Собачий вальс

Взгляд. Часть 2. Глава 43

***

Нет, перечитывать письма Лэрии у меня не было сил. Это было сверх моих возможностей сейчас. Это было больно и страшно. Я знал их почти наизусть, и всякий раз, читая их, переживал заново всю лавину этих новых во мне чувств, главным из которых было чувство вины перед ней. Моё чтение стало каким-то мазохизмом собственной психики, я буквально истязал себя этими строками, хлестал, как плетью, своё сознание, мучил свою совесть этими признаниями, и мне нужна была эта боль. Нужна была для того, чтобы, переболев теперь, потом никогда не мучиться этим. Чтобы никогда не случился рецидив, чтобы я мог потом жить с этим. А пока не мог. Не мог жить, мог только существовать.

Положив, так и не открывая, пакет с письмами обратно в сумку, я вышел из машины, хлопнув дверцей, и она послушно отозвалась мне слабым стоном сигнализации.

Когда я вошёл в квартиру, Марина выбежала мне навстречу. Нос у неё был уже заклеен пластырем, а щека переливалась разбухшим пурпурным пятном. Выбежав и удивившись, она замерла на месте, пытаясь понять моё состояние – с чем вернулся, почему? Я, опустив свою сумку на пол, из последних сил, что были у меня в эту минуту, подошёл к ней и аккуратно обнял, прижав к своей груди её голову.

– Как-то нам нужно заново научиться жить вместе. Ты должна мне помочь. У меня одного ничего не получится, я как-то сильно устал за последнее время, у меня нет больше сил на эту жизнь, понимаешь?

Марина заплакала. Но ничего не сказала, не проронила ни слова. Стояла, уткнувшись мне в грудь лицом, и плакала. А я плутал и плутал в лабиринтах своего сознания и ничего, кроме пустоты, не было в моей голове. Пустоты и усталости.

– Давай напьёмся, – предложил я, найдя какое-то временное решение своему бесконечному поиску возвращения в жизнь. Как-будто кто-то невидимый бросил мне спасательный круг в огромном безлюдном океане. И я отчётливо понимал, что без круга я бы утонул сию секунду, а с кругом я ещё поживу какое-то время, если можно назвать жизнью несколько часов ожидания смерти, держась за этот злосчастный круг.

– Давай напьёмся, ты ведь больше не беременна, теперь тебе можно! И поживём ещё немного, пока не придёт смерть как спасительное избавление от мук совести – твоей и моей, дорогая!

Мы сидели на полу и тупо напивались. В эту ночь я рассказал Марине всё про свои поездки на Кавказ, про гибель Лэрии, про Нико, про Джано. Про всех героев этой истории. Потом я отдал ей пачку с письмами и сказал:

– Теперь у меня нет тайны, теперь ты всё знаешь, и, надеюсь, в состоянии разделить со мной мою боль. Иначе бы я к тебе не вернулся, понимаешь? Носить всё это в себе одному невозможно. Если ты спросишь меня, любил ли я Лэрию, я тебе отвечу честно – не знаю! Я не знаю, Марина, любил ли я её. Вряд ли любил, но вот что я точно знаю, что мне нужна её любовь. Как воздух, как возможность дышать. Мне нужна именно её любовь и именно такая, пойми меня, услышь меня. Я хочу, чтобы ты меня поняла. Мне это очень важно. Мне нужно, чтобы ты меня сейчас поняла.

И ещё я знаю, что я не люблю тебя. Теперь я точно это знаю, прости, дорогая, но это правда. Любить я не умею, я понял это, подсмотрев в замочную скважину чужую любовь. Я так не умею. Так как ОНА, я не умею, не способен. Нет природных данных, понятно?

Я не знаю, как наркоманам нужна доза, но верю им на слово, когда у них ломка. Так и ты поверь мне на слово, без ЕЁ любви у меня ломка. Только дозы этой – дозы её любви – я не смогу уже купить ни за какие деньги! Так-то, моя дорогая. И как мне теперь жить с этим, как? Нам надо научиться заново жить, дорогая, хотя бы попробовать.

Марина лежала у меня на коленях, я гладил её по голове, но не мог видеть, открыты ли её глаза, не уснула ли она ещё, слышит ли меня? Я не мог даже по её дыханию определить всё это. Но, если честно, мне было уже всё равно.

– Когда меня не станет, разыщи Нико и отдай ему мой китайский кофр, тот, что из красного дерева. Он в моём сейфе, код я тебе скажу. Просто отдай и всё, без всяких слов. Слова не будут нужны, поверь. И прости меня, дорогая. Прости.