Собачий вальс

Признаки жизни. Часть 3. Глава 2

***

Марина, привыкшая за тридцать лет супружеской жизни с Маратом, ко всем его бесконечным увлечениям, оценивала с великим пристрастием каждую женщину, которая так или иначе появлялась в зоне доступа супруга. Восточный мужчина с яркими признаками охотничьих инстинктов не мог не желать других женщин, не мог их не покорять, не мог не завоёвывать. Ни его похождения, ни обнаруженные его охотничьи трофеи Марину не удивляли и почти уже не расстраивали. Она была умной женщиной и последовательной. Главная цель жизни – сохранить во что бы-то ни стало этот брак – неимоверными её усилиями достигалась. Это Марат наивно полагал, что, только благодаря его желаниям, их супружеская жизнь всё ещё нерушима и прочна. На самом деле, заслуги Марины в таком семейном альянсе были неоспоримо велики. В этом союзе она была не лидером, но автором этих отношений, хитро и рационально выбрав себе второе место в их дуэте. И пока Марат рассуждал о доминирующей роли мужчины в семье, Марина, соглашаясь, ловко манипулировала его сознанием, выдавая его желаемое за своё действительное. Как-бы то ни было, с появлением Татьяны в их жизни, Марина к своему великому потрясению обнаружила колоссальную разницу в том, как это было у Марата «до», и как стало «теперь». Теперь, когда появилась она – Таня Воскресенская.

***

Это случилось.

Ураган снёс крыши домов, вырвал деревья с корнями и закрутил в свою воронку двух жадных до любви – голодных, жаждущих и замёрзших от одиночества, двух страстных и двух сильных соперников, которые в действительности были единомышленниками. Они должны были насладиться, насытиться друг другом, и оттягивать эту желанную трапезу было бы просто преступлением. Как же можно оставаться в жаркий день у колодца со студёной водой и не напиться допьяна? Как можно, оказавшись на приёме у августейших особ, не отведать всех изысканных яств досыта? Как можно, долго и страстно желающих соединиться в любовном экстазе двух обезумевших от взаимного желания людей, не оказаться в этой самой воронке, закрученной ураганом, и не унестись в этом вихре в неизвестном направлении. Оторваться от будничной, не скучной, но такой заурядной и предсказуемой жизни, и, слившись в единое целое, пронестись над этой бренной землёй, забыв обо всём на свете, – ведь стихийные бедствия не являются поводом для развода. Все жизненные катаклизмы, коллизии, катастрофы, все беды и все прочие несчастья даются людям для осмысления жизни, для осознания собственного места в ней. Какой неотвратимый повод задуматься о своём отношении к этой жизни, какая неминуемая возможность оценить того, кого ты считаешь своим – близким, родным и любимым. Происходит всё это, конечно, не для взаимных претензий, не для обвинений друг друга и не для разрыва, а лишь для сожаления, сострадания и скорби.

Так случилось и теперь.

Марина расценила это как неотвратимую великую катастрофу – как цунами, наводнение, пожар. Она могла потерять мужа в любой другой раз, но не теперь, не сейчас, когда она ещё так хочет быть с ним. Любовница – это не повод для развода, а лишь время для сожаления, сострадания и скорби. Время оценить масштаб и значение этой трагедии, этого внезапного и такого ненужного никому стихийного бедствия.

***

Таня и не предполагала, что однажды судьба её не просто переплетётся с этой необычной семьёй, а заплетётся в такой тугой узел, что разрубить его сможет только один человек – Марат Бежанов. А Марат пока не хотел ничего разрубать, но и принять Танюшину любовь не мог. Хотя именно Таня сама вызвалась пройти по всем лабиринтам его потаённой души, преодолевая любые трудности. Постичь его и открыть в своём избраннике все, давным-давно запертые на ключ, двери. Она могла его чувствовать так, как никто, как ни одна женщина не была способна это сделать. У неё был какой-то удивительный дар уметь любить. Любить и понимать. А ещё она умела соглашаться, принимать его таким, какой он был. Всегда. Тем Маратом, который силён в своей силе и слаб в своих слабостях. Всё, что было у него с Таней, было по-настоящему. Столько любви, сколько было у неё одной, постичь было невозможно. И вот он решил испить эту чашу до дна. Попробовать последовать за ней и понять самого себя. Узнать, наконец, что там такое, в этих лабиринтах чувств, когда так больно внутри и горячо, когда слёзы – редчайшее состояние для него – теперь где-то совсем близко-близко, где-то в уголках его глаз. Как это, когда беспрестанно думаешь о человеке день и ночь, лишь только сознание высвобождается от повседневных забот. Как это, когда этот человек становится таким родным и таким близким, что и тело, и мысли, становятся одним целым. И разорвать эту плоть, сотканную из чувств, почти невозможно, как и невозможно перестать думать о нём, потому что воспалённое воображение уже больше ничего не воспринимает в твоём мозгу, кроме этой привязанности, которая парализует.