее можно продать!
— Это уже не наше дело! — гнет свою линию Ира. — Мы сделали все правильно! Подарки на свадьбу всегда должны быть тривиальными и глупыми! Мне мама так говорила!
Лиза прищуривается:
— То есть, если на нашу свадьбу нам подарят фондюшницу, ты не расстроишься?
— Нет! — сразу же отвечает Ира. — Постой, что?..
Но Лиза, хохоча, уже скрывается в ванной.
* * *
Она такая рождественски-красивая, когда разрезает на части грушевый пирог со взбитыми сливками, что Ира с трудом соображает, что происходит вокруг.
На ней больше нет ссадин или царапин: все, что было, давным-давно зажило. За два года могильная земля внутри обеих пережила дожди и пожары, а еще лед и едкую, разъедающую обидой кислоту, позволяя кладбищу зарасти сладкими чайными розами.
Лиза больше не распадается на атомы, не рассыпается в пыль от собственной худобы. Вернулась к нормальному весу, стрижет волосы под рваное каре, все так же красит их в белый с одной-единственной черной прядкой. Носит лаковые лодочки на работе, разношенные кеды — дома, меняет платья на джинсы, влюбляется в тонкие браслеты на запястьях и широкие кольца, подаренные Ирой. Купается в любви, лелеет под сердцем брата, не вспоминает о прошлом.
Работают почти рядом. Ира — на «скорой», у Лизы своя бригада в нейрохирургии. О переводе Лазутчиковой не говорят ни разу: обе знают ответ, так зачем произносить его вслух?
Елизавета Андрияненко все такая же чертовски красивая, как в тот первый день в Роял Лондон Хоспитал. И лишь фиолетовая помада, так долго служившая ей щитом, давным-давно забыта в коробке на чердаке.
— Сейчас будет глинтвейн! — объявляет Ира, выбегая из кухни.
Лиза поворачивается, чтобы принять тяжелый кувшин из ее рук, и закатная мгла стелется по ее ключицам, кристаллами замирая на глубоком треугольном вырезе.
Ира с трудом отводит взгляд, отвлекается на тяжелые кружки со смешными надписями, помогает разлить по бокалам горячее вино с пряностями. Хармон приобнимает за плечи Марли, Шарлотта целует Эмму, Том и Джон синхронно закатывают глаза. Лиза смеется, ставит кувшин на стол, бросает взгляд на часы и поднимает кружку первой.
— С Рождеством! — громко говорит она.
— С Рождеством!
Повсюду мед и корица. Пряничный домик стоит в окружении свечей, разноцветные кристинглы расставлены по столу, и аромат цитруса щекочет ноздри. Потрескивают бревна в старинном камине, на граммофоне скрипит старина Фрэнк, и в груди у Иры сами собой зажигаются бенгальские огни.
Ей так хорошо — на своем месте, в этой маленькой нише, за большим столом, с этими теплыми людьми и ее невероятной Лизой, — что хочется плакать. Ира прижимается к Лизе, целует в щеку, кормит с ложки пирогом, дразнит, щекоча. Лиза укоризненно смотрит, а потом хохочет, и уголки ее идеально накрашенных губ давно уже смазались от этого вечного смеха и бесконечных улыбок.
Ира знает: они останутся такими уже навсегда. Зимняя Лиза и осенняя Ира. Парамедик и нейрохирург. Они заслужили это счастье, сами его выстроили, выстояли, выиграли. Сплясали, как говорил Хармон, спели свою песню. Пережили все: ссоры, расставания и победы. Вырвали свой тихий угол, построили дом, наполнили его любовью до краев.
— Я так тебя люблю, — шепчет Ира в теплую шею Лизы, — так тебя люблю…
— Я знаю, — отвечает. — И я люблю тебя. Не пора ли открывать подарки?! — громко спрашивает.
Хармон первый несется к елке, выискивает самую большую коробку. Разочарованно смотрит на чужое имя, написанное маркером, наконец выуживает свою и сдирает упаковку одним движением.
— Ну, сейчас мы получим, — вполголоса говорит Ира. — Лучше бы мы…
— ОН ПРЕКРАСЕН! — раздается крик. — Он же прекрасен, да, самый прекрасный галстук, самый что ни на есть прекрасный!
Довольный, раскрасневшийся Джеймс гордо повязывает галстук прямо поверх футболки, красуется перед остальными и требует сделать фотографию прямо сейчас. Потому что потом ну никак нельзя, говорит. Потом будет уже не то.
Фотографируются криво, перекошенно, у кого-то лоб отрезало, у кого-то руку. Лиза взъерошенная, Ира — пунцовая от вина, Том и Джон показывают большие пальцы, Шарлотта, Марли и Эмма обнимают друг друга. Хармон, конечно же, посередине.
Собираются вокруг елки, разбирают подарки, хлопают в ладоши, как дети, радуются. Ира получает полароид, о котором мечтала; Лиза — серебряную подвеску в форме анатомического сердца.
— Ира. — Лиза кладет руку ей на плечо. — У меня есть кое-что для тебя.
Внезапно наступает тишина.
Ира смотрит на нее, напрягшись. Так, словно Лиза сейчас растворится в воздухе или скажет что-то страшное. Неприятное чувство рождается в самом низу живота, поднимается наверх, заставляя сердце забиться сильнее.
Они все на нее смотрят. Не сводят глаз, потому что знают, что сейчас случится. А Ира — нет, и это выбивает ее из колеи. Это ее страх, ее metus terribilis — стоп-система, красная кнопка, черный экран.
Чертова неизвестность. Она боится ее больше, чем чего-либо другого. Единственное, что она унесла с собой из прошлого.
Поэтому Ирина Лазутчикова до колик, до трясущихся рук и дрожащих губ ненавидит сюрпризы.
— Лиза?..
Андрияненко поджимает губы, пытаясь скрыть улыбку. Достает из кармана крошечную коробочку — черный бархат, золотая окантовка — и протягивает ее на своей ладони Ире.
— Открывай.
И вдруг скрипучий Фрэнк сменяется звонким и громким Томом — тем самым, которого они когда-то слушали, лежа в кровати и пьяно подпевая каждой строчке.
Тем самым, что звучал в их первую ночь вместе.
Тем самым, что играл в разделенных надвое наушниках.
Ира дрожащими пальцами открывает футляр.
И застывает.
— Лиза, это же…
Оно такое же красивое, как и сама Лиза. Тонкий ободок, россыпь бриллиантов, королевское изящество.
Совершенство в одном-единственном вопросе.
У нее кончается дыхание, когда Лиза надевает кольцо на ее безымянный палец и, заглянув в глаза, спрашивает одними губами:
— Ты согласна?
Ира улыбается и плачет, кивая. Вышептывает «согласна», кидается к Лизе на шею. Мир вокруг взрывается яркими огоньками, аплодисментами и музыкой.
…И кто-то незримо-волшебный, с золотыми кудряшками и белоснежными крыльями, сидит на подоконнике и, свесив босые ноги вниз, хлопает в ладоши громче всех.
Конец!