Собачий вальс

Взгляд. Часть 2. Глава 30

***

Мамы не стало. Мне об этом долго не говорили. Просто берегли меня. Ведь я весело и счастливо жил в своём летнем санаторном лагере, подружился со всеми ребятами и нашими воспитателями. Беззаботно проводил лето в красивом и тихом «райском уголке», как называла наш лагерь директриса Аннаиванна. Конечно, я скучал по маме и по Моряку, по нашим соседям и поселковским пацанам. Но в лагере было здорово! Было так непривычно хорошо, не было никакой опасности, угрозы, страха. Не было тревоги. А это дорогого стоит, оказывается. Но тогда я наслаждался впервые в жизни этой негой безделья и покоя. Это было так же хорошо, как в той самой больнице с дедом Морозом и Светланой Захаровной, но только ещё лучше. Здесь всегда было солнце, много света, тепла и непривычной глазу красоты. Как это было радостно, приятно, даже немного волнительно засыпать и просыпаться с ощущением бесконечного счастья. Какое это было счастье!

Все это понимали и не говорили про маму. Ничего не говорили, чтобы не отнимать у меня это счастливое время, чтобы не лишить меня единственного беспечного и фантастического лета в моей жизни. Не говорили, понимая, что детство закончится для меня, как только эти слова – слова о её смерти – упадут на меня, на меня – живого и счастливого, обрушаться на меня, любившего в своей жизни единственного человека – её, мою маму.

Понимали, что подробности её гибели мне не нужны. Ведь мамы не стало, её больше не было на этой земле. Так какая разница, как и почему она умерла. Я дышал воздухом, которым она уже не дышит, я видел солнце, которое она уже не видит, я чувствовал, ощущал, понимал всё, что есть у меня в жизни, а у неё нет этой самой жизни. Была и нет. И вот теперь, казалось бы, ничего не изменилось на этой земле с её уходом. Ведь жизнь продолжалась. Но нет, очень даже изменилось. Земля осиротела ровно на одного, на того, кто вдохнёт её воздуха, полюбуется её солнцем, насладится её теплым летним ветерком, прислушается к щебету её птиц, намочит её утренней росой свои ноги, а ночью, всматриваясь в восхитительное сияющее небо в поисках самой большой и самой красивой звезды, тихо помолится о здоровье и счастье своего единственного сына, которого любит самозабвенно и обречённо. Земля осиротела.

Аннаиванна подошла ко мне в тот момент, когда я выносил свой чемодан из корпуса.

– Уже собрался, Нико? – спросила она не своим обычным звонким голосом, а каким-то глухим, ненастоящим.

– Я же всегда первый, Аннаиванна! Собрался, да. Я хотел ещё вон там цветов нарвать для мамы, можно? – и я показал рукой на поляну, где росли васильки, много-много васильков. – У моей мамы глаза как васильки, синие! Она обрадуется! Можно, а?

– Можно, Нико. – Аннаиванна села как подкошенная на скамейку возле корпуса и почему-то резко отвернулась от меня.

Я вернулся с букетом васильков, подошёл к директрисе и стал доставать из кармана носовой платок, чтобы перевязать им цветы. Но Аннаиванна взяла меня за руку и сказала:

– Нико, у меня для тебя печальная новость. Я должна тебе кое-что сказать. – Она поднялась со скамейки и обняла меня за плечи.

– Да? Аннаиванна.

– Нико, твоей мамы больше нет, она умерла, мне очень жаль, дорогой Нико.

Васильки рассыпались голубым ковром у моих ног. Потухло солнце. Все звуки превратились в звенящую тишину. В этот миг для меня закончилось всё. Всё, что я доселе называл своей жизнью.